Вечерний телефонный звонок Уильяма Прайса прервал размышления начальника разведывательного управления.

– Приезжайте немедленно. Лучше – самолетом. Я на Гудзоне.

Слышно было, как где-то, далеко-далеко, упала на рычажок телефонная трубка.

Аллен Харвуд недовольно повернулся в кресле и закурил. Черт побери! Этот человек смеет командовать им – самим шефом разведки?! Но уже через минуту, подавив раздражение, Харвуд по обыкновению ровным голосом приказал появившемуся на звонок секретарю:

– Тэдди, самолет!

На одной из центральных улиц Москвы расположено красивое здание с просторными, светлыми комнатами. В этом доме помещается учреждение, в котором не говорят по-русски. Это не значит, что сотрудники не владеют русским языком (владеть русским языком, постоянно изучать его они обязаны по роду своей службы), но в своей повседневной работе, общаясь друг с другом, они предпочитают говорить на своем родном языке.

В тот весенний день, о котором пойдет речь в этой главе, сотрудники не раз осторожно и несколько боязливо стучали в дверь находящегося на третьем этаже кабинета, но, не получая ответа, уходили прочь.

«Мистер Шервуд, по-видимому, еще не приехал», – говорили они. Девушки, работающие в канцелярии, которым положено знать о своих сослуживцах все, загадочно молчали.

«Шервуд проводит акцию», – догадывались сотрудники. Слово «акция» в переводе с английского означает не только денежный документ, которым владеют акционеры. Оно еще означает и «действие». «Проводить акцию» – значит заниматься каким-то определенным, конкретным делом, и не просто заниматься делом, а делом, обязательно направленным против кого-то.

Дверь кабинета оставалась закрытой до обеда: Шервуд действительно «проводил акцию». Он начал ее с того, что накануне не приехал домой ночевать – миссис Шервуд не беспокоилась, она к этому привыкла. А на следующее утро Шервуд появился у Абельмановской заставы. Несколько сутулый, с большими серыми навыкате немигающими глазами, и отвисшей тяжелой челюстью, одетый в летнее пальто и низко надвинутую на лоб черную шляпу, он остановил такси, уселся на заднее сиденье и дал шоферу адрес – Лефортово. Но до Лефортово он не доехал, вышел из машины на тихой, почти безлюдной улице, расплатился по счетчику и быстро скрылся за углом. Шервуд шел, озираясь, кружил по улицам и переулкам – он хотел убедиться, что за ним не следят. Так, петляя, ходил он не менее часу, после чего сел в трамвай и доехал до Трубной площади. Здесь с тревогой посмотрел на часы и пешком направился вверх по бульвару, по направлению к Петровским воротам. Выйдя на Пушкинскую площадь, Шервуд, осторожно осмотревшись, открыл дверцу одного из стоявших тут такси, быстро уселся в уголок и приказал шоферу отвезти его на Дмитровское шоссе.

Капитан Дуглас Нортон – молодой голубоглазый летчик атлетического телосложения – был явно сильнее нескладного увальня Каррайта. Тот был и значительно старше Нортона. Но Каррайт обладал одним редким качеством: он мог в невероятном количестве поглощать спиртное. При этом, как заметил Нортон, он не пьянел, лишь его квадратное лицо, лишенное какой-либо мысли, все более багровело, а оттопыренные уши странным образом шевелились.

Сегодня с самого утра Каррайт был занят коктейлями: бутылки стояли вдоль полок бара, как войско. Все бы ничего, но он дьявольски надоел летчику. Он надоел ему еще там, в Азии, откуда они вместе недавно прибыли…

…Аэродром, крепость в горах, секретная лаборатория, гитлеровец Краус, таинственные звонки, часовые на каждом углу подземных коридоров, идущих не только горизонтально, но и почти вертикально. Что они делают там: Прайе, Каррайт, Краус? И хотя Нортону никто не говорил, что Краус – фашист, он чувствовал это всем своим существом. Каррайт ездил куда-то в автомобиле, верхом, был подвижен, энергичен… И чем больше суетился этот неприятный человек с хриплым голосом пропойцы, тем более в Нортоне росла уверенность, что по приказу своего шефа, Уильяма Прайса, Каррайт занимается чем-то преступным. Завеса тайны приоткрылась, когда Нортон узнал о научной экспедиции ботаника Смита, прибывшей в глубину Азии из США: в экспедиции были геологи, геофизики, топографы и просто агенты Центрального разведывательного управления. Но в ней не было ни одного ботаника, а под именем Смита фигурировал сам Каррайт. Члены экспедиции поселились в специальном лагере на горном плато, в двух шагах от секретной лаборатории Крауса. Они тренировались в лазании по горам, совершали большие переходы. Зачем все это? К чему они готовились? Чего ждали?

Нортон заметил, что в адрес лаборатории часто приходили грузы. Большие ящики поднимались кранами в расположенные в скалах помещения и исчезали. В ящиках – какое-то оборудование, но какое именно, Нортону так и не удалось выяснить. Потом на базу прибыл профессор Старк. Это озадачило летчика еще больше и заставило его задуматься: вместе с Робертом Оппенгеймером Старк в течение ряда лет трудился над изготовлением атомного оружия в Лос-Аламосе. Что же ему нужно здесь, в горах Азии? Ответить себе на этот вопрос Нортон был не в состоянии. Но он не мог не заметить, что после приезда Старка людей из «экспедиции ботаника Смита» совсем изолировали от лаборатория, а Краус, Старк и Каррайт после нескольких путешествий по подземным помещениям и бесед за закрытой дверью сделались раздражительными и в то же время замкнутыми. Какая кошка пробежала между ними? Что нового в работу лаборатории внесло посещение ее Старком? Что не понравилось в ней известному ученому-атомщику? И зачем он здесь появился? Не свидетельствует ли его визит в Гималаи о том, что Прайс занимается и здесь разработкой все тех же проблем, связанных с использованием чудовищной силы атомного ядра? Дело, по-видимому, обстояло именно так. Этим, кстати, объяснялось и то обстоятельство, что лабораторию создали под видом военной базы, да еще в такой глуши, куда вряд ли мог бы пробраться самый ретивый репортер газеты или радио. К тому же весь обширный район вокруг лаборатории, с ее скрытыми между скал поселком научных работников и мощной электростанцией, находился на особом положении: въезд сюда посторонних, неизвестных местным властям лиц был совершенно исключен.

И чем больше Нортон присматривался к Старку, тем более приходил к уверенности, что ученый чем-то поражен и подавлен, что он растерян и в то же время глубоко озабочен. Чем?

Полковник Бриджес подошел к висящей на стене большой карте и ткнул пальцем куда-то в самую верхнюю часть изображенной на ней территории.

– Что вы видите здесь? – обратился он к капитану Гейму.

– Пустое место, сэр.

– Уже завтра оно перестанет быть пустым… Завтра туда вылетим мы с вами, капитан.

– Но у меня нет самолета.

Двухмоторный снабженный лыжами самолет С-47 уже несколько часов находился в полете. Гейм рассматривал своих спутников. Вот прильнул к окну полковник Бриджес. Рядом с ним хмурый капитан воздушных сил Дуглас Нортон. Группу рабочих и техников возглавляет Джо Брэй, «Человек с Аляски», в штанах из шкуры белого медведя, с паяльной лампой у пояса. Позади полковника устроились неизвестно зачем попавшие сюда тщедушный старичок Лоусон и верзила Скаддер. Как сказал Гейму полковник, Лоусон – крупный ученый-геолог. Что же касается его спутника, не то секретаря, не то ассистента, Скаддера, Гейм никак не мог определить его роль в этой экспедиции.

Самолет стремительно шел на север, затем повернул на северо-восток. Финчли уткнулся в карту – он разыскивал на ней пункт, где, по его предположению, должна быть совершена посадка. Гейм присматривался к Нортону. Погруженный в свои размышления, тот, казалось, мало обращал внимания на окружающее и едва ли слышал слова полковника, обращенные к ученому.

– Мы находимся на верхушке мира! Это – знаменательный факт, – произнес с воодушевлением Бриджес. – Здесь проходит наш новый ледяной фронт – от залива Моулд и земли Элсмира в Канаде до земли Пири и земли Кронпринца Христиана в Северной Гренландии. Эти территории находятся на пятьсот пятьдесят миль ближе к полюсу, чем мыс Барроу в Аляске.

Полковник говорил о значении военной базы, которую им предстоит построить «на вершине мира».

Гейма же занимал вопрос, что произошло с Нортоном, с тем чудесным веселым Нортоном, с которым он во время войны с гитлеровской Германией не только неоднократно встречался, но и принимал участие в совместных военных операциях. Разве можно забыть «челночные» полеты над Южной Европой, с остановками на аэродромах в России? Однако Нортон, сильно осунувшийся и погруженный в какие-то невеселые думы, кажется, даже не хотел узнавать Гейма.

Не было прошлого. Не было будущего. Не было ничего. А в настоящем существовал лишь белый полог палатки, скрывавший от глаз Дугласа Нортона весь мир. Если бы летчика спросили, кто он, как его зовут, где он жил, он даже не был бы в состоянии понять смысла этих вопросов.

Сколько так продолжалось, он не знал. В какой-то, по-видимому кем-то определенный, час в палатку входил Брэй. Паяльная лампа подсаживался к подобию постели, на которой лежал Нортон, и принимался кормить его, как ребенка. Нортон ел, смотрел на огненно-красную шевелюру Джо Брэя и силился что-то вспомнить. Появлялся врач, заставлял летчика глотать лекарства. Нортон подчинялся, но продолжал молчать. Потом наступили отрадные минуты, когда будущее было еще чем-то тревожно-неясным, зато прошлое перестало быть неопределенным и неизвестным. Летчику вспомнились: родной домик на окраине Нового Орлеана, в устье величественной Миссисипи, военное училище, полеты над Германией и в Россию, потом Прайс с его злыми, ненавидящими весь мир глазами и изогнутым, похожим на клюв птицы носом… Затем огромное ледяное поле – Гренландия. Снова все завертелось в голове: аэросани, люди, жгучая пурга, несущая с собой холодное дыхание Арктики… и трещина, колоссальная трещина у подножья ледяного купола; страшный и одновременно торжествующий взгляд Скаддера, грубый толчок и стремительное падение в бездну… Все!

Нортон делает судорожное движение и поднимается на локтях: нет, не все, он же остался жив! «Спокойнее, спокойнее», – приказывает он себе и снова напрягает память: там внизу было ледяное ребро – выступ, незаметный сверху. Нортон собрал тогда все силы, он как бы не падал, а совершал не совсем удачный прыжок с трамплина. Секунда – и, оттолкнувшись от выступа, он снова начал падать, но уже не по прямой вниз, а совершая траекторию. Потом удар – и больше Нортон ничего не мог припомнить.

Паяльная лампа окончательно подвел черту под прошлым, рассказав, как он после отлета Бриджеса, Гейма и Скаддера с базы разыскал полузамерзшего, оглушенного ударом Нортона на самом краю ледяной бездны. Летчик долго не приходил в сознание.

Паяльная лампа не умел быть многословным, но из его слов Нортон понял: и кто хотел уничтожить его и кому он обязан жизнью. Почему Гейм и Финчли возвратились в Туле, Джо Брэй не знал.

«Британия» стартовала с аэродрома «Ла Гардия». Никто не обратил внимания на плотного мужчину в широком летнем пальто, с низко надвинутой на глаза шляпой, который не спеша поднялся по трапу на борт самолета и занял свое место у окна. Рядом с ним расположился его спутник в форме генерал-майора американской армии. Почти тотчас же воздушный корабль поднялся и взял курс на восток. И одновременно, опережая «Британию», в том же направлении пошли шифрованные телеграммы: в адрес главнокомандующего вооруженными силами стран Атлантического блока в Париже и в расположенный в Рьюслипе, близ Лондона, штаб 3-й воздушной армии США.

Самолет летел высоко. Где-то внизу, под слоем фиолетовых и темно-багровых облаков, был океан. Иногда в разрывах туч можно было видеть серые волны Атлантики, сизую дымку, будто перемешанную с водяной пылью и повисшую высоко над гребнями волн. Но пассажиров мало занимали красоты природы: каждый из них на свой лад коротал время. Не поднимая низко опущенных полей шляпы, Гарольд Прайс вытянулся в кресле и задумался. До сих пор он был абсолютно убежден в своем уме, прозорливости, до сих пор ему казалось, что он хорошо разбирается в той сложной машине, которую принято называть деловой жизнью. Но неожиданно выяснилось, что это вовсе не так. Прайс-старший куда опытнее и умнее его. Тот курс наук, который Га-рольд прошел среди бетонных ущелий центральной части Нью-Йорка, в районе Уолл-стрита, оказался явно недостаточным.

Разговор с Прайсом-старшим состоялся, но он получился совсем иным, нежели ожидал Гарольд – вице-президент концерна «Интернэшнл Уран» и глава одного из консультативных комитетов при Комиссии по атомной энергии. И вот сейчас неожиданно для себя он очутился на борту иностранного пассажирского самолета, да еще под вымышленной фамилией коммерсанта из Балтиморы.

Недавно возвратившийся из поездки по Гренландии профессор Лоусон докладывал Уильяму Прайсу о результатах своих исследований. Гарольда это не особенно интересовало.

Пассажиры «Британии» немало были удивлены встречей, оказанной на аэродроме тому, кого они принимали за скромного коммерсанта из города Балтиморы. Целая вереница американских военных машин выстроилась вдоль шоссе у входа на аэродром. Американские офицеры высоких рангов с заранее приготовленными подобострастными улыбками стояли толпой, задрав головы. Гарольд Прайс, по своему обыкновению чванливый и грубый, ни на кого не глядя, спустился по трапу. На некотором расстоянии за ним следовал его спутник.

– Гаррис, вы сядете со мной, – бросил Прайс. Подошел не молодой уже, но весьма подвижный офицер.

– Адъютант генерала Стивенсона, – отрекомендовался он, отдав честь. – Прошу вас в машину.

Вереница автомобилей с ревом понеслась по асфальту. С востока свежий ветер доносил пряный привкус моря – шоссе шло неподалеку от берега. Все чаще навстречу попадались виллисы и грузовики, полные американских солдат. Через час автомобиль остановился у высокого забора, оплетенного колючей проволокой. Офицеры и генерал Гаррис вошли в помещение караульного начальника. Прайс сидел в машине, высокомерно выпятив массивную нижнюю челюсть.

Ворота распахнулись, колонна автомобилей двинулась вдоль внутренней стороны забора и вскоре остановилась перед зданием, в котором помещался штаб части.

В один из воскресных вечеров в локале, что находится на углу Кляйнерштрассе и Кайзерплац, собралось много посетителей.

Локаль, собственно, не что иное, как пивная. Но в Германии исстари локаль является не только местом, где можно не спеша тянуть черное пиво и перебрасываться незатейливыми новостями с соседом по столику. Нет, локаль в Германии – будь то в горных селениях Баварских Альп, в увитых виноградными лозами и залитых солнцем городках Рейнской долины или в закопченных, пропахших дымом и гарью шахтерских поселках Рура, – место, где вершатся дела общины, где перед собравшимися выступают политические деятели. В локалях подчас проводятся конференции, собрания, слеты. Там же можно послушать и незамысловатый концерт местной самодеятельности.

В тот вечер, о котором идет здесь речь, в локале, что на углу Кляйнерштрассе, выступала исполнительница популярных романсов и народных песен. Она часто бывала тут, пела бесплатно, и рабочие этого района привыкли к ней. Не зная настоящей ее фамилии, они звали артистку «товарищ Брунгильда».

Брунгильда вышла на маленькую эстраду, и зал замер. Она оглядела аудиторию, приветливо улыбнулась, поправила прядь волос и с подкупающей искренностью запела старинную шуточную песенку. Потом она, по требованию своих восторженных слушателей, исполнила еще несколько песен. Певица устала и хотела покинуть эстраду. Снова раздались дружные аплодисменты, и никто не удивился букету, брошенному кем-то к ногам девушки.

Брунгильда нагнулась к цветам – она хотела поднять их и прижать к груди в знак признательности тому, кто проявил к ней внимание и уважение. Но, протянув руку к букету, девушка в то же мгновение с криком отпрянула назад. Послышалось противное шипенье, и из-за цветов показалась плоская, в серых продольных полосках голова змеи. Пресмыкающееся, казалось, не видело ничего, кроме остановившейся Брунгильды. Змея готова была броситься на оцепеневшую в ужасе девушку. Но блестящий клинок охотничьего ножа, брошенного со страшной силой, рассек гадину пополам. С разных мест на эстраду бросились два человека – это были Лайт и профессор Макгайр. Взглянув на конвульсии змеи, Лайт сказал:

Бомбардировщик приземлился на острове, расположенном в восточной части Средиземного моря: тут была одна из баз 6-го флота США.

С самолета Фокс пересел в автомобиль и поехал вдоль берега. В уединенной бухте он вошел в здание сторожевого поста и расположился на отдых. А ночью, когда море играло перекатами невысоких волн, Фокс подошел к самому берегу – его ожидали… Несколько ударов весел, и он очутился на борту подводной лодки. Скользя по ночному морю, лодка пошла на север, к Дарданеллам.

Фокса не интересовала романтика морского путешествия, он знал, что в ближайшее время ему предстоят дела, которые потребуют от него напряжения всех сил.

Снова и снова продумывал он различные варианты порученной ему операции. Провал плана «Вирус» был бы для него и личной катастрофой даже в том случае, если бы ему и удалось уцелеть в России, не быть схваченным чекистами. Харвуд все равно уничтожил бы его как агента, неспособного, но слишком много знающего.

Малейшее нарушение разработанного в Москве Шервудом и принятого Харвудом плана проникновения его, Фокса, на территорию Советского Союза может сразу же поставить его в тяжелое, а может быть, и безвыходное положение. Можно ли рассчитывать на то, что резидент в Черноморске сумеет организовать все так, как условлено?

Поиски ничего определенного не дали: с англичанином не произошло несчастного случая, – об этом знала бы милиция, он не подвергся ни ограблению, ни нападению хулиганов, и тем не менее его нигде не было. После отъезда из Института ядерных исследований Макгайр не появлялся у себя в гостинице.

Думая над тем, куда мог иностранец отправиться вчера вечером, после беседы с академиком, полковник Соколов решил проверить, не заехал ли Макгайр в какой-нибудь ресторан. В какой из них он мог направиться? Вероятнее всего, в один из расположенных по пути следования машины из института в город. Однако никаких следов Макгайря в этих местах обнаружить не удалось. Наконец, сотрудница находящегося на окраине одного отнюдь не перворазрядного кафе сообщила о таком факте: вчера вечером на открытой веранде занял столик средних лет мужчина в клетчатом костюме. У гражданина был пыльник и тяжелая на вид трость с замысловато инкрустированной ручкой. Аккуратно выбритый, с ровным, в ниточку, пробором посередине головы, с серыми глазами, скрытыми за большими в золотой оправе очками, посетитель несколько отличался от обычных клиентов кафе, большей частью проживающих в этом районе. Кушал он мало, просматривал газеты и явно «убивал» время, очевидно кого-то поджидая. Официантки успели уже перекинуться замечаниями по поводу внешности той, которая, как они были уверены, должна прийти на свидание, но почему-то запаздывает. Но «она» так и не пришла. Неожиданно посетители попросили к телефону, который находится в конторе. Администратор кафе решительно утверждала, что звонил мужчина.

Бросив несколько слов в телефонную трубку, посетитель рассчитался и быстро ушел.

Судя по внешнему виду, это был несомненно Макгайр. Немного смущало, что этот гражданин говорил по-русски без акцента и что при вызове по телефону его назвали не то Чуркиным, не то Чурсиным. И все же в конце концов пришлось прийти к выводу: посетителем кафе был именно Макгайр. Ему или было назначено там свидание, или же он должен был сидеть там в ожидании какого-то распоряжения по телефону, которое и получил. То обстоятельство, что агент Шервуда отлично владел русским языком, не могло ввести в заблуждение Соколова: как раз этого и следовало ожидать.

Итак, Макгайр исчез.

– Ты слушаешь меня, Швальбе?

– Так точно, господин майор.

– Ты, кажется, вообразил, что в разведке генерала Гелена можно ничего не делать?

– Никак нет, господин майор. Я занят Рихтером. На этот раз я сам, лично, выполню приказ…

– Фюрера? – Грин расхохотался.

Изящный ящик радиорепродуктора на столе Функа сотрясался от звуков. Курт Рихтер половину своей жизни проработал токарем на заводах Функа, здесь его знали все. Поэтому, когда в цехи пришла весть о том, что на митинге будет выступать Рихтер, – заводской двор оказался переполненным.

Митинг был созван по поводу ночного покушения на Рихтера и тяжелого ранения Зиберта.

Гневно сжимая кулаки, рабочие слушали выступления ораторов. О самих Рихтере и Зиберте говорили мало, больше – о причинах покушения на них.

– Американцы хотят, чтобы им не мешали начать войну с немцами на Эльбе.

– Зиберт против братоубийственной войны одних немцев с другими.

Келли предпочел заняться делами со своим партнером – Функом, но Гарольд Прайс не утерпел – в сопровождении Лайта он отправился по указанному адресу.

Еще не доезжая до места назначения, пришлось миновать немало полицейских постов – собрание «Зеленых дьяволов» тщательно охранялось. Лайту не по душе было это сборище гитлеровцев, но противоречить Келли и Прайсу он не стал.

«Зеленые дьяволы» – одно из многих солдатских объединений, созданных в Западной Германии за последние годы. Уцелевшие гитлеровские генералы возглавляют эти «традиционные сообщества», которые на самом деле являются воинскими формированиями, в том самом виде, в каком они были созданы при Гитлере. В длинном списке военных организаций можно найти и объединение личного состава 116-й танковой дивизии «Виндхунд», той самой, которой командовал Дрейнер, и «бывших военнослужащих частей „Фау-2“», 2-й истребительной эскадры «Рихтгофен», легиона «Кондор», парашютно-танкового корпуса «Герман Геринг», Африканского корпуса, эсэсовских частей: «Великая Германия», «Гренадерская дивизия фюрера», «Дивизия сопровождения фюрера» и бесконечного множества им подобных.

Прайс и Лайт вошли в огромный зал пивной, в нем собралось четыре тысячи парашютистов корпуса «Зеленые дьяволы». До одури пахло пивом и табаком. Повсюду были развешаны дубовые листья – эмблема парашютистов, значки с изображением устремившегося вниз орла, фотографии и рисунки, изображавшие боевые действия парашютистов, и призывы объединиться в военное товарищество по роду оружия. На штатских костюмах большинства присутствующих – серебряные парашютные значки и гитлеровские военные ордена.

Громкоговорители помогали разыскивать старых друзей. Представитель «товарищества» «Зеленых дьяволов» раздавал бесплатно газету того же наименования с портретами «героев» войны, с большим изображением «железного креста» на первой странице. Оркестр играл военные марши и песни.

Генерала Тарханова и полковника Соколова не могло не удивить то обстоятельство, что после покушения на капитана Пчелина и исчезновения «Михаила Ивановича» внимание Аллы Цветковой и ее тетки к инженеру Горелову не только не ослабло, а, наоборот, явно возросло: они часто звонили ему по телефону и заставляли все свободное от работы время проводить у них на даче. Создавалось впечатление, что помощники Силина идут ва-банк, спешат «закруглить» операцию с интересующим их инженером. Это не могло не навести на размышления. Элементарная логика, казалось бы, требовала от шпионов, потерявших связь с шефом, прекратить на время работу, затаиться, выждать. Однако этого не случилось. Возникал вопрос: кто и каким образом приказал им форсировать дело с Гореловым? Люди из группы капитана Пчелина, ведущие наблюдение за дачей, категорически утверждали, что ее обитатели сиднем сидят дома, в Москву не ездят, ни у кого не бывают, их никто не навещает, телефона у них нет.

– Так ли? – усомнился полковник Соколов. – Связь имеется, и ее надо обнаружить. Есть ниточка от шпионок-домоседок к шпиону Силину, или как его там, а от него к человеку, засланному к нам Харвудом.

О том, что на территорию Советского Союза заброшен новый лазутчик Харвуда, теперь было известно доподлинно: подлодке, доставившей Чуму к Черноморску, не удалось благополучно удрать в нейтральные воды. Был обнаружен целлофановый мешок, в котором находились одежда и личные вещи шпиона, с письменным указанием адреса, по которому их следовало переслать.

Итак, во что бы то ни стало необходимо нащупать ниточку, которая каким-то образом связывает Аллу Пветкову с теми, кто ею руководит.

И как всегда в подобных случаях, Соколову не давала покоя мысль о судьбе советского человека – Павла Горелова. Понимает ли тот, что вот сейчас он на линии фронта, где решается и вопрос государственной важности, и судьба его самого, и счастье его семьи, детей? Борется ли он или уже сдался? А может, он настолько увлечен молодой красивой женщиной, что не замечает еще опасности? Но если так, то настанет момент, когда он все поймет и должен будет принять решение: кем же он тогда окажется – советским человеком или предателем?

С секретного завода в Брайт-ривер исчез инженер Можайцев. Уильям Прайс узнал об этом из шифровки, полученной им на рассвете, и тотчас приказал своему пилоту готовить самолет.

– Через тридцать минут мы должны быть в воздухе, – сказал он с непонятной пилоту яростью. – Мы полетим в Брайт-ривер и разыщем этого русского инженера, хотя бы черти утащили его в ад. Идите.

Над виллой Прайса на Гудзоне, над обширным, густо заросшим парком метался порывистый, свежий ветер. Серые тени лежали на дорожке – близилось утро. Гейм спешил к самолету, у которого уже возился бортмеханик Финчли, «крепыш Боб».

– Готовься к полету в преисподнюю, – хмуро сказал Гейм.

– А почему такой курс и такая спешка?

Весна только начиналась, но снег уже успел сойти и лишь на вершинах гор блестел под солнцем белыми пятнами да кое-где темнел слежавшимися пластами на самом дне ущелий, в тени.

Разноцветные бревенчатые домики норвежцев выглядывали из-за вечнозеленых елей – солнце шло сюда со стороны Швеции. Величавое, спокойно-золотистое, оно плыло над холмами и равнинами и по вечерам опускалось в море на западе. С запада, от берегов Англии и Шотландии, бежали сюда невысокие волны Северного моря – глубоко-синие, кое-где будто подкрашенные киноварью.

Эрика Келлер любила эти места. Тут всегда тишина, и в одинокой горной гостинице, расположенной в глубине бухты, можно без помех работать над новой книгой о судьбах ее родной Германии. Эта тема волновала молодую писательницу.

В то утро в гостиницу неожиданно нагрянул Герман Гросс, инженер, имя которого частенько упоминалось в газетах Западной Германии то как одного из крупнейших специалистов-строителей, то как «переметнувшегося на сторону красных», «друга коммунистов», противника вооружения нового вермахта атомным оружием. Эрику и Гросса связывала испытанная дружба и, пожалуй, нечто большее, в чем они не хотели себе признаться.

После завтрака они отправились на прогулку, потом забрели на ферму Петера Андерсена, где выпили парного молока, затем спустились к берегу бухты, пересекли широкую пешеходную тропу, идущую от гостиницы и, прыгая с камня на камень, пробрались на крошечный островок. Там у Эрики был свой любимый уголок.

Жизнь сложна – эту истину Хью Годдарт усвоил давно. Однако было время, когда ему всерьез казалось, что и сложности ее и превратности – для него лично остались позади. Охранять такого человека, как Можайцев, всецело занятого своим изобретением и почти не обращавшего внимания на то, что творилось вокруг, не представляло никакого труда. Инженер Можайцев, которого Годдарт презирал, являлся для него залогом спокойной и богатой жизни, о которой он всегда мечтал. Но мечты пошли прахом, совершенно неожиданно оказалось, что все надо начинать сначала, о его прежних заслугах теперь и не вспомнили. У Годдарта имелась слабая надежда, что его отправят в Западную Европу доводить дело с установками Можайцева до конца, что ему поручат проникнуть в окружение Карла Функа, выведать, с какой целью тот заинтересовался работами русского инженера… Вызов к Харвуду положил конец иллюзиям: Годдарту надлежало заняться проведением операции «Шедоу». При этом Харвуд прямо сказал, что ему, Годдарту, отводится роль хоть и важная, но сугубо подчиненная – в Москве он должен будет действовать неукоснительно в соответствии с приказами Грина, любимца Харвуда, тот знает обстановку. Из слов Харвуда разведчик сделал вывод: ему придется заниматься осуществлением лишь части операции. Где-то уже есть или будут другие люди, о которых он ничего не знает и не должен знать. Смысл задания Годдарту стал ясен, как только он услышал имена тех, чьи работы интересовали «короля урана», – это было производное от несчастного для него происшествия с Можайцевым в Брайт-ривер. Прайс спешил теперь выиграть время, – знать труды русских ученых по созданию космических орбитальных станций.

«Почему сам Аллен Харвуд напутствует меня на этот раз?» – пытался догадаться Годдарт. Глубоко затаившееся тщеславие хотело бы, чтобы это обстоятельство объяснялось личностью Годдарта, но трезвый рассудок говорил иное: операция «Шедоу» исключительно важна, за ее ход Харвуду придется отвечать перед Уильямом Прайсом, а потому он и не мог никому передоверить это дело. Годдарт с предельной ясностью понимал больше – провал задания будет лично ему стоить головы, ему тогда вспомнят и бегство Можайцева и неудачу с Шольцем. Плата за промахи будет только одна – его, Хью Годдарта, жизнь. Так незаметно для самого себя он подошел к незримой грани, отделяющей его реальное существование от небытия, и ему стало страшно. Для того чтобы иметь право жить, Годдарт обязан выполнить приказание Харвуда, выполнить, пустив в ход все свои способности и опыт старого разведчика, хитрость, жестокость, коварство. Чужие люди, к которым он и раньше не питал почтения, отныне не имели для него никакого значения.

Некоторое время ушло на необходимую стажировку – сюда входили не только ознакомление с советской прессой, курс специальных лекций по ядерной физике, но и серия сложных мероприятий по спортивной тренировке. Годдарту пришлось тяжело, но он добросовестно спешил: от одной мысли, что Харвуд заподозрит его в умышленной проволочке, становилось не по себе. К тому же Прайс, чего доброго, мог и пересмотреть свои планы, – в таком случае нужда в нем отпала бы и тогда настало бы то самое, чего он боялся больше всего – расплата за Брайт-ривер.

Поездка до Франкфурта-на-Майне могла бы сойти за развлекательный вояж, о снедавших его заботах Годдарт старался не думать. Но уже в этом западногерманском городе он отчетливо понял – через считанные часы придется окунуться с головой в иную обстановку, полную неожиданностей и смертельной опасности…

Получив явки и пароли, Годдарт сумел затем благополучно перейти границу Германской Демократической Республики и, нигде не задерживаясь, начал продвигаться прямо на восток. На территории ГДР он удачно выдавал себя за немца, а перебравшись через Одер на польскую землю, превратился в поляка, специалиста, возвращающегося в Варшаву из командировки. Он хорошо знал места, через которые скрытно следовал, когда-то у него туг были и друзья и агенты, но сейчас разведчик стремился пройти до самой Москвы неслышно, невидимкой.

Мане пришлось остаться без холодильника, нужда в условленной телеграмме отпала, да еще при таких обстоятельствах, которых Годдарт никак не ожидал.

В сопровождении женщины в ватнике он шел всю ночь. Маршрут «Дрисса» оправдал себя полностью, и если в конце получилось не совсем так, как должно, то в этом виновата чистая случайность, по крайней мере так думал Годдарт. К утру они оказались далеко в тылу советской границы, где ни нарядов, ни дозоров пограничников опасаться уже было нечего. Разведчик, при всей его настороженности, не мог не радоваться: ему не пришлось преодолевать ни контрольно-следовую полосу, ни проволочных заграждений, и, таким образом, он, по сути дела, ни разу не встретился с опасностью лицом к лицу и мог быть уверен, что сумел остаться невидимкой. Основного в пути, чтобы о его проникновении на советскую территорию чекисты и не подозревали, – все-таки удалось добиться!

Рассвет наступал быстро. В лесу было тепло и сыро. Ночной туман постепенно поднимался все выше, день обещал быть солнечным. Это Годдарту не очень-то нравилось, но его утешала надежда на то, что к условленному месту он сумеет добраться вовремя, маскируясь в предутренней дымке леса. Он хорошо знал маршрут: вот сейчас они минуют этот обширный лесной массив, перейдут неширокое – на пять минут быстрого хода – колхозное поле, снова углубятся в чащу и там, на полянке, расстанутся. Женщина высказала готовность вести его и дальше, но Годдарт воспротивился этому: ее миссия кончалась на полянке, у сломанного дуба, дальше он будет пробираться сам, одному ему известной дорогой, посвящать же в свои планы кого-нибудь он не хотел.

Разведчик нервничал, ему казалось, что стрелки часов слишком спешат и могут подвести его. Женщина шла впереди, шагала размеренно и, как казалось Годдарту, без должной осторожности.

Деревья расступались все шире. Широкие прогалины незаметно сливались с яровым колхозным полем. Женщина-проводник шла не сбавляя шага, и Годдарт забеспокоился – он предложил не выходить на открытое место, сделать крюк и, не покидая леса, пробраться на условленное место у сломанного дуба. Она отрицательно покачала головой. Годдарт сердито предложил ей в таком случае не ходить дальше вообще, заявив, что дальше он пойдет один, в конце концов плевать ему на какой-то дуб, который лишь означает конец его маршрута в ее сопровождении, и больше ничего, она может возвращаться назад отсюда, не выходя на опушку леса. Спутница ничего не ответила, лишь посмотрела на него с невыразимым презрением не по-женски жестоких глаз. Годдарт растерялся. Ему чудилось, что опасность, страшная и неумолимая, уже нависла над ним, он всегда верил в свой инстинкт и не мог ошибиться и на этот раз. Решительно отстранив женщину, он вышел на опушку леса и тотчас шарахнулся назад: по пересекавшей поле дороге ехала повозка, на которой сидел, свесив ноги, офицер-пограничник.

Генерал Тарханов – начальник одного из управлений Комитета государственной безопасности – размышлял над сведениями, ставшими ему известными в эти дни. Опять, кажется, его старые «знакомые» – Уильям Прайс и Аллен Харвуд появились на сцене… Некий русский инженер Можайцев изобрел какие-то «установки», за которыми гоняются Прайс и Карл Функ из ФРГ. Соперники! Не поделили изобретение русского инженера, изобретение, по-видимому, военного характера. Придется по этому вопросу проконсультироваться со специалистами. В полученных сведениях речь шла не только об установках «М-1», но и о пребывании Можайцева в Норвегии, о его встрече сперва с Крюгером, а затем с Шольцем, и обо всем том, что случилось с этим загадочным русским инженером на пустынном берегу Атлантики. Да, тут было над чем поразмыслить… Придется вернуться к материалам о затеях Харвуда, против которых нашей контрразведке однажды уже пришлось вести борьбу, – может быть, в них, в этих материалах, найдется ключ к новой тайне. Уильям Прайс снова что-то затеял. Стало быть, как, впрочем, и следовало ожидать, неудачи в прошлом отнюдь не положили конец его авантюрам. Но что же все-таки он задумал теперь?

Тарханов задумчиво перелистывал документы, когда зазвонил телефон.

– Товарищ генерал, разрешите зайти по срочному делу, – послышался как всегда спокойный голос полковника Соколова.

– Заходите, – бросил в трубку Тарханов.

В самом, деле, что же задумал Прайс? Он не такой человек, чтобы повторяться, вряд ли он опять строит «крепость в небе», космический бомбовоз, – очевидно, старик придумал нечто более страшное, фантастическое. Но что именно? И какое же к затеям Прайса имеют отношение установки Можайцева?

– Хайль! Хайль! Хайль!

– Хайль Гитлер!

– Зиг Хайль!

– Судеты наши! Варшава наша!

– Мы дойдем до Урала!

Посыльный из военного министерства вручил Шулленбургу пакет: им явно не терпелось поскорее заполучить его. Вручивший послание бывшего военного министра, «фюрера» внепарламентской оппозиции, полковник бундесвера Дитц был высок ростом, тощий, с серой незначительной физиономией, на которой тускло отсвечивали оловянным блеском глубоко запавшие глаза. Дитц замер перед генерал-полковником. Он кого-то напоминал Шулленбургу, но кого именно, тот никак не мог вспомнить.

– Вы свободны, оберст, – сказал Шулленбург.

– Никак нет, экселенц, – на лице Дитца не дрогнул ни один мускул.

Шулленбург с подчеркнутым удивлением вскинул на него глаза, поправил монокль. Дитц бесстрастно пояснил:

– Я прикомандирован к вам. Генеральный инспектор бундесвера герр…

Август в Москве стоял дождливый, только что прошумел очередной, наверное десятый в тот день, ливень. Полковник Соколов сидел за столом. Оторвавшись на минутку от дел, полковник подумал, как должно быть сейчас хорошо за городом, в мягкой зелени подмосковных лесов, и с сожалением вспомнил, что так за все лето и не сумел совершить сколько-нибудь основательную вылазку с ружьишком или с рыболовными снастями, с ночевкой на берегу речки, с костром, над которым в казане варится незатейливая рыбацкая уха, с занятными охотничьими историями под ночные шорохи леса…

Размышления прервал звонок телефона. Говорил инженер Ландышев.

– Иван Иванович? Необходимо повидать вас… Очень нужно. Я бы сам к вам приехал, да мне сейчас отлучиться с работы нельзя, вы же знаете. – В голосе Ландышева полковник заметил непривычное волнение.

– Что-нибудь взять с собой? – осведомился Соколов.

– Нет, нет, ничего не надо. Но вопрос и важный и срочный. Приезжайте. Жду вас сегодня же. – Ландышев положил трубку на рычаг.

Софья Сатановская запросила визу на въезд в Советский Союз в качестве туристки. Полковник Соколов пытался догадаться – что бы это могло означать? Ему было весьма трудно строить сколько-нибудь основательные предположения, поскольку знал он о ней мало, сведениями о ее прошлой жизни не располагал, о том, что в свое время иностранная разведка готовила ее на роль Мата Хари – понятия не имел. В его представлении она лишь ведала переправкой к нам особо важных агентов из-за Буга маршрутом «Дрисса», только и всего. Во всяком случае, ничего иного за ней замечено не было. Польские товарищи установили, что не так давно приезжал к ней заморский бизнесмен Мордехай Шварц, но особого значения этому не придали ни они, ни Соколов: старик приходится Сатановской родным дядей.

Так что же нужно Сатановской на нашей земле? Может, она хочет поближе познакомиться с людьми, против которых направлена ее агентурная деятельность? А не получила ли она все-таки задание встретиться с кем-то на советской территории?

Визу Софье Сатановской дали.

Работник областного управления государственной безопасности майор Торопов с интересом ожидал встречи с «хранительницей» маршрута «Дрисса». Интерес вполне понятный. Торопову, естественно, не могло и в голову прийти, сколько переживаний и огорчений будет связано для него с приездом этой неведомой ему женщины.

Пограничники, производившие таможенный досмотр вагонов после того как поезд пересек советскую границу, обратили внимание: изящно одетая, бесспорно красивая женщина будто прилипла к окну, смотрела во все глаза. Что она тут хотела разглядеть? Подступы к Пореченску от Буга через болотца и непроходимые заросли кустарника? Женщина была невесела, даже печальна. Кто же мог знать, что для нее эти несколько километров от линии границы означали приближение к полному несчастий и превратностей прошлому, к воспоминаниям о пребывании в гитлеровском концлагере неподалеку отсюда? Она – агент иностранной разведки, была все же живым человеком, со своей жизнью, со своим сердцем, неотзывчивым лишь на чужие страдания, но отнюдь не на свои собственные. Обещанная ей когда-то карьера, полная движения, блеска в каком-то «высшем» обществе, поклонников, любви осталась мечтой, превратившейся в совершенно очевидную иллюзию. Одинокое сидение в приграничном польском городке, в четырех стенах, не могли не отразиться на Сатановской – ей все чаще приходилось копаться в своем внутреннем мире, бередить старые раны, сходить с ума от бешеной злобы против тех, кто загубил ее молодость, проклинать Грина, соблазнившего, обманувшего и предавшего ее. И почти все ее несчастья начались вот в этих местах, по ту и другую сторону Буга.

С течением времени Рахитов успокоился – никаких новых заданий разведки Харвуда он не получал. Что касается проживания у него «Егорова» и рекомендации этого человека профессору Желтовскому, то тут он рассчитывал как-нибудь выкрутиться. Да и неизвестно еще – нужно ли будет когда-нибудь выкручиваться, но зато отлично известно, что в конце каждого месяца неожиданно свалившийся Рахитову на голову «приятель» вручал ему солидную пачку банкнот. Деньги! К ним Рахитов никогда не был равнодушен, за них он готов был на все, потому что они давали возможность и делать «накопления», покупать ценные вещи в комиссионных магазинах, и чувствовать себя при этом не только богаче, но и выше, и умнее других. О том, каким путем все это приобретается, – думать не хотелось. В конце концов каждый понимает счастье по-своему и по-своему же «организовывает» это свое «счастье». Рахитов с истинным наслаждением открывал в ком-нибудь из знакомых отрицательные черты, стяжательство, лицемерие и, сравнивая таких людей с собой, неизменно приходил к выводу, что он лучше их хотя бы уже потому, что его нутро до сих пор оставалось недоступным наблюдению не только посторонних, но даже своих, например, сына Тимура. И все же имелся такой человек, который до конца понял Рахитова, разглядел его всего, – Василий Прокудин. С помощью высокого покровителя – Анания Федоровича Баранникова, в свое время Рахитову удалось расправиться с ним и изгнать его и из отдела, и из учреждения, которому коммунист Прокудин отдавал все свои силы и знания. А знаний и опыта у него было, безусловно, куда больше, чем у Рахитова, и одно это приводило скороспелого начальника в ярость и смятение. Однако у Прокудина не было некоторых качеств, имевшихся в избытке у Рахитова: коварства, таланта льстить начальству, не знать, что такое совесть, притворяться рубахой-парнем, думая в это время лишь о том, как бы половчее одурачить и использовать окружающих его людей. Василию Прокудииу все это было чуждо, и потому он в схватке с Рахитовым оказался бит. И чем упорнее Василий Прокудин пытался доказать свою правоту, тем больше врагов приобретал: он видел «механику» этого злополучного развития событий, но поделать ничего не мог. Рахитов злорадно потирал руки: теперь Прокудину о нем думать некогда, ему впору отбиваться от новых недоброжелателей. Раздраженные его настырностью, Баранников и его сотрудники усиленно отыскивали в нем черты и черточки, которые в подобных обстоятельствах обнаружить нетрудно у кого угодно: раздражительность (ее тут же выдавали за неуживчивость), напористость (ее тут те переименовывали в склочность), прямолинейность (ее истолковывали как грубость). А обнаружив в Прокудине столько «темных пятен», Баранников и его сотрудники окончательно успокоились и даже испытывали удовлетворение от того, что-де своевременно «приняли меры» против такого человека.

Никто, возможно, за отсутствием свободного времени, не задавался вопросом: а чего, собственно, добивается Прокудин и чему он сопротивляется? Во-первых, это никого не интересовало, во-вторых – было уже ни к чему, поскольку все отлично знали: «сам» Ананий Федорович недоволен Прокудиным и то ли оскорблен им, то ли вот-вот может оказаться оскорбленным. В этих условиях помочь Прокудину – значило бы сделать вызов могущественному начальству.

Попадались люди, и непричастные к затянувшейся интриге против Прокудина, но оттого ему не становилось легче: они с интересом знакомились с его поистине «золотой» анкетой, где значилось, что никто не сидел, не проживал, не придерживался вредных убеждений, а сам обладатель этой анкеты имеет высшее образование, знает иностранные языки, всю жизнь честно трудился, и все же ему отказывали в приеме на работу: на маленькую с такой анкетой зачислить никак невозможно, а на сколько-нибудь значительную после той должности, какую он занимал недавно, можно было оформить только по соответствующему направлению, тому самому направлению, которого Прокудину никто дать не желал.

Рахитов торжествовал, не подозревая, что всей сложности жизни он все-таки не познал и что изничтожая честного человека он тем самым роет себе же глубокую яму – вот уж действительно пути жизни неисповедимы!

Годдарт-Егоров жил то на даче Рахитова, то в его городской квартире, и этим, казалось, и ограничились претензии иностранной разведки к своему новому агенту.

Можайцев знал теперь, что именно необходимо предпринять для того, чтобы победить Функа и уничтожить его «волчье логово» вместе с ненавистными установками «М-1». Но для того чтобы получить в свое распоряжение необходимые ему средства борьбы с Карлом Функом, Можайцев вынужден был идти на риск. Изучив по схеме подступы к вольфшанце, он отчетливо понял, что иного выхода у него нет – следовало немедленно повидать Уильяма Прайса, человека, давшего задание ищейкам Аллена Харвуда уничтожить его. Повидать Прайса значило на какое-то время очутиться в его власти, а чего именно хотел Прайс, инженер Можайцев прекрасно знал. Но иного выхода у него все равно не было – только Прайс мог помочь ему победить Функа.

В сопровождении Франсуа Можайцев выехал в Бельгию. С письмом инженера Можайцева в кармане Франсуа отправился на свидание с представителем разведки Аллена Харвуда в Брюсселе. Короткое письмо Можайцева следовало переслать Уильяму Прайсу таким образом, чтобы о нем не пронюхали немцы – обосновавшиеся в штабе НАТО гитлеровцы или агенты Карла Функа.

Резидент Харвуда, выслушав француза, только руками развел – неужели этот русский инженер верит в свое бессмертие? Франсуа Легран презрительно усмехнулся.

– Конечно, нет. Вы хотели бы разделаться с ним – он об этом знает. Но пока что вам придется охранять его – Можайцев должен встретиться с Прайсом. Вам нет смысла преследовать его – он нужен Прайсу.

Письмо Можайцева ушло по назначению. Ответ не заставил себя ждать. И вот с аэродрома поднялся самолет и лег курсом на заатлантическую республику. Единственным пассажиром на его борту был Можайцев.

… Его пробудил от сна резкий возглас у входа в грот:

– Выходите!

Можайцев бросил взгляд на часы – ровно полночь. Снаружи кричали:

– Выходите, через пять минут мы забросаем вас гранатами. Выходите!

Можайцев потянулся, надел очки, зажег подвешенную к потолку лампу.

Карл Функ был потрясен настолько, что слег в больницу. Вольфшанце, стоившее огромных денег, перестало существовать. Впустую ушло и время, которое потребовалось на его строительство, погиб двойник Функа, посланный на встречу с Можайцевым. Функ был в бешенстве. Он советовался со своими ближайшими помощниками: арестовать Гросса не имелось юридических оснований, да и шума в печати следовало всячески избегать, поскольку вольфшанце было величайшей тайной Функа; ликвидировать Гросса с помощью наемного убийцы не такое уж простое дело – он человек смелый, сильный, всегда имеет при себе оружие, безусловно, ожидает чего-нибудь подобного и потому начеку; но самое, пожалуй, главное – гнев Функа в этом случае не получал должной разрядки, – смерть Гросса была бы незаслуженно легкой. Функ решил разделаться с ним иначе. В газетах поднялась травля «красного» инженера, вспоминались различные эпизоды из его деятельности, ему ставилось в вину нежелание сотрудничать с властями в подготовке к взрыву – на случай военных осложнений – важнейших объектов на территории ФРГ. Положение Гросса осложнялось еще больше потому, что его сестра возбудила бракоразводный процесс, не хотела быть женой «воскресшего из мертвых» эсэсовского убийцы Шванке. Рассвирепевший Шванке, усматривая в «бунте» жены влияние ее «красного» брата, постарался подлить масла в огонь. В результате всего этого талантливый специалист-строитель, несмотря на все усилия, работы для себя получить теперь не смог. В нем все более зрела мысль о переходе в ГДР. Однако осуществить свое решение немедленно он не имел возможности – прежде всего следовало урегулировать семейные дела, помочь сестре. Затем – надо выждать подходящего случая, чтобы провести эту операцию наверняка. Гросс ничуть не сомневался – стоит ему споткнуться, и его уничтожат. Несколько раз он посетил Западный Берлин, но к Бранденбургским воротам и близко не подходил, формально – он искал работу. В это тяжелое время он с величайшей благодарностью чувствовал моральную поддержку Эрики, своего верного друга.

В одну из таких поездок Эрика сопровождала Гросса в Западный Берлин. Там, неожиданно для них, произошла встреча с Шванке-Дитцем.

Под вечер Эрика Келлер перешла пограничную линию у Бранденбургских ворот, взяла такси и направилась по известному ей адресу. Через полчаса машина остановилась у подъезда большого нового дома. На площадке третьего этажа Эрика остановилась: на двери квартиры виднелась медная пластинка, на которой было выгравировано – доктор Ирма Эрлер. После некоторого колебания Эрика позвонила. Ей открыли: да, да, профессор Эрлер дома, она ожидает фрейлейн Келлер…

Эрику проводили в кабинет. Из-за письменного стола ей навстречу поднялась Ирма Эрлер, хрупкая, женственно изящная. Пристально посмотрела на журналистку своими точно распахнутыми на весь мир огромными голубыми глазами, поправила локоны светлых волос и протянула руку:

– Я давно слышала о вас, читала ваши книги…

Перед окончанием первой смены к Прокудину подошел секретарь партбюро.

– Василий Михалыч, поезжайте в райком, – сказал он, – вас ждет секретарь райкома.

– Зачем я понадобился секретарю? – спросил Прокудин.

Секретарь партбюро пожал плечами: об этом, мол, мне ничего не известно.

– Возьмите такси, – посоветовал секретарь. – По всему видно, дело спешное.

Прокудин легко нашел дачу своего бывшего начальника. Жена Рахитова, сгорбленная, заплаканная, при виде его остановилась и не могла сдвинуться с места.

– Нельзя! – замахала она руками. – Не пущу. Порадоваться нашему горю хотите.

– Перестаньте! – поморщился Прокудин. – Из-за Тимура скорблю вместе с вами, – в голосе его была искренность, которой Рахитова не могла не поверить. – К сыну вашему я относился с симпатией. Ну, а муж ваш… Чему же мне радоваться? Скажите, почему вы не положили его в больницу?

Женщина боязливо покосилась в сторону веранды, ответила почти шепотом:

– Он не разрешает.