Не все в душе тоска сгубила (Н.П. Огарев и А.И. Герцен)

Как верит в Бога человек, который не ходит в цер­ковь или бывает в храме Божьем изредка, скажем, на Рождество или в Пасхальную ночь, или по случаю чьих- то похорон? Как верит в Бога человек, который, быть может, в обычных ситуациях даже не считает себя веру­ющим? И, тем не менее, между ним и Богом есть какая- то связь, какие-то взаимоотношения. Все сгубить в душе не может ни тоска, ни самое разрушительное мировоз­зрение, ни наука, - нет. В романе Альфонса Доде «Малыш» писатель выступает как хроникер именно этих взаимоотношений. Он описывает религиозные переживания Даниэля - человека, который, хотя и учил­ся в церковной школе, но не считал себя христианином, католиком, не был верующим в обычном смысле этого слова.

С раннего детства я знал их обоих по двум памятни­кам во дворе старого университета и больше о них прак­тически не знал ничего. Потом, лет в пятнадцать, я про­читал «Былое и думы» - эту удивительную книгу, кото­рую невозможно читать без того, чтобы ей не заболеть, и я буквально заболел ею. Особенно задели меня за жи­вое те главы, где Александр Иванович Герцен дает до та­кой степени точный анализ и вместе с тем реальную жи­вую картину того, как на рубеже 20-30-х гг., а затем в 40-е гг. XIX века складывались взгляды, складывалось российское (да, именно так!) мировоззрение будущих западников и будущих славянофилов, как зарождалось и росло их противостояние. Книга Герцена в этом смыс­ле дает много больше, чем, скажем, великолепный ро­ман А.Ф. Писемского «Люди сороковых годов». В ней столько правды, столько фактов и вместе с тем столько художественности в лучшем смысле этого слова. Итак, я прочитал эти главы и полюбил и тех, и других - и за­падников, и славянофилов. На одной стороне были Герцен, Кетчер, Грановский, на другой - Хомяков, бра­тья Аксаковы, братья Киреевские, другие. И те, и дру­гие мне очень нравились, и тем, и другим я очень сочув­ствовал. Вообще книгу эту я читал очень долго, очень внимательно, во многом жил ею.

Неясным среди людей вокруг Герцена оставался для меня только один - это был Николай Платонович Огарев - друг Герцена и не более. Но лет, наверное, уже восемнадцати, студентом, я купил или у кого-то нашел на даче (сейчас уже не помню) толстый том стихов Ни­колая Платоновича Огарева, под редакцией Михаила Иосифовича Гершензона, который, как я уже тогда знал, Огарева и его поэзию ценил чрезвычайно высо­ко. Мне казалось сначала, что Гершензон со своей оцен­кой огаревской поэзии просто оригинальничал. Но тут, когда я начал читать эти стихи, я понял, что пере­до мной действительно удивительный, действительно очень необычный и, может быть, в своем роде уникаль­ный поэт:

"AURORA MUSAE AMICA" («Заря - подруга музы»)