Жан — Пьер Шаброль еще молод — он родился в 1925 году, но уже хорошо известен во Франции как художник и писатель. В 1955 году его роман «Гиблая слобода» был удостоен премии «Попюлист», которую во Франции присуждают за лучшие произведения из народной жизни. Работа в органе Французской компартии «Юманите» в качестве журналиста и рисовальщика, общение с самыми различными слоями населения помогли писателю накопить множество ярких наблюдений из жизни простых людей — будущих героев его книг, понять их надежды и стремления, подслушать яркий, образный язык. В его творчестве находят отражение думы и чаяния народа. Не случайно раннее художественное произведение Шаброля, пьеса «Амерлоки», запрещенная полицейскими властями к постановке, была направлена против создания американских военных баз на территории Франции, против перевооружения Германии.

Одна из основных тем в творчестве Шаброля — судьба молодого поколения современной Франции. Воспитание чувств молодого человека, становление характера — тема, которая издавна привлекала многих писателей Франции. Шаброль посвятил этой теме два своих романа — «Последний патрон» (1953) и «Гиблая слобода». «Последний патрон» — это роман, рассказывающий о трагедии французского юноши, который в годы немецкой оккупации сражался против фашистов в рядах бойцов Сопротивления, а после окончания второй мировой войны сам оказался в роли оккупанта, участвуя в грязной войне во Вьетнаме.

«Гиблая слобода» — роман о воспитании чувств послевоенного поколения Франции. Герои его несколько необычны для романов такого типа — это молодые рабочие, простые трудящиеся люди, но характеры их на деле оказываются не менее сложными, а мир чувств и мыслей не менее глубоким, чем у традиционных литературных героев.

Писатель рассказал в романе о молодежи, обитающей в одном из самых бедных кварталов парижского предместья, прозванного Гиблой слободой. Это живые, беспокойные, неугомонные парни, которых интересует и бокс, и танцы, и модные песенки, которым хочется получше одеться, выпить стаканчик вина, поухаживать за девушками, обзавестись мотоциклом лучшей марки и пошуметь от избытка сил; но прежде всего они хотят иметь постоянную работу, работу по душе, чтобы не приходилось бегать по городу в бесконечных поисках хоть какого‑нибудь места или продавать свою совесть, вступая в колониальные войска. Все они разные, у каждого свой характер, свои манеры, свои мечты — и у заики Клода, и у поэта Ритона, и у Шангелуба, и у многих других. Но главный герой романа, конечно, Жако — вожак молодежи. «Он нищета и великодушие, он гордость и гнев Гиблой слободы», — говорит о своем герое автор.

Жако Леру — угловатый, несдержанный паренек, порой грубый и резкий, но всегда отзывчивый к чужой беде, всегда готовый прийти на помощь, поддержать справедливое дело. Шаброль показывает, как зреет, как мужает его герой, как происходит закалка его характера. Нелегкие испытания, выпавшие на долю Жако, горькая нужда не только не сломили его, но, наоборот, заставили серьезнее задуматься над жизнью, над порядками, существующими в обществе, где он живет, понять и ощутить свою принадлежность к классу строителей нового справедливого мира.

Жако Леру ударил мастера. По правде сказать, когда этот пятидесятилетний мужчина растянулся на полу, гнев Жако сразу остыл. Даже не выпрямившись после удара, он нагнулся, чтобы помочь мастеру встать. Жако Леру работал на токарном станке, который чуть не каждую минуту выходил из строя. Молодой токарь то и дело запарывал детали, и ему никак не удавалось выполнить норму. Он даже сокращал свой обеденный перерыв, чтобы выколотить сто сорок франков в час, из кожи лез вон, стараясь наверстать потерянное время. Но мастер зорко следил за ним. Жако постоянно чувствовал его взгляд у себя на затылке. На этот раз соскочил приводной ремень. И тут же, как эхо, прозвучали насмешливые слова мастера:

— Видать, папаша не очень старался, что ты такой никудышный вышел!

Кулак Жако опустился сам собой.

Мастер медленно поднимался, отряхивая пыль. Жако не стал дожидаться, пока он встанет. Гордо закинув голову, он направился прямо в раздевалку, схватил в своем ящике сломанную расческу, несколько помятых сигарет и номер газеты «Экип».

У контрольных часов он задержался, в последний раз взглянул на свою учетную карточку, передернул плечами и выбежал на улицу.

Чтобы добраться до Гиблой слободы, надо сесть в метро на станции Люксембург или Денфер-Рошеро. Билет стоит девяносто франков. За каких‑нибудь двадцать минут поезд довезет вас по линии Со до Ла Палеза. Это один из огромных южных пригородов Парижа, прозванных «городами — спальнями», потому что тамошние жители день — деньской работают на парижских заводах и возвращаются домой лишь вечером, чтобы снова уехать на заре.

В Ла Палезе дома выстроились двумя рядами вдоль шоссе на Шартр, и шоссе стало главной улицей предместья. Три квартала Ла Палеза тянутся друг за другом, как вагоны поезда. В центре, у площади Мэрии, расположен торговый квартал, ближе к Парижу — квартал Шанклозон, а к Шартру — квартал, который называют «Гиблой слободой».

Жители торгового квартала и Шанклозона говорили о соседях: «Да это там, на окраине, в Слободе». Однажды кто‑то сказал в насмешку: «Ну да, в Гиблой слободе!» И обитатели квартала приняли вызов, оставив за собой это название.

Домишки в Гиблой слободе двух-или трехэтажные, приземистые, покосившиеся раньше времени. Фасады серые или мертвенно — белые, плохо покрашенные, все в морщинах — трещинах. Тротуары в выбоинах, а кое — где обнажилась земля, и между домами и кромкой тротуара тянется утрамбованная пешеходами тропинка. Велосипедная дорожка, бегущая по долине Шеврёз, резко обрывается, словно испугавшись, у въезда в Гиблую слободу — ведь камни ее мостовой славятся по всему Иль‑де — Франсу. Каждый булыжник так и норовит держаться подальше от соседей, быть не таким, как другие. Да, выделиться из общей массы. Иные будто нарочно отодвинулись в сторону, другие вылезли наверх, а некоторые, объединившись, образовали глубокий ухаб, на котором машины так и подбрасывает. Неровные, расшатанные, как старческие зубы, эти камни обогащают владельцев гаражей, обосновавшихся на окраине Гиблой слободы, и вполне могут выдержать конкуренцию с дорогами севера страны, которые пользуются такой печальной известностью. Жители Гиблой слободы проклинают свою мостовую: ведь некоторые уже вывихнули себе здесь ноги, но в то же время они вовсе не горят желанием видеть гладкую, как скатерть, гудронированную дорогу. Да оно и понятно: благодаря неровностям мостовой машины с открытым верхом, мчащиеся из Жифа или Орсэ, сбавляют здесь скорость, а такого результата не всегда добьешься указателем «тихий ход».

В домах Гиблой слободы, построенных на жалкие гроши, в этих бараках, которые рабочие сами сколотили себе, выкраивая каждую свободную минутку, потому что им осточертело жить в гостинице или в какой‑нибудь конуре, ютятся многодетные семьи, с трудом сводящие концы с концами. За этими строениями, похожими на плохо склеенные коробки, прячутся сырые дворы и редкие садики, где торчит несколько перьев лука — порея и розовый куст, свидетельствующие о том, что хозяин любит копаться в земле по воскресеньям и регулярно слушает сельскохозяйственную передачу люксембургского радио. Каждый шрам квартала имеет свою историю. Обломанный угол дома напоминает о гололедице, из‑за которой в то утро грузовичок молочника бросало из стороны в сторону… А вот велосипедное колесо, что ржавеет на гвозде, олицетворяет одну неосуществившуюся мечту. Когда‑то Берлан решил открыть свою собственную слесарную мастерскую. Ну ясно, начинаешь с малого, а потом, постепенно… Но Берлан по — прежнему работает металлистом в Бийанкуре, а от его проектов осталось лишь это одиноко висящее колесо. Что за важность! Зато, если у вас что‑нибудь не ладится с велосипедом, всегда можно забежать к Берлану в субботу после обеда или в воскресенье утром.

На следующее утро Жако встал рано, словно собрался идти на работу. Тщательно побрившись, он с особенным вниманием занялся своими усиками и руками.

Когда он спустился в кухню, мать критически оглядела его:

— Неужто ты не мог почистить костюм? (Она оттянула ему брюки на коленях.) Почему ты не сказал, что наденешь его? Я погладила бы. (Она вздохнула.) Материал уж совсем износился. Скоро он будет, как решето.

Мать выпрямилась, упершись кулаками в бока. Руки у нее всегда были немного влажные.

— Тазик, конечно, остался наверху. Готова побожиться, что ты даже бритву не вытер и не выполоскал кисточку. Мне все приходится делать самой в этом доме.