Отель, в котором я в то время жил, носил название «Фирдаус» — рай. Это было трехэтажное деревянное здание, издали похожее на старый корабль. Я занимал комнату на втором этаже на западной стороне отеля, и с моей веранды открывался прекрасный вид на отели Гульмарга и на бунгало, разбросанные среди кедров. За ними виднелась возвышенность Кдаланмарга, а еще дальше — снеговые вершины. Отсюда хорошо было любоваться закатом, восхитительным закатом Гульмарга, и именно поэтому я так любил свои комнаты. Многие из тех, кто не дал себе труда подумать хорошенько, прежде чем выбрать комнату в отеле, впоследствии бросали завистливые взгляды в сторону моей веранды и просили разрешения прийти ко мне любоваться заходом солнца. Благодаря этому я получил возможность встретиться с самыми разными людьми, о которых я хочу рассказать в этом письме. Среди моих новых знакомых были банкиры и коммерсанты, подрядчики и многодетные матери, студенты, жаждущие знаний, и люди, жаждущие развлечений. Среди них были маратхи и парсы, англо-индийцы, пенджабцы и делийцы, люди, говорившие на разных языках, одетые в разную одежду, люди, высказывавшие странные мысли, люди, улыбавшиеся чудесными улыбками, люди, смеявшиеся непонятным смехом, — мне казалось, что все чудеса вселенной собирались на моей веранде полюбоваться закатом.

Все эти люди совершенно лишены романтики; единственное, к чему они стремятся в жизни, — это деньги, и все же они приехали за две тысячи миль сюда, в Гульмарг, полюбоваться закатом. В наш машинный век каждый стремится к тому, чтобы нажить побольше денег. Капитализм сделал жизнь людей горькой, сердца их подлыми, а души — грязными и все же не смог уничтожить в людях любовь к прекрасному. В каком-то далеком уголке человеческого существа бьется и трепещет эта любовь, как раненое животное. Если бы этого не было, зачем бы люди так стремились взглянуть на заход солнца?

По вечерам все они наблюдали закат, а я наблюдал за их лицами и видел, что на этих морщинистых, голодных и ужасных лицах разливается сияние удивительных, ранее невиданных лучей. Я видел, как от покоя появляется радость на этих лживых лицах и в этих преступных глазах. Они смотрели на заходящее солнце, и глаза их напоминали глаза ребенка, который вдруг увидел наяву дворец принцессы фей, созданный им в своем воображении. Мать пятерых детей, на лице которой деспотизм мужа уже провел морщины, снова обретала свою украденную красоту. В эти минуты трепет ее полураскрытых губ и прелесть зарозовевших щек делали ее действительно похожей на сказочную царицу страны фей.

Как отрадно убедиться в том, что в сердце человека еще теплится огонек, что до сих пор еще живы поэт человеческого сердца, дитя человеческого воображения и царица страны прекрасных фей! До тех пор пока они живы, жив и человек, и ни капитализм, ни гнет общественного строя, ни империализм, ни фашизм, ни самая мрачная реакция на свете не в силах уничтожить его! Я верю в будущее человека!

С точки зрения богатых туристов отель «Фирдаус» был довольно плохоньким дешевым отелем. Мне же он казался дорогим.

Ветка эвкалипта склонилась над его головой. Обычно эта ветка никогда не опускалась так низко, наоборот, она тянулась вверх и, тихонько покачиваясь, глядела в небо.

Что ж тянуло ее вниз, какая земная любовь? Когда доктор, измученный, выходил из больницы в сад и садился под эвкалиптом, ветка сразу склонялась над ним так низко, что он мог протянуть руку и коснуться пальцами ее продолговатых трепещущих листьев.

Он был молод, даже слишком молод для врача, и ему недоставало ни жизненного опыта, ни практических знаний. Новичок в медицине, он до сих пор испытывал страх и неуверенность, свойственные всем начинающим.

Однако это не мешало ему трудиться, не жалея сил. В районе, где было сто восемьдесят деревень и сорок тысяч населения, он был единственным врачом. Он был тут и терапевт, и хирург, а при случае и акушер. Временами он приходил в отчаяние. Случалось, что в больнице не хватало медикаментов и ему приходилось помогать своим пациентам больше состраданием, чем лекарствами. В такие дни он начинал испытывать такое же глубокое сострадание и к самому себе.

«Что я могу сделать один? — думал он. — До каких пор на район с населением в сорок тысяч человек будет отпускаться всего лишь семьсот пятьдесят рупий в год? До каких пор бюджет министров будет из года в год повышаться, а бюджет врачей урезываться?» Долго ли он сможет продержаться один? Ведь ему необходимы помощники — сестра, фельдшер, акушерка. Ему нужна отдельная палата для заразных больных. До тех пор пока они не будут изолированы, эпидемия не прекратится, смерть, подобно вражеским солдатам, будет разбивать среди людей свои палатки. Сам доктор был солдатом другого лагеря. Но как мог он, один, противостоять все возрастающему натиску смерти?

Прости, что так долго не писал тебе. Право, не сумею объяснить почему — должно быть, я старался забыть об измене Аоши или был поглощен созерцанием последнего акта трагической любви Джагдиша.

«Как, — скажешь ты, — Джагдиш, этот толстяк (хотя, впрочем, не так-то уж он толст), с его вечной улыбкой на губах, этот страстный охотник, поклонник бриджа и пива, тоже может любить? Неужто такой человек способен испытывать пылкие чувства любви?»

Дорогой мой, на это я могу ответить, что… Впрочем, нет, лучше сначала я расскажу тебе о тех краях, где мы с ним провели последние полтора месяца. Окружающая нас обстановка играет большую роль не только в любви, но и во всей нашей жизни. Насколько тесно связаны друг с другом любовь и обстановка, можно воочию увидеть на примере влюбленного безумца Меджнуна,

[8]

обреченного на блуждания по пустыне, на примере «пробивателя гор» Фархада.

[9]

Впрочем, зачем далеко ходить? На твоей родине, в Пенджабе, могучие струи Ченаба

[10]

хранят заложником любви прекрасную историю страсти Сохни и Махинвала,

[11]

а очаровательная, трогающая сердце история привязанности Хир и Ранджхи,

[12]

кажется, висит распятой на кресте диких обычаев и кастовых предрассудков. Но, впрочем, если говорить правду, то мы по большей части не умеем отдавать всю свою любовь одному избранному существу. Если мы и любим, так только самих себя.

Человеческая любовь сама по себе в сущности нечто совершенно ничтожное, неуловимое и неосязаемое! Ну, что такое любовь? Слияние двух бьющихся сердец и только. И лишь обстановка, окружающая влюбленных, способна вознести их любовь до мудрых философских высот или низвергнуть ее в бездну отвратительных низостей. Отказ от великой роли окружающей нас обстановки равносилен отказу от величия жизни. То же самое говаривал, бывало, и бедняга Джагдиш, но теперь прочти об этом в его глубоко запавших, обведенных темными кругами глазах. В глубине их затаилась невыносимая скорбь и мука, которые можно прочесть только в глазах затравленной и брошенной на произвол судьбы трепещущей газели.

Но прежде всего я хочу рассказать тебе об этом месте. Оно расположено на высоте семнадцати тысяч футов над уровнем моря. На таком возвышенном месте человеческая любовь тоже делается возвышенной. В мыслях и впечатлениях непроизвольно, помимо сознания происходит совершеннейший переворот. Человеком вдруг овладевает удивительный восторг, экстаз, дыхание учащается, и он испытывает такое ощущение, как будто сбросил с плеч груз, который ему до сих пор приходилось тащить на себе. Посмотришь вверх — так и хочется воспарить в небесную синь, а глянешь вниз — далеко-далеко, на многие мили тянутся цепи высоченных обрывистых гор. Скользнув по горным кручам и долинам, взгляд в одно мгновение переносится на равнины, лежащие далеко внизу, и последнее, что можно увидеть в необъятной дали, это сверкающий, словно серебряная струна, Джелам.

Не успел я выйти из вагона, как на меня набросились агенты, выкрикивая названия своих гостиниц.

— Отель «Кардниш».

— Отель «Пенджаб».

— Отель «Дилькаш».

— Отель «Ригал», специально для господ.

— …И от пота женщины исходит нежный, едва ощутимый аромат, — читал Наратам Бхаи Пандьяя.

Сетх

[30]

Мохан Лал, который одевался не иначе как в одежды из домотканной материи, пил только виски и спекулировал на черном рынке, прервал чтеца на полуслове:

— Подожди, Пандьяя, что ты сказал насчет аромата?

— Я сказал, что от пота женщины исходит нежный, едва ощутимый аромат.

— Я что то не пойму, разве женский пот хорошо пахнет?