Владимиру Шацу нравилось рыться в старых бумагах, письмах, дневниках. По образованию он был физик, окончил физический факультет Московского университета, но, когда в 90-е годы ХХ века в стране «все рухнуло», он перепробовал множество профессий. Однако больше всего ему понравилось распутывать хитросплетения прошлых жизней. Про себя он тихо радовался, что все «так мрачно» сложилось. К удивлению окружающих, он превратился в историка, архивиста, почти писателя. А деньги зарабатывал тем, что поставлял свои «исторические хитросплетения» одному ловкому сценари-сту, который, прибавив «горяченького», выпекал из них сценарии для телевизионных сериалов. Эти сериалы Шац старался не смотреть: все, что он с таким увлечением откапывал в старых бумагах и потом, невольно огрубляя, воссоздавал в занимательных мелодраматических сюжетах, в сериалах и вовсе опошлялось.
Теперь на его столе всегда лежали ксероксы писем и документов преимущественно XIX века — наиболее любимой им поры.
Вот и сейчас он вышел на след одной приватной, но тем не менее (или даже потому) особенно для него интересной человеческой истории, случившейся в конце 30-х годов XIX века. Пушкин уже погиб, декабристы томились в «мрачных пропастях земли», но жизнь продолжалась, пусть и менее яркая и деятельная, чем в начале тех же 30-х годов.
В руки Шацу случайно попали частные письма некой Анны Каюровой, жены крупного петербургского чиновника, которые та с регулярностью, обличающей полное отсутствие собеседников дома, отсылала своей кузине в Ревель.
В письмах фигурировал «злой муж», который «желал ее смерти», а также художник Скворцов — единственное светлое пятно в ее тоскливой и мучительной деревенской жизни. На сеансы позирования Скворцову в его петербург-скую мастерскую муж ее отпускал. Они подолгу беседовали, обсуждали новейшие журналы, прозу и поэзию. Художнику не нравился ее угнетенный вид, и он ее все время смешил. В результате получилась чудная акварель («Варя, я даже немного загордилась»), которую муж запер в своем кабинете и никого к ней не подпускал. Это было что-то патологическое. Скворцову хотелось поглядеть, как акварель повешена («он говорил, Варя, что это любимейшее его творение»), но муж ему отказал. Даже она видела акварель со своим изображением только в мастерской художника, когда он, взволнованный и окрыленный, ее показывал.