— …Пленившись красотой земного юноши, пресветлая Витала снизошла с небес, дабы забрать возлюбленного с собой в райские чертоги. Но сердцем юноши уже владела другая, и он отверг любовь Единой. Разгневавшись, богиня низринула его в бездну. Так появился первый демон Мглы. Мира, которым и по сей день правит претёмный Морт — бог смерти и кошмаров. — С трудом подавив зевок, я перелистнула страницу одного из наинуднейших талмудов, когда-либо созданных летописцами былых времён.

«Сказания о пресветлой Витале, Создательнице неба и земли, Повелительнице стихий и жизни» — гласило тиснение на видавшем виды переплёте. Некогда золотое, а теперь почти неразличимое.

Данный опус, а также подобные ему не менее скучные книженции, денно и нощно штудировали в монастырях девицы из благородных семей. К счастью или нет, но ни я, ни Соланж с Лоиз в Сент-Луази не попали. Папа было просто нечем платить монахиням за наше с сёстрами содержание. Тех крох, что оставались после уплаты королевского налога и сеньориальной ренты, едва хватало на жизнь. А наследство дедушки, покойного барона ле Фиенн, ушло на обучение: сначала Флавьена в коллеже стихий, потом — после того как брата удалось пристроить в королевский флот — Маржери в монастыре.

Стремясь вложить в умы младших чад хотя бы толику знаний, родители решили, что было бы неплохо нам самим заняться своим образованием. Каждый вечер мы собирались в гостиной для чтения «мемуаров» Единой и прочих бесполезностей.

Разумеется, своим мнением о хранившихся в домашней библиотеке книгах я ни с кем не делилась, дабы не шокировать дерзким вольнодумием почтенное семейство. Мама во время наших занятий устраивалась в своём любимом плетёном кресле с не менее любимым рукоделием, папа усаживался поближе к очагу, не способному отогреть после затянувшейся зимы просторное, пронизанное сыростью, дышащей из всех щелей, помещение. Даже гобелены, закрывавшие стены, не спасали от холодов. За долгие годы ткань истончилась, узоры на ней поблекли. Ветхие тканые полотна являлись немым напоминанием о том, каким великим был некогда род ле Фиенн, и что от него осталось. Лишь клочок земли, отданной испольщикам, да старый особняк, полный призраков счастливого прошлого и изъеденной временем мебели.

Пять дней в тесной, скрипучей карете, вместе с родителями и вечно ссорящимися сёстрами — то ещё испытание. Даже созерцание зеленеющих рощ и нескончаемых виноградников, залитых ярким, но по-прежнему скупо греющим солнцем, не способно было отвлечь меня от этих ни на секунду не смолкающих трещоток.

С виду и не скажешь, что в прошлом месяце им исполнилось восемнадцать. Ведут себя, как дети малые, грызутся по малейшему поводу.

Несмотря на то, что у сестёр одна внешность на двоих, характеры совершенно разные. Лоиз — копия маменьки, такая же вспыльчивая и, чего уж греха таить, вздорная. Их обеих хлебом не корми, дай кого-нибудь покритиковать или с кем-нибудь полаяться.

Соланж, в отличие от сестры, более уравновешенная. И этим она обязана отцу, магу земли. Земные колдуны в большинстве своём спокойные, даже в некоторой степени апатичные, предпочитают избегать конфликтов. Вот и Соланж чаще всего идёт на поводу у командирши-сестры, но иногда в ней просыпается материнская кровь, и тогда спасайся, кто может.

Я в их сварах, понятное дело, участия не принимаю, но куда деться, когда эти малолетние склочницы сидят напротив? Разве что сигануть в придорожные кусты из несущегося на всех парах экипажа, со свистом разрезающего утренний, пьянящий воздух. Или перебраться к форейтору. Вот только, боюсь, его светлость будет несказанно удивлён, увидав свою невесту в роли кучера.

— Это моё ожерелье!

— Нет, мама разрешила надеть его мне! Отдай! Сейчас же отдай!!! — истерично взвизгнула Лоиз и для пущего эффекта топнула ножкой. Потянула на себя несчастное украшение, которое вот-вот готово было рассыпаться аметистовыми горошинами по ковру.

Ожерелье это досталось нам от бабушки. Вернее, покойная баронесса завещала его Маржери, но сестре пришлось пожертвовать фамильной ценностью, так сказать, отделаться малой кровью. Иначе бы близняшки её живьём слопали.

— Ну полно вам! — всплеснула руками нарисовавшаяся на пороге маменька. — Не дай Единая, ещё испортите.

Увы, малолетние склочницы в данный момент не слышали никого, кроме себя, ни одна не хотела уступить столь желанный трофей.

Праздник закончился далеко за полночь. Думала, сморённая усталостью, быстро усну. Но не тут-то было. Долго ворочалась с боку на бок, в этой огромной, чужой кровати, в которой запросто, помимо меня, поместились бы и Соланж с Лоиз.

В голову ядовитыми змеями вползали горькие мысли. Как долго они вместе? Что их связывает? Почему Опаль согласилась стать любовницей? На что надеялась?

Или надеется до сих пор?

Как будто мне Серен было мало, в которую, по слухам, его светлость до сих пор безумно влюблён. А тут ещё и эта языкатая зараза! Которую я уж точно не собираюсь терпеть.

«Вот пусть на ней тогда и женится! А меня оставит в покое!» — зажмурилась, тщетно пытаясь выставить сероглазку из своего сознания и снова испытывая жгучую обиду на Стража.

Утром меня разбудили громкий стук и требования сию же минуту отворить дверь. Перевернувшись на живот, накрыла голову подушкой, наивно полагая, что таким образом удастся заглушить вопли сестёр, и надеясь, что рано или поздно тем надоест истерить, и они отправятся осаждать какую-нибудь другую «крепость». Например, покои маменьки. Или шевалье де Лалена, при виде которого у обеих начиналось обильное слюноотделение, из груди вырывались томные вздохи, а ресницы порхали подобно опахалам.

Увы, отступать от своей затеи эти садистки не собирались. Им было без разницы, что я глаз не сомкнула минувшей ночью. И до встречи с мессиром Стражем сон не шёл, чего уж говорить про после! Забыться удалось только под утро, тревожным сном, в котором продолжилось наше с маркизом знакомство.

Нигде от него нет покоя.

И от этих малолетних пиявок, увы, тоже.

— Александрин! Ну сколько можно дрыхнуть?! Мы знаем, что ты здесь! Открывай! — голосили Соланж с Лоиз слаженным дуэтом.