…Ночью и тишиной замаскирована заброшенная бухта. Глубоко врезалась она в утесистое побережье рассекла крутые скалы. Туманом повито подножие утесов, плотной пеленой лежит туман на море, стелется по угрюмому берегу.

Густую тишину разрезает вой сирены — внезапный, пронзительный, тревожный. Он принесся с моря, откуда к берегу набегают волны. Лошади, стоявшие у самой кромки прибоя, испуганно шарахнулись в сторону, толкая друг друга, всхрапывая и звеня мундштуками.

Сирена провыла и замолкла. Ухо опытного моряка сразу определило бы, что это не пароходная сирена с ее зычным горлом. Это была сирена из тех, что ставятся на шлюпках и приводятся в действие рукой.

Минуту спустя вой повторился дважды подряд, с короткими интервалами, уже совсем близко.

Легковая машина самой последней модели, разукрашенная никелевыми и пластмассовыми побрякушками, с резиновой обезьянкой на ветровом стекле, вошла в распахнутые ворота загородной усадьбы и, сделав полукруг на асфальте, остановилась у подъезда кирпичного одноэтажного особняка. Из машины вышел дюжий, упитанный человек со свекольно-пунцовой физиономией, в серебристо-серой шляпе и таком же плаще.

Привратник поспешил навстречу гостю.

— Профессор дома?

— Профессор в гимнастической, — почтительно доложил привратник.

Гость бодро взбежал по ступенькам подъезда, прошел по коридору, минуя ряд комнат с уверенностью завсегдатая, и открыл дверь просторного зала, оборудованного кольцами, шведской стенкой, грушей для бокса и прочим спортивным инвентарем. Здесь он увидел хозяина особняка.

Первая, нерабочая часть путешествия протекала спокойно, без приключений. Приключения и экзотика начались позднее, когда экспедиция очутилась в крупном перуанском порту Кальяо.

Здесь, собственно, и находилась отправная точка экспедиции. Здесь предстояло подыскать и зафрахтовать небольшое судно, которое должно было отправиться к побережью Гарсемалы и высадить путешественников там, где Хаутон сочтет наиболее удобным.

Компаньоны не стали откладывать дело в долгий ящик. Уже на второй день по прибытии Хаутон, Бейтс и Портер сидели в кабинете главы «Перуанской мореходной компании Канариас и Эквидо». За огромным зеркальным стеклом, задернутым кисеей, дремал город с его пыльными пальмами, истомленный полуденным зноем.

Канариас оказался черномазым господином, любезным до приторности. Несмотря на то, что атмосфера комнаты напоминала только что протопленную русскую баню, этот перуанский делец был одет в черный фрак при крахмальных воротничках и белом галстуке. Пальцы г-на Канариаса были унизаны перстнями с бриллиантами чудовищных размеров, а брелоки на часовой цепочке весили в общей сложности не менее килограмма.

— Для каких целей досточтимые, высокоуважаемые и любезнейшие синьоры желают зафрахтовать судно? — осведомился Канариас.

Выкрикнув эти слова, молодой моряк в синем костюме сделал еще шаг вперед и остановился, сжав кулаки и вперив серые, налитые гневом глаза, в лицо Рамиреса.

Матросы безмолвствовали.

Рамирес, при всем своем безграничном нахальстве, растерялся от подобной неслыханной дерзости и в первые секунды соображал туго. «Блиц унд доннер! Так он комсомолец?! Я этого не предусмотрел!»

В памяти капитана ожили сцены минувшего вечера как он зашел в кафе и подсел к столику, где пил содовую «этот мальчуган» (опытный глаз Рамиреса сразу определил в нем моряка), как завязал разговор… По хорошему английскому произношению Рамирес сперва счел молодого человека за англичанина. Узнав, что собеседник — русский, Рамирес отрекомендовался чехом Он радостно потер руки, выяснив, что случай свел его именно с тем, кого он сейчас искал. Рамирес пустил в ход всю свою дипломатию (а он умел нравиться, когда хотел этого). Широчайшая радушная улыбка не сходила с лица капитана, он то и дело жал руку собеседнику, хлопал его по плечу, вообще всячески выказывал приязнь.

Дмитрия Крюкова, радиста с советского теплохода «Памир», пришедшего в Кальяо за химикалиями, Рамирес расположил к себе ухватками старого морского волка и внешностью атлета.

Остальную часть пути, от места, где была брошена обреченная шхуна, до пункта назначения «Ломоносова», потерпевшие крушение провели в кают-компании теплохода.

Непосредственной причиной этого явилась излишняя, бойкость капитана Рамиреса. Он заинтересовался странным сооружением, установленным на верхнем ходовом мостике. Впервые он встречал на теплоходах такую, по его выражению, «штуковину» и бесцеремонно полез под покрывавший ее брезентовый чехол.

Но за спасенными присматривали. Вахтенный-малаец немедленно взлетел наверх и вежливо, но настойчиво пригласил участников экспедиции спуститься вниз, в кают-компанию.

О первых порывах налетевшего шквала путешественники узнали по покачиванию судна и шуму ливня. Да, на «Атоме» можно было с уверенностью поставить крест. Шквал должен был быстро доконать злосчастное имущество господина Канариаса.

А пункт назначения «Ломоносова» находился не так уж далеко. Пронесся шквал, и часа через четыре теплоход замедлил ход. Рамирес сразу заметил это по затихшему гулу машин. Он приник к иллюминатору и увидел землю. Затем тьма, падающая в этих широтах внезапно, без сумерек, скрыла все.

Компаньоны, попав в столь необычные обстоятельства, держали себя по-разному.

Хаутон находился в состоянии непрерывного раздражения. Он считал, что ему не оказывается должного уважения как ученому, как подданному великой державы. Портер помалкивал и что-то обдумывал. Бейтс не рассуждал ибо рассуждать не любил. Он панически боялся грозы, потому каждую ночь, не взирая на духоту, с головой закутывался в простыню и, сверх того, закрывал еще голову подушкой. Рамирес сквернословил и пил отличное даровое вино.

Хаутона особенно смущало и волновало то, что члены экспедиции с момента отплытия из безымянной бухты не имели сведений о развитии событий в Гарсемале. Хаутон часами просиживал около радиоприемника в надежде вот-вот услышать вопли по поводу исчезновения экспедиции. Это могло изменить всю обстановку и отношения с островитянами. И кто знает в какую сторону?!

Но — странная вещь! — в последних известиях о Гарсемале ничего не упоминалось. Другие новости заслонили события в маленькой банановой республике. Дикторы сообщали о наводнении в штате Миссури, о находке живого экземпляра гигантского голубя Додо, который считался давным-давно вымершим, о смерти «короля джаза» Мэррея, словом, о чем угодно, только не о Гарсемале и не о судьбе экспедиции.

В один из ближайших дней путешественники появись на коллективном обеде островитян. За этим столом водился цвет научных работников острова. Хаутон без натяжки назвал компанию интернациональной. Сам Рао-Сагиб, глава этой маленькой «республики ученых», за столом пока не показывался. Роль тамады исполнял Зобиара, его ближайший помощник. Как убедились гости, это был универсально образованный инженер, к тому же отличный моряк. Он пользовался в коллективе большими симпатиями.

Бесшумно откинулся в потолке люк белого металла, и две фигуры в скафандрах из прозрачного пластиката спустились по узкой алюминиевой лесенке вниз. Помещение, в котором они очутились, имело форму правильного круга и было совершенно пусто. По стене с интервалами располагались дверцы, какие делают на платяных шкафах. Люди в скафандрах открыли дверцы — каждый свою — и скрылись в кабинах, чтобы через минуту появиться снова, уже в обычной своей одежде.

Первым вышел Зобиара в белом халате, вторым — очень высокий ростом и не по годам стройный старик. Характерные и выразительные черты лица его, будто отлитого из темной бронзы, складом и цветом своим свидетельствовали, что человек этот — сын Индии. Лицо окаймляла длинная, закрывающая половину груди, борода, такие же серебряные седины ниспадали на высокий, выпуклый без морщин лоб. Одеяние его состояло из просторной куртки светло-кремового шелка, широкого пояса и таких же шаровар в бесчисленных складках, На лице старого индуса отражалось радостное возбуждение.

— Ну вот, Виценте! — сказал он, кладя руку на плечо инженера. — Еще немного, возможно, еще одна ступень — и мы достигнем вершины…

— Какой шаг, учитель! — отвечал Зобиара. — Я, признаюсь, не ожидал такого успеха нынешнего, эксперимента. Как близка стала цель!

— Еще ступень, — продолжал индус, — в наших руках будет ключ к заветной кладовой природы. «Сигма-лучи»! Не напрасно я возлагал на них такие надежды. Ах, Виценте! Труд всей жизни подходит к завершению. И только сейчас я ощущаю, насколько устал…

Компаньонов перевели в небольшой, из пяти комнат, изолированный домик, уютно обставленный и совсем не похожий на тюрьму. Не так уж много изменилось в их положении; обращались с ними по-прежнему, вежливо, только теперь членам экспедиции уже не приходилось встречаться с островитянами, да прогулочная площадь была ограничена радиусом в пятьсот метров.

О том, что они отныне зачислены в пленники, путешественникам напоминали также два вооруженных стража (обычно это были индусы или малайцы), бессменны дежурившие у дверей их обиталища. Винтовок не было, зато на поясах «телохранителей» болтались массивные пистолеты в расстегнутых кобурах, немые свидетели того, что добрым отношением пришел конец.

Пока пленники терялись в догадках о намерениях неведомого «доброжелателя», пролетел день и наступила желанная ночь.

— Очередная гроза! — сказал Хаутон, распахивая окно.

Над Островом Больших Молний в эту полночь нависли тяжелые, дымно-багровые тучи. Зарницы, вспыхивающие на востоке, свидетельствовали о том, что скоро хлынет ливень и засверкают молнии.