Удивительны и трудно объяснимы свойства человеческой памяти. Она доносит до нас через толщу лет такие мельчайшие детали давно минувшего, что диву даешься. А иногда крупные события, которые, казалось, не могут быть забыты, фиксирует смутно или вообще не восстанавливает. Я прошел всю Великую Отечественную войну, участвовал во многих боях. Мне думалось: все, что видел и пережил за четыре года на пути к фашистской столице, затмит события первых дней войны.

Но вот сел я за эту книгу, и в памяти во всех подробностях встало воскресенье 22 июня 1941 года, день, который будто огненной чертой прошел через жизнь людей моего поколения. Я как бы вновь увидел лица моих товарищей, услышал их голоса, прочел в их глазах те же чувства и мысли, которые тогда захватили все мое существо: гнев и решимость, уверенность, что враг жестоко и скоро поплатится за свое вероломство.

Начало войны меня застало на Украине, в Днепропетровске, где я возглавлял штаб 196-й стрелковой дивизии. До мая 1941 года я служил в Риге начальником штаба 27-й отдельной легкой танковой бригады. Это соединение тогда переформировывалось в 28-ю танковую дивизию, и ее новый командир-полковник Иван Данилович Черняховский не хотел отпускать меня. Да и сам я, что называется, скрепя сердце оставил любимое дело: по специальности я танкист, в 1938 году окончил факультет моторизации и механизации Военной академии имени М. В. Фрунзе. К тому же теперь, когда бригада переформирована в дивизию и на вооружение стали поступать новые машины, работать было еще интереснее. Конечно, очень не хотелось расставаться и с Иваном Даниловичем, с которым успел подружиться. Черняховский до назначения на должность командира танковой дивизии возглавлял отдел боевой подготовки штаба Прибалтийского Особого военного округа. «Хозяйство» у него было большое, и он редко находился в штабе. Особенно часто бывал Иван Данилович у танкистов. Визиты Черняховского к «кожаным шлемам» объяснялись тем, что уже в то время он много размышлял о роли, которую предстоит сыграть танкам в будущей войне, и на учениях, к разработке замыслов которых частенько привлекал и меня, в беседах с танкистами проверял правильность своих выводов.

Бывало, на полигоне, когда мы оставались вдвоем, Черняховский неизменно возвращался к однажды начатому разговору.

— Ты понимаешь, Василий Митрофанович, — говорил он увлеченно, — какие колоссальные потенции заложены в крупных танковых соединениях! Я уверен: у нас будут и танковые корпуса, и танковые армии, и они станут решать не только тактические, но и оперативные, даже стратегические задачи. Как считаешь?

Личный состав дивизии в те суровые июльские дни жил под впечатлением выступления по радио Председателя Государственного Комитета Обороны И. В. Сталина. Когда 3 июля после ночного марша подразделения дивизии располагались в лесу западнее городка Рахны и радисты развернули штабную радиостанцию, И. В. Сталин уже произнес свою речь. Но московское радио в течение дня несколько раз передавало текст выступления, и мы прослушали и записали основные тезисы речи.

Шел тринадцатый день войны, о ней мы непрестанно думали, жили ею, ежедневно утром и вечером читали в газетах или слушали по радио сводки положения на фронтах. Тем не менее никто из нас не представлял ни масштабов происходящего, ни всей глубины опасности, которая нависла над страной. По поручению Политбюро ЦК партии Сталин сказал правду, суровую и горькую. Еще до 3 июля мы в глубине души таили надежду, что вот-вот в действие вступят главные силы Красной Армии и все переменится. Враг будет остановлен, затем обращен в бегство и разбит. Но, прослушав речь, мы поняли, что война будет длительной, потребует предельного напряжения всех сил и средств, больших жертв.

Мы искали и находили в обращении партии ответ на вопрос: что делать? Отстаивать каждую пядь советской земли, биться до последней возможности, проявлять смелость, инициативу и сметку, свойственные нашему народу, — вот что требовалось от нас, командиров и красноармейцев.

Политработники и коммунисты немедленно пересказали в подразделениях содержание речи Сталина, разъяснили, какие надежды возлагает партия и народ на Красную Армию. В ротах и батальонах прошли митинги и собрания.

Все эти мероприятия подняли настроение бойцов. Люди рвались в бой, хотели побыстрее встретиться с ненавистным врагом. А эта встреча была не за горами…

После удачно сложившегося для нашей дивизии боя противник оставил нас в покое и, как стало позднее известно, стал искать слабые места на стыках других советских соединений, чтобы пробить там брешь и устремиться вперед.

Весь день на нашем участке фронта стояла тишина. Лишь изредка вспыхивала оружейная перестрелка, да из невесть откуда набежавшей тучки сверкнули молнии и послышались удары грома. Я ловил себя на мысли, что вчерашний бой — это лишь кошмарный сон, что войны нет и не было. Но она была реальностью, суровой и неумолимой явью. Об этом мне напомнила шифровка, которую принес на исходе дня старший лейтенант Косолапов, высокий, неулыбчивый и молчаливый шифровальщик.

Командующий 18-й армией генерал-лейтенант А. К. Смирнов и начальник штаба генерал-майор В. Я. Колпакчи приказывали сегодняшней ночью вывести дивизию с занимаемого рубежа и следовать форсированным маршем в сторону Одессы.

Теперь известно, что переброска дивизии под Одессу ослабила оборону на киевском направлении. Фланг Юго-Западного фронта остался открытым, и этим обстоятельством мог легко воспользоваться противник, двинуть здесь вперед свои танки. Но командование пошло на такую акцию, потому что под Одессой создалось критическое положение. Немецко-румынские войска, прорвав фронт обороны 9-й армии севернее Тирасполя, создали угрозу окружения наших частей, находившихся в районе Одессы. Защитникам черноморского города требовалась незамедлительная помощь. И командование остановило свой выбор на нашей дивизии. 196-я стрелковая была пока почти в полном штате, в бою 12 июля она понесла минимальные потери. Ее подразделения были в состоянии выдержать четырехсуточный форсированный марш от станции Рахны до Черного моря. Другие же дивизии, державшие оборону по соседству, были измотаны непрерывными боями и обескровлены.

Снялись мы довольно быстро и незаметно для противника. К полуночи части были уже в пути. За темное время, а летние ночи предательски коротки, требовалось оторваться от противника, уйти подальше от мест, где активничает его авиация. Мы понимали, что колонна войск, насчитывающая тысячи человек, в степной местности не может остаться незамеченной противником, самолеты которого совершали частые полеты не только над передним краем, но и над всей прифронтовой полосой. Поэтому мы ставили перед собой задачу возможно дальше оторваться от противника.

Время, когда на передовой тихо, пули не свистят над головой, не рвутся рядом снаряды и можно ходить по земле не пригибаясь, в полный рост, было не самым легким. Оно до краев наполнялось тяжким солдатским трудом, и что самое горькое и обидное, трудом, который по стечению обстоятельств порой затрачивался впустую. Сколько раз приходилось слышать, как бойцы с горечью говорили: «Роешь, роешь, как крот, эту проклятую землю, сто потов прольешь, все руки в мозолях, а отроешь окоп, надо снова отходить. И когда ж это кончится?»

Всякий раз, когда командование дивизии в те дни встречалось с бойцами, они задавали нам один и тот же вопрос: скоро ли кончим отступать?

Что мы могли ответить на эти вопросы? Говорили бойцам, что думали. Я, например, был глубоко убежден, что дальше Днепра мы немца не пустим. Во-первых, рассуждал я, широкая и полноводная река является естественным препятствием на пути вражеского наступления, ее не так-то легко и просто форсировать. Во-вторых, мне казалось, что прошло достаточно времени, чтобы подготовить и перебросить на линию Днепра свежие войска, которые и нанесут по врагу сокрушительный удар.

Забегая вперед, скажу, что стратегом я оказался плохим. Потребовалось еще полтора года тяжкой борьбы и огромных жертв, прежде чем наступил коренной перелом в войне, и рубежом, от которого фашистская армия покатилась назад, стал не Днепр, а другая великая река — Волга. Думается, однако, что наш оптимизм, хотя и основывался он не на знании стратегического соотношения сил сражавшихся армий, а на интуиции, на наших желаниях, был необходим. Без твердой веры в скорый разгром врага трудно было выстоять, а затем и победить.

Но вернемся к обороне, которую мы готовили в новом районе. Как я уже говорил, она строилась прежде всего кап противотанковая. Командиры и красноармейцы дивизии знали, что танки — главный козырь немецко-фашистских войск. Однако мы не переставали изумляться тому, откуда у гитлеровцев столько танков. В каждом бою огнем нашей артиллерии выбивали десятки машин. Немало танков превратили в пылающие факелы и наши смельчаки истребители. Казалось, что после таких потерь фашисты не скоро смогут оправиться. Однако на другой день в атаку шло не меньше, а больше танков и бронетранспортеров, чем вчера. Ответ на этот вопрос мы нашли, осматривая подбитые вражеские боевые машины у села Медвин. На нескольких танках мы нашли марки заводов «Рено» и «Шкода». Заявление наших руководителей, нашей прессы о том, что фашистская Германия поставила на службу своей агрессии весь промышленный потенциал Европы, приобрело для нас вполне конкретное и убедительное содержание.

Подпрыгивая на колдобинах и пыля, штабная эмка мчалась по проселку. Несусветная тряска не портила моего настроения: оно было под стать ясному августовскому дню, залитому солнцем, пропитанному теплом. Только что в штабе 6-го стрелкового корпуса, в который входила наша дивизия, я получил приказ на наступление. Приказ получил из рук начальника оперативного отдела полковника Катаева, ибо начальник штаба полковник Еремин, к моему огорчению, находился в отъезде. С Николаем Владимировичем Ереминым меня сдружила совместная учеба в академии имени Фрунзе. Еремин был старше всех пас и по возрасту, и по званию, носил в петлицах ромб. Поскольку по каким-то неизвестным нам причинам ему долгое время не присваивали нового звания, то мы в обиходе по-дружески называли его бригадным. К этому мы, да и сам Еремин, так привыкли, что когда он получил полковника, все равно иначе как «бригадный» его никто не называл. И вот когда 196-ю стрелковую дивизию влили в 6-й стрелковый корпус, Еремин, узнав, что ее начальником штаба является какой-то майор Шатилов, позвонил ко мне и сказал:

— Говорит бригадный. Случаем, не ты ли, Вася, есть тот самый Шатилов?

Я сразу узнал знакомый, с хрипотцой голос Еремина.

— Конечно, я, дорогой ты мой товарищ бригадный. Какими судьбами ты объявился? Рассказывай.

— Я некоторым образом есть твое начальство. Трепещи и бойся. Вот приедешь в мое хозяйство, тогда и потолкуем, вспомним свое московское житье-бытье.

Шел август 1942 года…

В один из последних дней уходящего лета из разговора с начальником отдела кадров 27-й армии Северо-Западного фронта я понял, что планируется мое перемещение на должность командира 200-й стрелковой дивизии.

Такое известие обрадовало прежде всего потому, что мне пришлось формировать это соединение на Урале, быть его первым начальником, штаба. Я хорошо знал командный и рядовой состав.

Но все получилось иначе — меня вызвали в отдел кадров 27-й армии и зачитали приказ о назначении на должность командира дивизии, но не 200-й, а 182-й. От такой неожиданности я растерялся и сгоряча высказал кадровикам свое недовольство.

— Все уже решено, — ответил кадровик. — Срочно принимайте дивизию у генерал-майора Корчица.

В середине октября, когда мы в основном закончили строительство оборонительных сооружений, как-то я шел по берегу Ловати, размышляя о путях активизации нашей обороны. Прихваченные холодком, листья осыпались с деревьев, легкий печальный их шорох напоминал о метельной зиме. Кое-что уже было сделано. Дорога Старая Русса — Рамушево была разбита на участки. Ответственными за наблюдение были конкретные командиры. Дежурили от зари до зари. Не то вдруг безнаказанно проскочит фашист. А что, если еще выделить по нескольку кочующих орудий в каждом полку? Они будут вызывать огонь противника на себя, а сами быстро менять огневые позиции, чтобы ввести фашистов в заблуждение относительно состава, расположения и системы огня нашей артиллерии. Для этой же цели в стороне от огневых позиций можно оборудовать ложные огневые позиции, где установить макеты орудий и минометов…

Как известно, с первых месяцев Великой Отечественной войны в нашей стране началось массовое снайперское движение. Снайперов готовили на специальных сборах, курсах, в снайперских школах, в организациях Осоавиахима и Всевобуча. В мае 1942 года для поощрения отличившихся снайперов был установлен нагрудный знак «Снайпер».

По всему Северо-Западному фронту также началось снайперское движение.

В нашей дивизии были организованы снайперские курсы ведения меткого огня из всех видов оружия. К празднику Великого Октября в 1943 году у нас насчитывалось квалифицированных мастеров-снайперов 117 человек и, кроме того, добровольцев-охотников 587 бойцов, десятки снайперских расчетов пулеметов и пушек. День ото дня рос боевой актив истребителей фашистов. Днем гитлеровцам жизни не было от наших снайперов, а ночью их бомбили легкие ночные бомбардировщики У-2 (По-2). Один из немецких офицеров, попавших к нам в плен, рассказывал:

— За последние недели ночами не спим. Только стемнеет, как начинают то тут, то там рваться бомбы. Это страшно пугает, угнетает. Страстно желаем, чтобы самолеты скорее улетели. Но они бомбят и бомбят…

Зима началась с морозов и снегопадов. Сковало льдом болота, ручьи, замерзла широкая и глубокая река Ловать. Вокруг было белым-бело, но снег уже исчеркали следы лыж, полозья саней. А снег все летел, наметал свежие сугробы.

Как-то утром я вышел на берег. Холодное, зимнее солнце наполняло окрестности белым снежным светом. Вижу, спускается к реке мой заместитель полковник Илларион Северьянович Неминущий. Подошел к проруби, спокойно разделся и… мигом в ледяную воду. У меня по коже пробежали мурашки. Илларион Северьянович спокойно окунулся, вылез из проруби, не спеша протерся полотенцем, накинул тулуп и медленно пошел к блиндажу. Я был весьма удивлен. Ведь ему же 64 года!

За морозами закружили метели. По передовой волнами ходила поземка, вокруг шелестел снег, завиваясь вихорьками. Метель продолжалась третьи сутки. Окрестности были в белой мгле. Бойцы на передовой в эти дни не успевали выбрасывать снег из траншей и ходов сообщения. Весь личный состав к этому времени был одет тепло — в полушубки и валенки. Страна позаботилась о фронтовиках.

Мы знали о том, что задолго до наступления холодов советские люди развернули широкую кампанию по сбору теплых вещей для Красной Армии. Трудно было найти семью, которая не послала бы подарки бойцам, сражавшимся с врагом. Присылали теплые вещи, печенье, конфеты, папиросы и другие вкусные и нужные вещи. Но самыми дорогими подарками для нас были письма: их с большим волнением, собравшись вместе, читали бойцы. В своих письмах советские патриоты призывали бойцов решительно и беспощадно громить немецко-фашистских оккупантов.

Такой подарок с письмом получил и я. Прислали его из Пермской области. В небольшой посылочке были шерстяные варежки, кисет с табаком и коробочка леденцов. «Товарищ командир! Гоните немцев! Скорее освобождайте Родину и приходите домой!..» По почерку я понял, что письмо было написано школьницей. Читал эти строки, и перед глазами вставали образы советских людей, томящихся в оккупации, картины разрушений и горя.

Снова шел обильный пушистый снег, которым бы впору только любоваться, но сейчас он был так некстати. Дороги снова завалило, движение колонн нашей дивизии замедлилось.

Я ехал па лошади, которая местами утопала по самое брюхо в сугробах. Время от времени останавливался, ординарец красноармеец Широков брал поводья, а я шел рядом с бойцами, беседовал. По всему чувствовалось, настроение у всех бодрое. Это радовало.

Все понимали, что готовилось большое наступление. Войска сосредоточивались под Старой Руссой. Передислоцировалась туда и наша 182-я стрелковая дивизия. Выступив из района Семеновщины, части шли днем и ночью, лишь изредка делая небольшие привалы. Идти было нелегко, вместо снегопада поднялась пурга, дорогу замело еще сильнее.

На марше нам стало известно, что в 27-й армии произошла смена командующего. Вместо генерала Ф. П. Озерова назначили генерал-лейтенанта С. Г. Трофименко. Никто в дивизии его не знал. Не стану скрывать, что я не понимал: почему надо делать замену перед большим наступлением? Конечно, мы привыкли к Озерову, он был строгий, требовательный командарм, но справедливый, в обиду никого не давал. Но не в этом дело. Озеров знал оборону противника до полка, а на некоторых участках и до батальона, поэтому ему легче организовать наступление. Такие мысли лезли мне тогда в голову.

До места сосредоточения осталось километров 40. В это время меня и командующего артиллерией дивизии полковника Добылева по рации вызвали в штаб армии.

Старая Русса широко раскинулась на берегах реки Полнеть, там, где в нее впадает Парусья. Вокруг города множество рек и речушек пробиваются через топкие болота. Чуть дальше к северу легендарное озеро Ильмень.

В годы учебы в академии я читал в энциклопедии, что на месте города было одно из древнейших славянских поселений — Руссо, «пригород» Новгорода, что в летописи Руссо впервые упоминается в 1167 году. Так что Старая Русса — исконно русский город, входивший в состав Новгородской земли, а с 1478 вошедший в состав Московского княжества. Этот город — свидетель многих событий русской истории. И теперь, с начала августа 1941 года, он стал местом ожесточенных боев. Поля и холмы, леса, болота и озера, реки и речушки на подступах к нему в течение долгих месяцев пересекала линия фронта. Эта земля была вдоль и поперек изрыта, изрезана траншеями и ходами сообщения, переплетена колючей проволокой, захламлена ржавым, горелым и ломаным железом.

Гитлеровцы отчаянно обороняли город, не щадя ни людей, ни техники.

Вокруг Старой Руссы и с обеих сторон дороги, идущей от Рамушево в город, как подтверждение этого, торчали березовые кресты, напоминающие об участи тех, кто хозяйничал на нашей земле.

Гитлеровские войска после отвода демянской группировки на новый оборонительный рубеж принялись энергично укреплять свои позиции: строились новые инженерные сооружения, опорные пункты оборудовались на высотах, в населенных пунктах, на крутых берегах рек. Все опорные пункты связаны были между собой мощной системой огня. Превращая новый рубеж обороны в неприступную крепость, противник в то же время готовился нанести удар по нашим войскам с целью восстановить положение па реке Ловать. Немецкие дивизии — 5, 12, 122, 126 и 290-я, — выведенные из демянского котла, были нацелены против наших 27-й и 1-й ударной армий.