Предвечерье выдалось не по-здешнему холодным. Небо торопливо затягивала серая муть; внезапно нагрянувший растрепанный ветер мешал пыль с ознобливой невидимой влагой… Выходит, не зря старики в один голос пророчили на этот год дурную погоду — вот еще и лето до средины не дотащилось, а дело уже явно к ливню.

Золотая листва на фоне смурного неба и красной кровельной черепицы; стыки тротуарных плит, прорисованные изжелта-бурой пастелью недовытоптанной травы; вприпрыжку несущиеся вдоль улицы сорванные ветром лентолистья… Все это вдруг мучительно резануло по сердцу ощущением осени — взаправдашней, грустно-тревожной, земной, непосильной для здешнего мира, оскопленного своим безмятежным самодовольным благополучием.

Здешний мир… Мир длинного теплого лета и мимолетной теплой зимы. Мир необлетающей вечнозолотой полулиствы-полухвои. Мир, где грозу или случившийся по недоразумению иней без улыбки называют разгулом стихии. Мир, самый страшный хищник которого — комароид карликовый обыкновенный — характеризуется плотностью популяции что-то вроде тридцати-сорока особей на квадратную милю… да и те скудные числом особи, по их активности судя, ведут постническую аскетичную жизнь — небось подцепили заразу благочестия, едва лишь успев отведать настойки елея на ладане, заменяющей местным колонистам кровь.

Потерянно липли к шагающим башмакам желтоблескучие ленточки, не обученные матерью-природой прочно держаться за ветви и обездомневшие при первом же настоящем порыве настоящего ветра; тянулись по сторонам аккуратные до игрушечности белостенные особняки (крылечки-веравдочки-балкончики-мезонинчики-тьху!); редкие прохожие, хоть и кутались, хоть и поспешали отчаянно (как же, ведь этакая непогожая страсть надвинулась!), загодя еще сдергивали чопорные свои старомодные шляпы, кланялись уважительно… Степан Степаныч, здравствуйте! Гуд ивнинг, мистер Чинарефф! А-а, господин учитель! Господин наставник нашего благочестивого юношества! Куда это вы прочь от дома на вечер-то да на ненастье глядя? Все в трудах, все в заботах праведных? Ну, Бог вам в помощь!

Здравствуйте, здравствуйте. Бай зэ вэй, ивнинг из нот coy гуд, изн'т ит? Да, знаете, потребовалось тут еще кое-что срочно доделать по учебным делам… Чертям бы вас всех, траханых святош, на закуску — это уже, естественно, про себя… Дьявол, а ведь действительно и ПРО СЕБЯ тоже… С той лишь разницей, что все здешние святоши — святоши-профи. А ты среди них единственный любитель. Дилетант. Хлоп (это в смысле ушами).

Веки раздвигались так медленно, с такой невыносимой натугой, что Матвею отчетливо прислышался визгливый жалобный скрип. Но когда титанический труд увенчался-таки успехом и когда удалось, сцепив зубы да обливаясь слезами, перетерпеть нападение света, остервенело кинувшегося выгрызать обеззащитневшие глаза… Да, вот тогда-то выяснилось: приложенные усилия и перенесенные муки стоили того, чтобы их переносить и прикладывать.

Потому что вокруг обнаружились голые белые стены, и стен этих было три, а четвертую подменяла собой прочная решетка с раздвижными дверьми (запертыми), с раздвижным окошком (запертым) и с табличкой на глобале (первая надпись на глобале, увиденная Матвеем за последние четыре месяца): «Прикасаться воспрещено. Любыми способами препятствовать наблюдению из коридора воспрещено».

Молчанов умиротворенно смежил глаза и расслабился. Более детальное изучение окружающего интерьера ему не требовалось — еще в детстве будущему суперхакеру выпало предостаточно возможностей изучить такие интерьеры во всех их стандартных подробностях.

Не глядя и даже толком не ощупывая, он знал теперь, что валяется (в одежде, обуви и, кажется, в шляпе) на этаком жестком влагоотталкивающем топчане, хоть под, хоть за которым хрен спрячешься; а треть противоположной стены залита голубоватым керамопластом, из которого торчит кран (температура воды плюс тридцать два градуса по шкале Цельсия), раковина, полочка с умывальными принадлежностями (мыло от древности растрескалось, а зубной массажер лыс и на попытку включения реагирует одним лишь истерическим писком)… А еще там есть зеркало — непременно треснувшее и захватанное мыльными пальцами… Вспомнив о зеркале, Матвей непроизвольно вновь приоткрыл глаза и скосил их на «умывальный угол». В этот раз открывание глаз удалось с поразительной легкостью, но, пожалуй, лучше бы оно не удалось вообще.

Ошарашенный увиденным, Молчанов судорожно задергал ногами и сел, уставясь в надтреснутое, захватанное мыльными пальцами зеркальное стекло. А оттуда, из стекла этого, с ужасом пялилось на Матвея какое-то невообразимое уродище. Губы — ни дать ни взять хот-доги под кетчупом, нос цветом, формой и, главное, консистенцией напоминает маринованный томатоид, а уж глаза… Две треснувшие перезрелые сливы. Два стремительно, именно что НА ГЛАЗАХ, чернеющих синяка, в недрах которых совсем потерялись тусклые пятнышки заплывших зрачков. Ужас.