Ржавые земли

Хорсун Максим

1902 год, Крым. Террорист-эсер готовит покушение.

1934 год, Западная область. Бывший судовой врач с царского броненосца оказывается в застенках НКВД.

Они встретятся или, быть может, уже встречались на промороженных пустошах Марса. Безжалостный убийца – и лекарь, социопат – и гуманист. Встречались, чтобы сыграть свою роль и расставить точки над "i" в новой Войне Миров.

Ржавые земли двух планет опять напитаются кровью праведных и грешных. Это не секретные архивы НКВД. Это – гораздо страшнее.

Роман также выходил под названием "Боги-насекомые"

Часть первая

Анклав Синих

Они проворонили свое упыриное время. Не поспели ни к трем утра, ни к четырем: заблудились среди болот и дрянных грунтовок Западной области. В Рудинку въехали в половине шестого. А что такое половина шестого в деревне? Да еще в августе? Это значит, что на ногах все – от мала и до велика. Это значит, врасплох не застанешь кого нужно, не сдернешь с печи в исподнем и не зашвырнешь, полуживого от ужаса, на заднее сиденье государственного авто.

Черный ГАЗ-М1 медленно катил по деревне. Натерпевшееся за ночь днище царапали комья твердокаменной грязи. Из-под колес тернового венца советского автомобилестроения шарахались рябые куры. Лаяли и подвывали прозорливые псы: беда, урча мотором, ползла по Рудинке.

Улочки опустели. Дворы и огороды опустели, точно мор прошелся по деревне. На «эмку» глядели сквозь щели в ставнях и щербатых дверях. Глядели и крестились. Крепко прижимали к себе бестолковых шалопаев, что рвались рассмотреть вблизи диковинку – массивное черное авто; голопузым-то было невдомек, что означает прибытие воронка. В то же время перекошенные рты их родителей шептали одно и то же: «Господи, пронеси!»

А недавно в избе-читальне их уверяли, что бога нет!

– Тормози! Вот у той калитки! Ага, здесь!

1

Револьвер и бомба – в тайнике…

Иван Хлыстов всей душой ненавидел людей. Невозможно было найти во Вселенной что-то еще, что вызывало бы в нем столь всепоглощающее темное чувство.

…в тайнике под колодой на заднем дворе…

Он заразился ненавистью к себе подобным, когда жил в мире дворян и жандармов. После двух лет, проведенных в ржавых пустошах, болезнь завладела им полностью.

Новая коварная земля таила в себе сонм опасностей. Хлыстову доводилось сталкиваться с тварями, уродливыми, как Сатана, и как Сатана же злобными. Мохнатые, многоглазые вурдалаки с головами, похожими на больших блестящих жуков… Металлические пауки, убивающие светящимися нитями… Исполинские химеры без лиц… Теперь его ничем не испугать.

2

…Однажды он понял, что передвигаться по пустоши стало безопаснее. Не то чтобы бабочкой порхать по пологим сопкам, забыв об осторожности, но все-таки. Не заревет в небесах стальной ястреб, выслеживающий беглецов, не погонится за тобой стремительная тень небесного охотника. Не кинется наперерез механический паук высотою с лошадь.

С остальными – мелкими бродячими шайками людей и

нелюдей

, – само собой, полагалось держать нос по ветру. Но встреча с ними на открытой местности не сулила непременную гибель.

Хлыстов шел через пустошь на северо-восток; гулко топали по щебню добрые сапоги, ветер играл полами черного макинтоша, тер плечо ремень винтовки. Похожие на пещеры ноздри жадно ловили воздух, но не чуяли ничего живого на расстоянии миль.

Иногда Хлыстова посещали неожиданные мысли. Например, временами казалось, что вместо сердца ему

приживили

мохнатого паука-птицелова и что в момент опасности этот паучок принимается быстро-быстро перебирать лапками, наделяя нескладное тело Хлыстова нечеловеческой скоростью и реакцией. Сейчас же «паучок» ритмично сжимал-разжимал лапы, и шаг Хлыстова был ладен и быстр. Ни единого лишнего движения; он несся вперед, пожирая мили, словно механизм, словно самодвижущаяся коляска.

Умом Хлыстов понимал, что всё это вздор. Что он таким уродился: локомотивом, несущимся напролом, языческим божком, запертым внутри мускулистой оболочки. Что темное, многоногое создание, угнездившееся под ребрами, не более чем вымысел. Навязчивый образ, застарелый детский страшок. И тогда «паучок», сидящий в груди, мстил за неверие, дергая за особенно чувствительный нерв.

3

Хлыстов не жаловался на плохой сон.

Казалось бы, охраняя в одиночку столь обширные владения, он не имеет права смыкать глаз. Казалось бы, он обязан без отдыха двигаться вдоль условной границы оазиса, всматриваясь в продуваемые всеми ветрами просторы: не приближается ли кто? Но даже в таком случае проникнуть сюда мог кто угодно: один, как известно, в поле не воин.

Вот только спал он спокойно. Знал, что верный «паучок» под ребрами бдит день и ночь; что в случае тревоги мохнатенькие лапки, оканчивающиеся крючковатыми когтями, забегают по паутинкам нервных волокон, и тогда, словно по щучьему велению, прыгнет в руки пристрелянная «мосинка», а треклятый возмутитель спокойствия сам подставит грудь пуле.

Хлыстов спал с открытым ртом. Иногда он что-то бормотал, шамкал толстыми губами, шумно сглатывал, но затем снова затихал. В том, другом мире его сон не был таким крепким и безмятежным. В другом мире ему не снился океан серой первичной жижи, бурлящей под четырьмя щербатыми лунами. В старых снах он не гонялся за тучами фосфоресцирующего криля, широко распахнув восемь челюстей-лепестков. В другом мире он был всего лишь Ванькой Хлыстом – неудачливым террористом, стриженным под горшок болваном, провалившим не слишком замысловатую акцию в провинциальном Симферополе. Бомба и револьвер остались под колодой на заднем дворе каретного депо, и наверняка какой-нибудь везунчик из тамошних трудяг по дороге в нужник уже отыскал тайник.

Теперь-то ему ясно, почему всё сорвалось в заснеженной тополиным пухом Ак-Мечети.

4

Пегие тучи нависли над оазисом.

Кожистые деревья стали ниже; они поджали остроконечные ветви и присели, грозя чужим небесам кулаками крон и одновременно готовясь принять удар.

Но тучи неумолимо ползли вперед… впрочем, и не тучи это были вовсе. Если бы кому-то удалось подняться на версту или две, да с увеличительным прибором – даже с самой простой лупой, – он бы обнаружил, что предвестники Синего мира состоят не из водяного пара, а из непоседливых гранул, похожих на снежную крупу серого цвета. Каждая гранула вела себя так, словно была живой, словно комар или мошка в туче гнуса.

Угрюмая тень накрыла озеро с горячей водой. Сумерки опустились на базальтовый клык, в кариозной полости которого скрывалась пещерка Ваньки Хлыста. Угли в кострище, темневшем у входа в пещеру, были еще теплы.

Три долгих часа тень и тишина спорили друг с другом, кто же из них теперь правит оазисом.

Часть вторая

Теория классовой борьбы

Ванька Хлыст нашел подходящий трактир на перекрестке Лазаревской и Салгирной. Заведение называлось скромно, но метко – «Бочка». И было в трактире, что в бочке – тесно да людно. Очутившись в прохладе, подслащенной запахом свежего борща, Хлыст сразу понял, что здесь он сможет, не привлекая чьего-то внимания, подкрепиться и скоротать часок под чашку чая.

Ну а после – на генеральские именины.

Он присел за дальний столик спиной к окну, развернул газету и стал ждать, превратившись в серый силуэт на фоне освещенного предзакатными лучами проема. Небритый половой в фартуке поверх пропахшей кухней одежды не торопился принять заказ у нового посетителя. Народу в «Бочку» набилась уймища; умаянные жарой работяги, студенты и развязные мазурики требовали пива и раков. Половому Хлыстов показался скучающим молодым человеком сомнительной платежеспособности. К этому прискорбному выводу половой пришел, заприметив за световой маскировкой неопрятную латуху и стрижку под горшок. Газета, пожалуй, не вписывалась в образ… но мало ли где он мог ее подобрать?

– Окрошку мне, хлеба побольше, чаю, – точно барин распорядился Хлыст, когда «человек» соизволил подойти. При этом клиент даже не отвел взгляд от колонки губернской хроники.

Половой кивнул, без особой охоты потер столешницу кислой тряпкой и удалился, почесывая зад.

1

Доктор Рудин шел избитой тропкой по кромке редкого леса. Шагал быстро, насвистывая что-то опереточное. На плече его ритмично постукивали друг о друга черенки лопаты и самодельной тяпки. Болталась за спиной холщовая торба.

В шутку ли, всерьез ли моряки прозвали этот лес Тайгой. В мире, покрытом сплошь бескрайними каменистыми пустынями да мертвыми горными хребтами, всякая рощица, в которой больше трех деревьев в ряд, может именоваться чащобой. Деревья здесь вырастали высоченные, наверное, тому способствовала пониженная гравитация. Над головой доктора шуршала бронзовая листва, монотонно поскрипывали длинные, покрытые блестящей корой ветви.

Жизнь в Ржавом мире текла, подчиняясь собственному ритму. Ритму, который совершенно не походил на опереточные «три четверти» и на «две четверти» человеческого шага.

Тропа тянулась миль двадцать, и была она безопасна. Почти безопасна. По крайней мере в этом году на ней встречались только люди. Причем – свои люди. Люди, вообще-то, на Марсе всякие обретались. В глубине пустоши еще можно было наткнуться на шайку вечно голодных каннибалов. Никак не переводилась эта погань, сколько с ней не бейся – всё без толку. На западе же хозяйничал святой Ипат со своими башибузуками, и были они отнюдь не самыми добрыми соседями.

Два моряка рубили трухлявое дерево. Из разрубов брызгала струями, будто кровь, охряная пыль. Дерево изнутри сточил агрессивный грибок, теперь то, что от него осталось, пойдет на растопку. Люди кое-как приспособились выживать во враждебной среде. Они научились добывать себе еду, воду, топливо для печей и костров. Они теперь могли ремонтировать оружие и утварь, а кое-что даже мастерить своими руками.

2

«Глава XXV (второй вариант). Сокровища марсианской пирамиды (зачеркнуто). Пирамиды Марса.

Сигнал должен быть тройным.

Три огня, три дыма, три вспышки, три гудка… Или одновременно, или поочередно, – но обязательно три раза. Только тогда станет понятно, что кто-то пытается привлечь к себе внимание.

Мы хотели собрать всех, кто затерялся в пустошах. Я имею в виду – всех людей. Своих, чужих, русских, совсем не русских; сохранивших ясность ума или полных безумцев, вегетарианцев, каннибалов, свихнувшихся трупоедов и бандитов… Перед нами стояла грандиозная задача: мы намеревались сделать так, чтобы о нас узнали на Земле. Для этого необходимо было забыть о первобытной разобщенности, закрыть глаза на убогость и грязь, окружающую нас. Дать людям второй шанс. Сформировать нечто вроде первого марсианского государства людей. Ну, может, государство – сказано громко. И всё же мы нуждались в более или менее организованном сообществе.

У нас было чем завлечь людей из пустоши. В трюмах «Кречета» до сих пор хранились припасы на девятьсот человек. Конечно, со временем что-то стало плохо пахнуть, и от гнили пришлось избавиться. Но, к слову, муки оставалось навалом, масла и круп – навалом. Кроме того, у нас было вдоволь табака, да и водки с лихвой хватило бы на неделю беспробудного пьянства.

3

Поначалу Рудин решил, что над ним хотят подшутить. Причем совершенно неуместно, сердито и цинично подшутить.

– Пардон? – переспросил, продолжая перекладывать свои бумаги из стопки, что побольше, в стопку, что поменьше.

– Мошонкина в задницу ранили! – Матрос-комендор Федюня Тупотилов сжал кулаки до сухого хруста; он долго бежал, он запыхался и нынче был возмущен тем, что доктор вздумал разыгрывать недоверие. Недаром говорят – контуженый!

Доктор повертел между пальцами огрызок карандаша, задумчиво посмотрел на матроса.

«Вот те на!.. Бедолага баталёр Андрей Владимирович! Вечно ему одно сплошное невезенье!»

4

«

Глава XXVI. Святой Ипат и иже с ним

.

Я помню ту ночь, когда до меня дошло, что всё вокруг трещит по швам и что все мы чудовищно ошиблись. Погибнуть в рабочих лагерях

хозяев

– вот что нам нужно было сделать, дабы не запятнать совесть и не очернить сердца.

Итак, Марс, ночь, горит костер.

Сидим возле огня впятером и спорим.

Я спрашиваю: