Кто-то снова сверлил взглядом затылок, прячась в веселой пьяной толпе. От грохота музыки, несущейся из баров, и пульсирующих в темноте огней гудела голова, по спине стекали струйки пота. Тошнотворно чадили жаровни. Удобные спортивные сандалии, идеально приспособленные для долгой ходьбы, давно превратились в орудие пытки.

Иван Алексеевич едва соображал от жары и усталости: главная туристическая улица Бангкока оказалась не по зубам пожилому преподавателю из Москвы. Только ослиное упрямство не позволяло ему сдаться и откликнуться на призывные крики тук-тукеров. Мозг отказывался работать: учитель не мог даже понять, в какую сторону идет. Похоже, автор путеводителя, советовавший прогуляться вечером по Каосан-роуд, либо был полным идиотом, либо ненавидел туристов и изощренно мстил им за что-то.

Под ухом отчаянно зазвенел бубенчик; больно толкнуло в поясницу, локоть въехал в горячее и влажное. Чертыхнувшись, Иван Алексеевич шарахнулся от тележки с жареной лапшой, брезгливо сбросил с руки несколько налипших вермишелин. Машинально схватился за карман – на месте ли кошелек, – потер затылок: давление чужого недоброго взгляда не ослабевало, пробиваясь даже в затуманенное, перегруженное сознание. Из толпы выдвинулось грязноватое лицо: то ли совсем юная девушка, то ли почти старуха, то ли азиатка, то ли смуглая европейка… Волосы сбиты в объемистый колтун, рваная футболка, блаженная улыбка сумасшедшей. Иван Алексеевич испуганно моргнул, оглянулся – женщина уходила прочь, легко раздвигая толпу и глядя в ночное небо, едва видимое за заревом огней.

Самое подходящее место, чтобы сходить с ума, решил Иван Алексеевич. Странно, что он сам еще вменяем… хотя паранойя уже появилась: иначе с чего бы чудилась слежка? Кому нужен такой человек, как он? Впрочем, он не совсем человек… Спохватившись, Иван Алексеевич напрягся, пытаясь рассмотреть ауру уходящей женщины. Перед глазами заплясали темные точки, басовито загудело в ушах, и он, плюнув, махнул рукой: нашел время. Надо выбираться из этого туристического ада. Вернуться в отель, к Олюшке, к кондиционеру и прохладным простыням, на которых так приятно будет вытянуться после душа…

Такси сюда не пробьется, но не ехать же через пол-Бангкока на тук-туке. Иван Алексеевич снова почесал затылок: до чего же мерзкое ощущение. Слегка похоже на легкое давление, которое он изредка чувствовал на улице, когда кто-то сканировал его ауру: Иной, Светлый, едва тянет на седьмой уровень, ни в каком Дозоре, конечно, не состоит. Но в отличие от мимолетного касания прохожего это ощущение никак не проходило: Иван Алексеевич стал объектом чьего-то пристального внимания. Это было крайне странно. Никакого интереса для сородичей скромный учитель математики не представлял, и это его полностью устраивало.

Отражение Тави плавало в зеркале, как в горячем аквариуме. По стеклу прошла тень, и за спиной беззвучно возник продавец с охапкой ярких тряпок в руках.

– Вам идет.

Тави прижала ярко-голубую футболку к груди. Впервые за долгое время перед ней было зеркало в полный рост, а не пристроенный над умывальником мутный огрызок, в котором едва помещалось ее лицо. Нос облез и покрылся веснушками. Выгоревшие волосы похожи на солому: на второй день работы она собрала их в конский хвост и отрезала одолженными у Сильвии портновскими ножницами. Медный браслет на костлявой лодыжке. Облупленный ярко-розовый лак на ногтях, на ключице – незамеченный мазок краски. Пестрые шаровары-афгани, нелепые, но невероятно удобные, задубели от акрила. И майка вся в пятнах. Акрил – такая штука: отстирать его от ткани можно только в том случае, если ты нарисовала что-нибудь стоящее. То, что жалко было бы потерять. Тогда его возьмет любая стиральная машинка. А вот если испачкалась случайно…

Тави вздохнула и отложила футболку в сторону. Продавец смотрел на нее с сочувствием – хрупкий большеглазый индиец ростом немногим выше девушки. Он был хитрец и мелкий жулик, сидящий в своем полутемном магазинчике, забитом сшитыми на коленке тряпками, как гладкий, тонконогий паучок в ожидании мелкой добычи. Он привык надувать туристов и впаривать им копеечную чепуху подороже, но ему было жаль эту белую девушку, слишком тощую, чтобы быть красивой. Он таких навидался: юных дураков и дурочек с пыльными рюкзаками, приехавших за покоем и мудростью, не имеющих в кармане ни гроша и ужинающих чашкой риса. Он их жалел – чуть-чуть, самую малость. Не настолько, чтобы предложить помощь.

Но Тави могла его

подтолкнуть

. Сделать так, чтобы сочувствие усилилось и превратилось в действие. Она получит новую футболку, немножко упростит себе жизнь. А продавец потеряет – сколько? Центов пятьдесят? Это несерьезно… Кроме того, он будет уверен, что улучшил свою карму. А Тави, наверное, все забудет – как всегда, когда она подправляла реальность. И только потом, обнаружив у себя новенькую футболку, сможет догадаться о том, что сделала. Но все равно – нечестно. Нечестно заставлять людей помогать. Несмотря на провалы в памяти, у Тави не было возможности юлить и обманывать себя. На любое совершенное ею зло мир откликался, и откликался немедленно.

Промозглые сумерки, мокрый Заельцовский парк, одуряющий запах дождя и палой листвы. Любимое Настино место; уже больше года она приходила сюда, чтобы встретиться с такими же сумасшедшими. Да, всего лишь игра, и мечи у них деревянные, а платья – из синтетики. Но так приятно побыть рядом с людьми, ненадолго вообразившими, что магия существует. Иногда Насте казалось, что магия

и правда

существует, но, конечно, такими мыслями она не делилась даже с ближайшими друзьями. Зато эльфийке Тави, в которую ничем не примечательная студентка Настя превращалась каждую пятницу, скрывать было нечего: она знала, что волшебство – не сказка, она сама была великой волшебницей, и ей не мешал ни скепсис однокурсников, ни мамина ирония. И велосипедисты, что пялились на девушек в эльфийских платьях и вооруженных мечами парней перед тем, как ухнуть по головоломной трассе в овраг, ее не смущали. Тави знала о магии все, и ей не надо было прятать свои знания. Поэтому Настя никогда не пропускала игр.

У Андрея были добрые грустные глаза, пряди светлых волос липли к мокрым щекам. Он совсем недавно приехал в Новосибирск, но уже стал в тусовке своим. В нем чувствовалась сила. Непонятно было, сколько ему лет, – вроде бы ровесник Насти, иногда он казался глубоким стариком. Настя не представляла, как получилось, что все разошлись, а они остались у оврага вдвоем. Его интерес был очевиден и радовал девушку, но она не ожидала, что все сложится так быстро и само собой. Плащ промок, и Настя жалела, что не сделала его непромокаемым: могли же эльфы пользоваться какой-нибудь водоотталкивающий пропиткой, почему бы и нет?

Быстро темнело. Налетел ветер, сердито затряс березу; в разрыве облаков проглянула луна, и мокрая глинистая тропинка, уводящая в овраг, превратилась на мгновение в призрачный поток. «В такой вечер хорошо бродить рука об руку по странным местам», – подумала Настя. Мысль была диковинная, будто чужая. Слишком романтичная. Настя так подумать не могла, поэтому на всякий случай превратилась в великолепную эльфийку Тави.

– Андриэль…

– Давай я побуду просто Андреем, хорошо? – улыбнулся парень и достал из котомки банальную сидушку, купленную в туристическом магазине. А потом еще одну. Следом появился термос. Порыв ветра стряхнул с нависшей над оврагом березы капли воды и желтые липкие листья.

Тави уселась на край бетонной кадки, прислонила рядом рюкзак и принялась за жареную лапшу. Поблизости бурлила, гремела, заходилась в чадном угаре Каосан-роуд – грязная, безобразно многолюдная… любимая. Воздух там был густой, как горячий суп, и оставлял в глубине горла неуловимый сладковатый привкус корицы и бадьяна. Но здесь, на территории монастыря, было тихо и почти прохладно. Неверная тень тамаринда скользила по лицу. Перед Тави тянулась шеренга деревянных зданий с завитыми крышами – она всегда думала, что именно в них живут монахи. В кружевной кроне над головой мелодично посвистывала птица. Людей здесь почти не было – лишь у дальней стены под тентом варили что-то вкусное да скучал продавец у стенда, на котором трепетали на легком ветерке неизменные футболки. Там же темнел в стене узкий проход. Тави знала, что стоит пройти в эту щель, протиснуться между пластиковыми столиками с другой стороны, и она окажется в переулке Рамбутри, прямо напротив гостинички, не такой дешевой, как та, что она искала, но все-таки рассчитанной на самых экономных туристов.

У Каосан был скверный характер – вот и теперь она не позволила Тави попасть в гэстхаус, где комнату размером с гроб можно было снять за сущие копейки. Там нашлась бы кровать и стены из соломенных циновок, отделяющие комнатушку от таких же микроскопических вместилищ для одуревших туристов. Большего пока Тави не требовалось. Но, полчаса потыкавшись по переулкам, где шныряли короткохвостые кошки со злыми янтарными глазами и пожилые тайки массировали друг другу отекшие от жары и стоячей работы ноги, Тави сдалась. Сил после перелета почти не осталось – сейчас бы поспать. Или хотя бы просто перекусить в тишине и запить лапшу сладким холодным чаем.

Тави не знала и не хотела знать, что произошло, когда она нахально шлепнула свой помятый паспорт на стойку регистрации в аэропорту Коломбо. Важно было следить за лицом, принять безмятежный вид, как будто распечатка электронного билета лежит в кармане и может быть показана по первому требованию. Все внимание уходило на то, чтобы толкать мир в нужную сторону. Как всегда в такие моменты, Тави плохо помнила, что именно делала, и могла лишь догадываться по результату. Реальность плыла, становилась вязкой и бесцветной. Ее можно было направлять. Из нее можно было лепить. И Тави лепила – посадочный талон, свободное кресло, стюардессу, весь полет снабжавшую ее кока-колой: организм вопил дурным голосом, требуя и требуя сахара.

Она улыбалась и благодарила, изо всех сил стараясь не показать рвущего на куски ужаса. Вокруг было серо. Холодно. Ледяная кола была цвета жидкого чая и припахивала аптекой. Мир сопротивлялся, мир не хотел, чтобы Тави его толкала. Что, если она переступила черту, и в реальность никогда больше не вернутся краски? Заяц в самолете – это не математичка, которая повела весь класс в кино вместо контрольной… Именно тогда Настя впервые подумала, что делает что-то плохое, – иначе с чего бы становилось так тускло и страшно? Тогда же пообещала себе никогда больше так не поступать, никогда не использовать свои странные способности. И вот нарушила зарок – в очередной раз…

Тави была настолько рада, когда реальность встала на место, испытывала такое сильное, почти истерическое облегчение, что готова была с радостным криком броситься на шею первому встречному. Пограничник был ослеплен ее сияющей улыбкой. Девушка, которую Тави случайно толкнула рюкзаком, кажется, и вовсе заподозрила неладное: так долго и искренне перед ней извинялись. Тави подсказала, как добраться до Каосан, пожилой паре, вместе с ней поджидающей электричку, перекинулась парой слов со стайкой подростков на автобусной остановке… Но поиски гостиницы подкосили ее. Тави иссякла и теперь могла только жевать лапшу, пялиться на редких прохожих – большей частью туристов, постигших секреты каосанских подворотен, – и перебирать смутные, подернутые как дымкой чувством вины мысли.

Магия существовала, и ее было много. Тави, прикрыв глаза, лавировала в толпе, запрудившей вечернюю Каосан. Ей не надо было смотреть. Разноцветные огни вывесок, бьющие сквозь веки; запахи горячего масла, ананасов, тлеющих благовоний, подгнившего мусора; капли пота, выступившие над губой, толчки прохожих, задевающих ее плечами; шкварчание сковородок, обрывки музыки, несущейся из баров, крики зазывал и звон бубенчиков, отчаянно сигналящие тук-туки и тележки с едой… Все это только отвлекало от главного. Тави чувствовала волшебство – всплески, течения, волны, напряжения сил. Как вода. Как серое море вокруг горы Сумеру. Смутно, непонятно, но Тави могла чуять эту энергию – и теперь позволяла себе делать это. Она родилась такой и теперь наконец могла это признать.

Жизнь явно налаживалась. Тави отлично выспалась – гостиница на канале оказалась неожиданно уютной. Съела огромную тарелку вкуснейшего утиного супа и даже сделала маникюр, избавившись наконец от кошмарных остатков лака: один из журналов перевел долгожданный гонорар за иллюстрации. Но это было так, приятные бонусы. Страх, мучивший Тави много месяцев, наконец затих. Его можно было увидеть, с ним можно было бороться. Назвать что-то – все равно что облить краской невидимку. Стоит дать чему-то имя, и оно становится не таким пугающим. Сумрак. Асуры. Не серое, не потеря – обретение еще одного способа видеть мир. Еще одного слоя, пусть и монохромного. Тави было немного неловко перед монахом, но не могла же она принять решение, не поняв, что именно выбирает и от чего отказывается? «Я только смотрю, – шептала она неведомому художнику, – ничего не трогаю, только смотрю». Она не собиралась выпускать на волю разрушительную натуру асура. Ей просто было интересно.

Тави попыталась взглянуть чуть по-другому – и обнаружила, что, кроме серого Сумрака, существует кое-что еще. Люди не были бесцветными. Людей окружали яркие, узорчатые коконы удивительной красоты и сложности. И эти коконы взаимодействовали с тайным движением тумана…

– Ох, – восторженно выдохнула Тави. Кокон человека впереди полыхал и трепетал, как языки пламени, и Сумрак вокруг него завивался тонкими, но отчетливыми спиралями. Вокруг посверкивали, искрили радостью коконы попроще. Все это переплеталось, влияло одно на другое, за всем этим виделась целенаправленная воля. Тави застыла, пытаясь разгадать тайну происходящего, и лишь через несколько минут догадалась посмотреть на странное действо в обычном мире.

Плотный человечек с высоким желтым лбом и огромными залысинами, в черной жилетке с кучей карманов, колдовал над картой в окружении восхищенных туристов. Он поводил ладонью – и карта, висящая в воздухе, закручивалась, плавно плыла туда, куда указывала рука – вокруг человека, за спину, над головой… Это было волшебство. Это была самая настоящая магия, пусть замаскированная под фокус, зато очевидная и понятная.