После смерти мужа Софья Петровна поступила на курсы машинописи. Надо было непременно приобрести профессию: ведь Коля еще не скоро начнет зарабатывать. Окончив школу, он должен во что бы то ни стало держать в институт. Федор Иванович не допустил бы, чтобы сын остался без высшего образования… Машинка давалась Софье Петровне легко; к тому же она была гораздо грамотнее, чем эти современные барышни. Получив высшую квалификацию, она быстро нашла себе службу в одном из крупных ленинградских издательств.
Служебная жизнь всецело захватила Софью Петровну. Через месяц она уже и понять не могла: как это она раньше жила без службы? Правда, по утрам неприятно было вставать в холоде, при электрическом свете, зябко было ожидать трамвая в толпе невыспавшихся, мрачных людей; правда, от стука машинок к концу служебного дня у нее начинала болеть голова — но зато как увлекательно, как интересно оказалось служить! Девочкой она очень любила ходить в гимназию и плакала, когда ее из-за насморка оставляли дома, а теперь она полюбила ходить на службу. Заметив ее аккуратность, ее быстро назначили старшей машинисткой — как бы заведующей машинописным бюро. Распределять работу, подсчитывать страницы и строчки, скалывать листы — все это нравилось Софье Петровне гораздо больше, чем самой писать на машинке. На стук в деревянное окошечко она отворяла его и с достоинством, немногословно, принимала бумаги. По большей части это были счета, планы, отчеты, официальные письма и приказы, но иногда рукопись какого-нибудь современного писателя.
— Будет готово через двадцать пять минут, — говорила Софья Петровна, взглянув на большие часы. — Ровно. Нет, ровно через двадцать пять, не раньше, — и захлопывала окошечко, не пускаясь в разговоры. Подумав, она давала бумагу той машинистке, которую считала наиболее подходящей для данной работы, — если бумагу приносила секретарша директора, то самой быстрой, самой грамотной и аккуратной.
В молодости, скучая, бывало, в те дни, когда Федор Иванович надолго уходил с визитами, она мечтала о собственной швейной мастерской. В большой, светлой комнате сидят миловидные девушки, наклонясь над ниспадающими волнами шелка, а она показывает им фасоны и во время примерки занимает светской беседой элегантных дам. Машинописное бюро было, пожалуй, еще лучше: как-то значительнее. Софье Петровне зачастую теперь доводилось первой, еще в рукописи, прочесть какое-нибудь новое произведение советской литературы — повесть или роман — и, хотя советские романы и повести казались ей скучными, потому что в них много говорилось о боях, о тракторах, о заводских цехах и очень мало о любви, она все-таки бывала польщена. Она стала завивать свои рано поседевшие волосы и во время мытья добавляла в воду немного синьки, чтобы они не желтели. В черном простом халатике — но зато в воротничке из старых настоящих кружев, — с остро очиненным карандашом в верхнем кармане, она чувствовала себя деловитой, солидной и в то же время изящной. Машинистки побаивались ее и за глаза называли классной дамой. Но слушались. И она хотела быть строгой, но справедливой. Она приветливо беседовала в перерыве с теми из них, которые писали старательно и грамотно, — беседовала о трудностях директорского почерка и о том, что красить губы вовсе не всем идет, — а с теми, кто писал «репитиция» и «коликтив», держала себя надменно. Одна из барышень, Эрна Семеновна, сильно действовала Софье Петровне на нервы: ошибка чуть ли не в каждом слове, нахально курит и болтает во время работы. Эрна Семеновна смутно напоминала Софье Петровне одну наглую горничную, служившую у них когда-то в старое время. Горничную звали Фани, она грубила Софье Петровне и флиртовала с Федором Ивановичем… И за что только такую держат?
Я родилась в Петербурге в 1907 году. Окончив среднюю школу в 1924-м, поступила на Государственные курсы при Институте истории искусств. С 1928 года начала работать в Ленинградском отделении Детиздата, руководимом С. Я. Маршаком. Как и для многих, работа в «маршаковской редакции» явилась для меня истинной школой литературы. Однако в 1937 г. редакция была объявлена «вредительской группой», некоторые ее члены арестованы, многие из окружающих погибли. В том же 1937-м арестовали, а в 1938-м расстреляли моего мужа, физика-теоретика М. П. Бронштейна.
Из моих работ, появившихся в Москве, существенными представляются мне «В лаборатории редактора» (1963) и книга о «Былом и думах» Герцена (1966). В 1939-40 гг., по свежим следам событий, мною была написана повесть «Софья Петровна», опубликованная в 1965-м на Западе. Там же в 1972 г. напечатана повесть «Спуск под воду», написанная в 1949-57 гг., а затем «Записки об Анне Ахматовой» и сборник статей в защиту незаконно гонимых — «Открытое слово».
В 1974 году меня исключили из Союза писателей. Ни одна моя строка не печаталась дома, самое имя было запрещено. На Западе вышла книга «Процесс исключения» (1979). Только с 1988 года мои статьи и книги снова начали печататься в Москве и Ленинграде.
Лидия Чуковская
