Книга является продолжением публикации эпистолярного наследия Марины Цветаевой (1892–1941). (См.: Цветаева М, Письма. 1905–1923. М.: Эллис Лак, 2012). В настоящее издание включены письма поэта за 1924–1927 гг., отражающие жизнь Цветаевой за рубежом. Большая часть книги отведена переписке с собратом по перу Б.Л. Пастернаком, а также с A.A. Тесковой, С.Н. Андрониковой-Гальперн и O.E. Колбасиной-Черновой, которые помогали семье Цветаевой преодолевать трудные бытовые моменты. В книгу вошли письма к издателям и поэтам (Ф. Кубка, P.M. Рильке и др.). Значительная часть писем публикуется впервые по данным из архива М.И. Цветаевой, частных коллекций и других источников. Многие письма сверены и исправлены по автографам.
Письма расположены в хронологическом порядке.
1924
1-24. A.B. Оболенскому
Моравская Тшебова, 2-го января 1924 г.
[1]
С Новым годом, дорогой Андреюшка,
Нашли ли портфель? Какой подарок мне надумали? Желаю Вам в 1924 г. научиться говорить: со мной одной
[2]
. (С остальными не нужно!) Ходите ли на мою горку?
[3]
Это
моя
горка! Пишу про нее стихи
[4]
.
Только что видалась с Вашим братом
[5]
, разглядев его близко убедилась, что он похож на Б. Пастернака
[6]
(моего любимого поэта!). Рассказывал мне о Праге. Напишите мне два слова, вернусь около 10-го. Мой адр<ес>: Moravska Třebova, Rusky Tabor, гимназия, В.А. Богенгардту
[7]
, для меня.
2-24. A.B. Бахраху
Прага, 10 нов<ого> января 1924 г.
Милый друг,
Когда мне было 16 л<ет>, а Вам 6 или вроде, жила на свете женщина, во всем обратная мне: Тарновская
[8]
. И жил на свете один человек, Прилуков — ее друг, один из несчетных ее любовников.
Когда над Тарновской — в Ницце ли, в Париже, или еще где — собирались грозы — и грозы не шуточные, ибо она не шутила — она неизменно давала телеграмму Прилукову и неизменно получала все один и тот же ответ: J'y pense
{1}
. (С П<рилуковым> она давно рассталась. Он жил в Москве, она везде.)
3-24. Б.Л. Пастернаку
<Январь 1924 г.>
[14]
Пастернак, полгода прошло, нет, уже 8 месяцев! — я не сдвинулась с места, так пройдут и еще полгода, и еще год если еще помните!
[15]
Срывалась и отрывалась — только для того, очевидно, чтобы больнее и явное знать, что вне Вас мне ничего не найти и ничего не потерять. Вы, моя безнадежность, являетесь одновременно и всем моим будущим, т.е. надеждой. Наша встреча, как гора, сп<олзает> в море, я сначала приняла ее (в себе) за лавину. Нет, это надолго, на годы, увижусь или не увижусь. У меня глубокий покой. В этой встрече весь смысл моей жизни, думаю иногда — и Вашей. Просто: читаю Ваши книги и содрогаюсь от соответ<ствия>. По этому ни одна строка, написанная с тех пор, Вас не миновала, я пишу и дышу в Вас (как цель, место
куда
пишешь). Я знаю, что когда мы встретимся, мы уже не расстанемся. Я vorfühlende
{11}
. Как это будет в
этих
мирах, не знаю, — как-нибудь! — это случится той силой горы.
Это не одержимость и не наваждение, я не зачарована, а если зачарована — то навек, так что и на
том
свете не проснусь, не очнусь. Если сон снится всю жизнь какое нам дело, что это сон, ведь примета сна — преходящесть.
Я хочу говорить Вам просто и спокойно, — ведь 8 месяцев, под<умайте>, день за днем! Всякая лихорадка отпустит. Когда мне плохо, я думаю: Б.П., когда мне хорошо, я думаю Б.П., когда Музыка — Б.П., когда лист слетает на дорогу — Б.П., Вы мой спутник, моя цель и мой оплот, я не выхожу из Вас. Всё, и болевое, и <
пропуск одного слова
>, с удесятеренной силой отшвыривает меня к Вам на грудь, в грудь, я не могу выйти из Вас, даже когда <
оборвано
>
За-24. Б.Л. Пастернаку
<Январь 1924 г.>
(Карандашом, очень сокращенно)
Пастернак, полгода прошло, — нет, уже 8 месяцев! — я не сдвинулась с места, так пройдут и еще полгода, и еще год — если еще помните! Срывалась и отрывалась только для того, очевидно, чтобы больнее и явнее знать, что вне Вас мне ничего не найти и ничего не потерять. Вы, моя безнадежность, являетесь одновременно и всем моим будущим, т.е. надеждой. Наша встреча, как гора, сползает в море, я сначала приняла ее (в себе) за лавину. Нет, это надолго, на годы, увижусь или не увижусь. Во мне глубокий покой. В этой встрече весь смысл моей жизни, думаю иногда и Вашей. Просто: читаю Ваши книги и содрогаюсь от соответствия. Поэтому — ни одна строка, написанная с тех пор, Вас не миновала, я пишу и дышу — в Вас (место —
куда
дышишь.
In
Sie). Как это будет в
этой
жизни не знаю как-нибудь — это случится той силой юры.
Если сон снится всю жизнь — какое нам дело (да и как узнать?) что это — сон? ведь примета сна — преходящесть.
4-24. К.Б. Родзевичу
<Прага, 15 января 1924 г.>
Мои родной.
Слышу, что Вы больны. Если будете лежать — позовите меня непременно. Решение не видеться не распространяется ни на Вашу болезнь, ни на мою. Вы больной и недосягаемый для меня, это больше, чем я могу вынести. Не бойтесь моей безмерности: побаюкаю, посижу, погляжу.
Живу снами о Вас и стихами к Вам, другой жизни нет. Снитесь мне каждую ночь, это сладкая пытка. Сон под Новый (24 г.) записан. Снился он мне, очевидно, в тот час, когда Вы еще не уходили с острова.
1925
1-25. O.E. Колбасиной-Черновой
Вшеноры, 2-го нов<ого> января 1925 г.
Дорогая Ольга Елисеевна,
Вчера я была у Ч<ирико>вых, они очень озабочены судьбой посылки (материи), — на днях пришло письмо от Людмилы, в к<отор>ом она спрашивает Ваш адрес. Я дала. Людмила (очевидно, по своему почину — еще лучше!) собирается прислать мне кое-какие вещицы своей девочки и не знает — как. Я думаю, лучше всего по почте, — ведь за старые вещи пошлины не берут? — бережа оказию (Катю Р<ейтлингер>, напр<имер>) для чего-нибудь более ответственного (если К<арба>сникова не раздумала). Катя у Вас будет числа 10-го — 12-го, она сейчас в Лондоне на конференции и обещала предупредить Вас. Ваш новый адрес у нее есть.
Готовимся к елке. Аля, считавшая дни уже с октября, вне себя, мечтает елку украсть и пронести перед носом сторожей, одетую в детское платье. На самом деле — полон лес елок, а придется везти из Праги.
2-25. O.E. Колбасиной-Черновой
4-го января 1925 г.
Милая Ольга Елисеевна, только что получила «Метель» и статью о Ремизове
[191]
, — спасибо. И одновременно письмо от Кати Р<ейтлин>гер, она потеряла записную книжку с адресами и просит сообщить Ваш. Пишу ей на всякий случай в Лондон, но для верности — вот что: напишите ей на адрес Оболенских, она в Париже наверное будет жить у них. Сообщите ей свой адрес и приблизительные часы, когда кто-нибудь дома. Сделайте это тотчас же по получении письма, в Париже она будет не позже 8-го и останется дня четыре. Боюсь, что мое письмо в Лондон ее уже не застанет.
А вот если адреса Оболенских не знаете — тогда уже не знаю, что выдумать. Боюсь обременять Вас лишними хлопотами.
Зовут Катю — Катерина Николаевна Рейтлингер.
3-25. A.B. Оболенскому
Вшеноры, 5-го января 1925 <г.>
Дорогой Андрей Владимирович,
Сообщите, пожалуйста, Кате
[196]
адрес Черновых:
4-25. O.E. Колбасиной-Черновой
Вшеноры, 8-е января 1925 г.
Дорогая Ольга Елисеевна.
Большая просьба: возьмите в «Совр<еменных> Записках» мою рукопись «Мои службы» и переправьте ее Мельгунову
[209]
для «На Чужой Стороне». «Мои службы» Современные <3аписки>, заказав, отклонили, причина неизвестна, да для меня и безразлична, мне важен итог
[210]
. А итог: на какое-то основательное количество франков меньше, нужно восполнить, все мне советуют «Чужую Сторону».
Очень прошу, не поручайте «Совр<еменным> Зап<искам>» пересылать самим, пусть лучше Мельгунов не знает, что рукопись уже гостила, пусть они отдадут Вам, а Вы уже перешлете. (Мельгунов живет где-то под Парижем.) Только, препровождая рукопись, оговоритесь: не подойдет, прошу возврата, вторично ее у меня нет, а переписывать — большой труд.
5-25. A.A. Тесковой
Вшеноры, 11-го января 1925 г.
С Новым Годом, милая Анна Антоновна.
Давно окликнула бы Вас, если бы не с субботы на субботу поджидание Вашего приезда.
Теперь обращаюсь к Вам с просьбой: не могли ли бы Вы разузнать среди знакомых, какая лечебница («болезнь» Вы знаете) в Праге считается лучшей, т.е. гигиенически наиболее удовлетворительной, считаясь с моей, сравнительно малой, платежеспособностью. Как отзываются об «Охране материнства»?
[221]
(сравнительно — дешевая). Срок у меня — месяц с небольшим, а у меня еще ничего не готово, кроме пассивного солдатского терпения, — добродетели иногда вредной.