Тихим солнечным утром в кабинет районного прокурора Бирюкова вошел невеселый следователь Петр Лимакин и со вздохом огорченно проговорил:

– Опять ЧП, Антон Игнатьевич…

Бирюков захлопнул папку с текущими бумагами. Встретившись взглядом со следователем, спросил:

– Что случилось?

– На раздоленских лугах то ли охотник какого-то мужика застрелил, то ли его самого какие-то злодеи замочили.

Основанное почти столетие назад, в период Столыпинской реформы, село Раздольное находилось в тридцати километрах от райцентра. Выбиравшие для него место переселенцы были людьми смекалистыми и обосновались в лесостепной полосе, где условия для крестьянской жизни благодатные. Особенно здесь славились расположенные на заливных лугах сенокосные угодья и выпаса. Осенью на обширных луговых озерах табунились несметные стаи водоплавающей дичи, что привлекало сюда множество охотников из самых разных мест. Поскольку на Руси охота без бутылки – явление редкое, а алкогольная мера – понятие растяжимое, то в чрезмерно разгоряченных у охотничьего костра компаниях, случалось, вспыхивали рукопашные схватки. Бывало, в хмельном угаре особо задиристые и за ружья хватались, однако до убийств обычно пьяные страсти не доходили.

Дрались по пьяной лавочке и в селе Раздольном. К счастью, у сельских драчунов огнестрельного оружия не имелось. Самыми вескими аргументами при выяснении отношений у них были подвернувшиеся под руку палка или обломок кирпича. Одуревшие от алкогольных суррогатов мужики квасили друг другу носы, до крови разбивали лица, били по ребрам, но до смерти никого никогда не забивали. Словом, хмельные конфликты охотников и крестьян обходились без похорон. Лишь несколько лет назад, в самый крутой период антиалкогольной кампании, здесь произошло, как грустно пошутил судмедэксперт Медников, «два летальных исхода от борща». Молодая загульная доярка и ее сожитель-бомж переборщили украденным из колхозного гаража стеклоочистителем и без особых мучений, в беспробудном сне, отдали свои грешные души Господу Богу.

По воспоминаниям старожилов, до революции в Раздольном было более трехсот добротных дворов, и село считалось самым зажиточным в округе. Обеднело оно махом в начале тридцатых годов, когда докатилась до Сибири принудительная коллективизация. Почти три четверти крестьянских семей Раздольного были зачислены в кулацкое сословие и под конвоем отправлены на освоение Нарымских урманов. Уцелевшие от раскулачивания немногие середняки да бедняки, выполняя жесткое распоряжение властей, нехотя объединились в колхоз с заманчивым названием «Светлый путь». Чем дольше топали колхозники по этому пути, тем глубже погружались в экономическую трясину. В конце концов забрели бедолаги в такие топкие дебри, через которые умные люди по своей воле никогда не ходят. Окончательно доконали колхозный уклад бесшабашные постперестроечные реформы. Собственно, все реформирование заключалось в том, что колхоз, сохранив прежнее «светлое» название, стал именоваться акционерным обществом. Наиболее трудолюбивые крестьяне сгоряча забрали полагающиеся им земельные паи да инвентарь и создали собственные фермерские хозяйства. Попав под мощный прессинг налоговых поборов, они быстро сникли и, понуро опустив головы, вернулись на общественную барщину, где хотя и редко, но все-таки подбрасывают ничтожные денежные подачки из обнищавшего государственного кармана.

Последний раз прокурор Бирюков был в Раздольном года три назад. По сибирскому обычаю вытянутое одной длинной улицей село за это время, можно сказать, нисколько не изменилось. Разве только изъезженная тракторами дорога стала грязнее да на покосившемся флагштоке над плоской крышей кирпичной конторы акционерного общества вместо красного флага лениво шевелилось от ветра трехцветное российское полотнище. Тишину безлюдной улицы нарушали доносившиеся с лугов глухие выстрелы.

– Куда ехать, Антон Игнатьевич? – спросил шофер.