На матовой стеклянной двери облупившимися черными буквами выведено:

Было ясное, солнечное, почти летнее утро, какие выдаются иногда в Калифорнии ранней весной, когда над городом еще не навис смог. Сезон дождей миновал, холмы зазеленели, а на горизонте виднелись снежные шапки гор. Магазины объявили ежегодную зимнюю распродажу, в, домах свиданий повысился спрос на шестнадцатилетних девиц, а на Беверли Хиллз зацвели деревья жакаранды.

Минут через пять раздался звонок в приемной, потом в дверь постучали. Я решил, что кто-то ошибся комнатой, и ушел. Но затем снова раздался тихий стук и легкое покашливание. Я выглянул в приемную.

Там я увидел девушку. Прежде чем она заговорила, я уже понял, что это моя собеседница. И в этот миг она, как никто на свете, была похожа на леди Макбет. Передо мной стояла чопорная девушка небольшого роста, с гладкой прической и в очках, со стеклами без оправы. Одета она была в строгий коричневый костюм, через плечо висела неуклюжая квадратная сумка, при виде которой невольно вспоминалась сестра милосердия на поле боя, на голове была шляпа, явно принадлежавшая когда-то ее матери. На девушке не было ни одного украшения, ни следа косметики и далее губной помады. Очки без оправы придавали ей вид библиотекарши.

— Так не разговаривают по телефону,— заявила она.— Вам должно быть стыдно.

— Гордость не допускает мне показать'это. Прошу вас, входите.

Я пропустил ее в дверь, потом придвинул девушке стул. Она села на самый краешек.

Можно хорошо знать Бэй-сити и не быть знакомым с Айдахо-стрит, и можно хорошо знать Айдахо-стрит и не . быть знакомым с домом 449.

Это был обычный дом, в котором сдавались дешевые меблированные комнаты. Перед ним тянулась грязная разбитая мостовая, а напротив — дощатый забор, разрисованный и исписанный детьми. Ворота в заборе, казалось, не открывались лет двадцать.

На длинной веранде дома стояли'пустые качалки, дырявые жалюзи на окнах были опущены, на входной двери висело пожелтевшее от времени объявление:

Отполированный от длительного употребления ключ управляющего бесшумно открыл замок двести четырнадцатого номера. Я толкнул дверь. Комната была не пуста. У кровати спиной к двери стоял коренастый мужчина, склонившись над чемоданом, лежавшим на кровати, и неторопливо укладывал в него вещи. Рядом с чемоданом валялись рубашки, носки и белье. Мужчина монотонно насвистывал сквозь зубы.

Услышав скрип двери, он замер, и его рука -метнулась к подушке.

— Прошу прощения,— произнес я,— управляющий сказал мне, что эта комната свободна.

Мужчина был лыс, как грейпфрут. Он был в темно-синих брюках с подтяжками и голубой рубашке. Он сунул руки под подушку, потом поднес их к голове, опустил и только тогда повернулся. Теперь на его голове появились волосы.

Парик выглядел как естественные волосы. Мужчина сердито посмотрел на меня.

Я вернулся в Голливуд и уединился в своей конторе с телефонной книгой Бэй-сити. Поиски человека с номером телефона 1-35-72 отняли у меня четверть часа. Им оказался доктор Винсент Лагарди, невропатолог, проживавший на Вайоминг-стрит, По моим данным, это был район средней респектабельности.

Я спрятал книгу в ящик стола и спустился в аптеку на углу, чтобы выпить чашку кофе, съесть сандвич и заодно позвонить из автомата доктору Винсенту Лагарди.

К телефону подошла женщина, и мне с трудом удалось добиться разговора с самим доктором Лагарди. Он взял трубку и нетерпеливо сказал, что очень занят, у него больные. Мне ни разу не довелось встретить врача, который не был бы занят. Знаком ли он с Лестером Б. Клаузеном? Впервые слышит о нем? А в чем дело?

— Мистер Клаузен пытался дозвониться к вам сегодня утром,— объяснил я,— но он был слишком пьян и не мог говорить.

— Я не знаю никакого мистера Клаузена,— холодно заявил доктор.

В среду днем я летел домой из Мазатланга. Когда мы приблизились к Лос-Анджелесу, самолет опустился так низко над океаном, что я впервые заметил на его голубой поверхности нефтяное пятно.

На светлой воде Пасифик Пойнта оно выделялось блестящим затемнением неправильной формы, которое раскинулось на многие мили в ширину и длину. Находившаяся на порядочном расстоянии от берега нефтяная платформа с торчащим вверх подветренным концом уподобилась ручке кинжала, вонзившегося в чрево земли и выпустившего из нее кровь,

Возле моего кресла появилась стюардесса, проверявшая, подготовились ли все пассажиры к посадке. Я поинтересовался у нее, что произошло с океаном. Она красноречивым жестом охарактеризовала беззаботность владельцев нефтекомпании.

— В понедельник прорвало нефть.

Стюардесса взглянула в иллюминатор.

Прибой усилился, и я боялся, что к завтрашнему утру он принесет нефть и она наступит на пляж.

Я решил пройтись по берегу и направился к югу, ведь именно туда и пошла женщина с чонгой.

Закат расплескался по воде и расцветил все небо, уже успевшее сменить несколько оттенков. Сейчас оно было светлое, сиреневато-серое. Ощущение такое, что идешь под сводами гигантской пещеры, в которой горят скрытые светильники.

Я подошел к тому месту, где береговая линия делала крутой поворот, огибая утес, круто вздымавшийся над берегом. Несколько любителей сёрфинга ожидали на воде последнего большого вала. Я наблюдал' за ними до тех пор, пока набежавшая высокая волна не подхватила их всех. Крупный баклан летел над водой, словно выполняя специальное задание.

Я прошел еще с полмили. Пляж, ограниченный волнами прилива и обрывистой скалой, становился все уже и уже. В этом месте скала достигала высоты семнадцати-двадцати метров, к домам поднимались извилистые тропинки и сомнительной прочности ступеньки, дома же прилепились к самой вершине.

Моя спутница ехала в полном молчании, и я не осмеливался его нарушить. Время от времени я поглядывал на ее лицо, выражение которого постоянно менялось, переходя от горя и страха к растерянности и холодному безразличию. Мне было любопытно, чем вызваны эти перемены, и не явилось ли это просто плодом игры моего воображения в сочетании с освещением.

Мы выбрались из потока машин у поворота на Вест Лос-Анджелес.

Она заговорила тоненьким напряженным голоском:

— Где вы живете, мистер...

— Арчер,— подсказали.— Моя квартира в нескольких кварталах отсюда.

Она ушла минут за десять-двенадцать до того, как я выскочил на безлюдную улицу, сел в машину и объехал весь квартал. Пешеходов нигде не было видно. Лорел Руссо бесследно исчезла.

Я доехал до Вилшира, потом сообразил, что напрасно теряю время, и возвратился домой. В телефонной книге я отыскал адрес Томаса Руссо. Он жил на границе Вествуда, километрах в пяти-шести от меня. Я выписал его адрес и номер телефона.

Гудки прозвучали раз десять, как сигналы тревоги, прежде чем в квартире подняли телефонную трубку.

— Том Руссо у телефона.

— Говорит Лью Арчер. Вы меня не знаете, но я звоню по поводу вашей жены.

Это был довольно невзрачный квартал среднего класса. Одинаковые оштукатуренные дома с плоскими крышами были построены в двадцатых годах. Они смотрели через улицу друг на друга, как бетонные надолбы в каком-то забытом сражении. Дом Тома Руссо отличался от других тем, что перед ним застыл новый черный «кадиллак».

Рослый мужчина поднялся с водительского места.

— Вы Арчер?

Я подтвердил это.

— Я Джек Леннокс, отец Лорел.