У Сергея Кострецова, оперуполномоченного по участку в районе Чистых прудов, как всегда, забот хватало. На этот раз с деятелями искусства. Похоже, воры решили парализовать творческое вдохновение любимцев публики. Только открылся осенний театральный сезон, как разразилась серия краж в театре «Современник» и театре-студии Олега Табакова.

Деньги, драгоценности, а заодно и модная одежда исчезали прямо из гримерных чуть ли не ежедневно. Но если бы только это! Служителей муз, видимо, решили оставить и без колес — от подъездов театров угоняли автомобили.

«Современник» выходит прямо на Чистые пруды, табаковский театр расположен за ним, на улице Чаплыгина. Этот-то пятачок «Чистяков», как называют здешние края местные, и стал постоянной головной болью для капитана Кострецова.

В разгар криминальных атак в театры бросили команду переодетых сотрудников угро. Под видом богемных друзей-приятелей они болтались за кулисами, в буфетах, по коридорам и дворам.

Тем не менее время от времени из театральных глубин раздавался пронзительный женский крик или рев заслуженного артиста. Полуодетая, выскакивала очередная ограбленная, длинно ругался заслуженный трагик, глотая спиртное. Но если бы это был конец! Не успевал закрыться занавес, как актер, только что пережив потрясение от кражи в гримерной, вываливался на улицу и видел, что его машины и след простыл.

На следующее утро опер Кость решил прогуляться по своей «земле»: прощупать, чем дышит местный полуподпольный народ.

Кражи в самих театрах могли быть пищей для пересудов публики, вхожей в мир кулис. Угоны же автомобилей с оживленных пятачков у театральных подъездов — уже ближе к толковищам в пивных, забегаловках, а также, так сказать, для обмена мнениями на приблатненных Чистяках.

Самым давним стукачом капитана был Кеша Черч. Он работал на него частью по соображениям лирическим: оба они родились и выросли на Чистых прудах, учились в одной школе, — но в большей степени из благодарности Кострецову за то, что тот не обращал внимания на Кешины мелкие уголовные грехи.

Эту широко известную в округе личность Кострецов сначала безуспешно поискал в любимом месте Черча — пивной в Банковском переулке.

«Стало быть, уже похмелился», — подумал Сергей и вышел на угол переулка и Мясницкой улицы.

Мать Сергей Кострецов из-за ее разъездов видел редко и заехал к ней на квартиру в «спальном» районе Москвы, когда она вернулась с очередных сборов своей лыжной команды.

Кострецова-старшая была мастером спорта по лыжам международного класса, теперь тренером. Давно перешагнув за пятьдесят, она оставалась по-прежнему энергичной, никогда не унывающей. Говорят, что характером дочери походят на отцов, а сыновья — на матерей. Насчет Кострецова это стопроцентно сходилось.

Его отец, спортсмен-автогонщик, погиб в катастрофе на соревнованиях, когда ему было столько же лет, сколько сейчас Кострецову. Сергей был малышом, когда не стало отца, он не помнил его, но по фотографиям удивлялся внешнему сходству с батей. О своем характере Сергей мог судить, глядя на мать: частенько ощущал их одинаковое упорство, сталкиваясь с ее бескомпромиссностью.

В молодые годы, когда Кострецов только входил в ремесло опера, он пробовал обращаться к матери за советом в щекотливых ситуациях. В ответ она смотрела на него темными блестящими глазами — и как отрезала:

— Не хватает ума — займи у меня.

Сыск у опера Кострецова шел полным ходом; не дремали и люди, которых он затягивал в паутину расспросов. Осведомитель Кеша Черч не забыл их разговора во дворе банка, увенчанного легендарными ночевками взломщика Паршина.

Черч, кочующий по подвалам и чердакам, часто зарабатывал себе на выпивку не только информацией для Кострецова. Поставлял Кеша нужные сведения и уголовникам, которые, в отличие от опера, оплачивали ее ценность. Являясь таким образом двойным агентом, Черч изощрился в вылавливании слухов, намеков, наводок. Он болтался среди криминалитета, торговцев, дворников, таксистов и прочего многознающего люда Чистяков. Подстерегал неосторожные слова, замечания, откровения в пивных и самых разных местах, где человека так и подмывает выговориться.

Для уголовной стороны он, например, охотился за информацией о квартирах и машинах новых русских для ограбления или угона. Так же была важна блатным трепотня их «коллег» о разборках, переделе сфер влияния в центровой Москве. Кеша, ходячий банк данных, ориентировался во всем этом, как премудрый пескарь, исплававший окружающие норы до взвихрения ила и донного песка. Поэтому и носители сведений относились к нему с интересом.

В один из вечерков Черч стоял в любимой пивной на Банковском, уверенно примазавшись к паре молодых блатарей, которые, глотая водку с пивом, доходили до нужной ему кондиции. По Кешиным наблюдениям, были ребята из шайки автоугонщиков Грини Духа.

Паренька с тюремными перстнями-наколками на пальцах кликали Веревкой за худобу и высокий рост. Второй, в тельняшке, выглядывающей из распаха шелковой рубахи, прозывался Камбузом, — вероятно, за любовь к морю и величину физиономии.

На следующий день после того, как Камбуза и Веревку выпустили, они должны были предстать для отчета перед Гриней Духом.

До появления у главаря на законспирированной блатхате подельники, отпиваясь пивом на своей квартире, сводили концы с концами.

Выслушав притчу Камбуза о том, как он заливал Кострецову о своей попытке выпить с двумя неизвестными, Веревка покровительственно похвалил напарника:

— Не фраернулся ты, Камбуз. В самый цвет лепил. Я то же самое горбатил. Не поверили они, конечно, ни хрена, а чем крыть?! Ну, проверили: «плимут» в угоне. А дальше? Мы ж на нем не уехали. Просто культурно сидели. Нового угона-то нет. Поторопились менты нам чалму намотать. Подожди они еще, как мы на тачке тронемся, — и вяжи за милую душу. Тогда тут и угон, и что хошь.

Камбуз глотал пиво, потел, мрачно думая, какая же сука этот Веревка: «Гриню сдал, меня подставил, и как ни бывало. Вот она, школа та парашная. В глаза ему, твари, плюнь, а будет стоять на своем. Умеет метлой мести».

Не поскупился воротила «Лукойла», владелец найденного Кострецовым и Топковым «роллс-ройса». Отвалил операм полторы тысячи долларов на двоих, хотя после угона о премии не объявлял. Так и бывает: сваливается, будто с неба. А вот за «плимут», который вычислил через Черча Кострецов, ничего от хозяина-актера не капнуло. Да и то сказать: «лукойловец» — очевидный богач, знаменитый же актер, владевший «плимутом», как обычно, на последние гроши отличную иномарку справил. Уж это артист капитану при возвращении ему машины талантливо изобразил.

С премиальных Сергей пригласил вдову убитого друга Леши Бунчука Катю с ее пятилетним сынишкой Мишей за город на пикник.

— Пикник? — весело переспросила Катя по телефону Кострецова. — Уж больно эффектно звучит.

— Ну, на рыбалку, — ответил Сергей.

Катя рассмеялась.

Армянин Ашот, к которому Кострецов решил обратиться за подсказкой по кавказским делам Грини Духа, был арестован капитаном в финале его последнего крупного расследования по «ментовской» банде, руководимой майором угро. В ходе того розыска Кость внедрился к Ашоту под видом киллера Сереги Ворона, и армянин был потрясен, когда при аресте узнал, что имел дело с оперативником.

Ашот был стукачом МВД и одновременно держателем части общака армянских воров. Став наркоманом, запутавшись в уголовных перипетиях своей жизни, Ашот совершил убийство и хотел скрыться из России, похитив общак. Теперь он сидел в следственном изоляторе, прощаясь с жизнью. Неизвестно ему было, что присудят, но точно Ашот знал: воры за утрату своего общака не простят, а если узнают, что он в стукачах ходил, убьют и в любом лагере. И замки не помогут.

Когда Ашота ввели в комнату для допросов СИЗО, он, увидев Кострецова, чуть не прослезился от обиды. Из-за наркоманской слабости перед арестом Ашот нередко был легок на слезу, но и сейчас, пережив в камере сильнейшие ломки, психически окрепнув, он едва не сдал, снова встретившись с опером, который беспощадно играл с ним, как с ошалевшей мышкой.

— Садись, Ашот. Закуривай, — пригласил его Кострецов, выкладывая пачку «Мальборо».

Природно тощий, узкоплечий Ашот, еще более дошедший от своих переживаний, сгорбившись, сел и, грустно-грустно поглядывая на капитана, вытянул сигаретку из пачки. Кострецов дал ему прикурить.

Кострецов встретился с опером ФСБ Сашей Хроминым в спортзале, где они регулярно тренировались, отрабатывая блоки и удары рукопашного боя. После тренировки пошли по традиции выпить в ресторанчике пива и помянуть ста граммами водки третьего их погибшего мушкетера, Бунчука.

Сергей, не затягивая, сразу приступил к делу, рассказав другу в общих чертах о расследовании по банде Грини Духа. Заключил:

— Если мой «гироскоп» и тут не подводит, Дух должен выйти на аэродром Ермолино, с которого следуют транспортные рейсы на Грузию.

Мощный, обстоятельный Саша глубоко задумался, насупив густые свисающие брови. Потом сказал:

— Авиадела сейчас связаны с моим участком работы. Считай, тебе повезло. Среди других интересуемся мы и одной взлеткой у Чкаловской. С нее относительно недавно начали налаживать коммерческие рейсы военно-транспортных самолетов на Грузию, но автопартий пока не проходило.

Вахтанг Барадзе был тем самым грузином, о секс-рабыне Марине которого рассказывал Кострецову Топков.

После того как Вахтанга выгнали из ВГИКа, он подружился в Москве со своими лихими земляками — грузинскими ворами. Свела его с ними красавица Соня. Тогда еще женщина под тридцать и ослепительной внешности, она была любовницей матерого «законника» Нодара. Но ее первосортные прелести вскоре должны были померкнуть. Предвидя это и свою грядущую отставку у избалованного юбками Нодара, мудрая Соня задумала более устойчивый и перспективный бизнес.

Тогда-то и встретился ей Вахтанг, прощавшийся со своими киношными амбициями. Соня сообразила, что этот напористый, помешанный на сексе грузин сможет помочь ей сколотить подпольный бордель для авторитетных блатных. У Вахтанга были знакомства в артистической, богемной среде, куда бабочками на огонь слетаются юные красотки.

Вахтанг как поставщик и, так сказать, организатор живого товара подходил также тем, что не мог избавиться и от иллюзий по части своих режиссерских талантов. Возможно, что-то там и было. Может быть, возьмись Барадзе за ум, он и стал бы знаменитостью. Но зацикленность на сексе давила все намеки на творческий напряженный труд. Зато апломба Вахтанга вполне хватало на режиссуру борделя, принципы которого придумала Соня, прошедшая под ворами многострадальную секс-школу.

Пришлось ей повозиться с Вахтангом, во всех отношениях считающим себя пупом вселенной. У Сони была дочь Нюся, которой тогда исполнилось тринадцать лет. Кто именно зачал девочку, Соня, бывшая заправской воровской биксой, и сама не знала. Но в тринадцать Нюся превратилась в очаровательную нимфетку. Худенькая природная блондинка, с огромными синими глазами-блюдцами, матово бледная, с козьи торчащими грудками, высокими ногами — вылитый падший ангел, особенно после того, как ее развратил Вахтанг.

Оттягивались Дух и Вадик в павильоне Вахтанга с большим интересом.

Нюся «делала стриптиз». Когда осталась в одних трусиках-бикини, долго пленяла развратными движениями бедер и пляской дынек грудей. Соски она выкручивала тонкими пальцами в перламутровом маникюре, плеща бюстом, приглашая над ним надругаться.

Финальной была сцена с бананом, когда Нюся осталась полностью голой, но на высоких каблуках лакированных черных туфель. Она раздвинула ляжки и стала водить желтым налитым плодом по выступающим губам своей щели. Потом ввела банан себе туда до отказа.

Нюся выламывалась, распутно вытягивала розовые губки лона поверх основания торчащего банана, маня выбритой полоской золотистых кудрей, идущих к пупку, и взмахами ягодиц. Колокольцы ее грудей призывно подскакивали при круговом движении молочных бедер.

Потом она извлекла банан, кожура которого блестела, любовно очистила плод до нежной палевой мякоти. Под стонущую музыку легла на спину, подняв и согнув ноги в коленях и раздвинув их перед зрителями. Стала водить по своему прекрасному лицу с огромными глазами бананом без кожуры, опускать его уже в эти накрашенные губы, пачкая помадой.