Вадим Сергеевич Шефнер (1915–2002) — замечательный поэт и прозаик — считал прозу «другой стороной поэзии». «Проза для меня, — признавался он, — не низший жанр, не отхожий промысел, а, перефразируя Клаузевица, продолжение поэзии иными средствами». Еще в 1940 году в журнале «Ленинград» Шефнер опубликовал рассказ «День чужой смерти» и с тех пор, все больше входя во вкус, писал прозу: сперва о своем питерском детстве, о детдомовцах 1920-х годов, о фронте и блокаде, потом обратился к «ненаучной» фантастике и «сказкам для умных». В собрании сочинений писателя проза занимает три объемистых тома из четырех.
Тем не менее не все из созданного им было напечатано. В шефнеровском архиве сохранился план неосуществленного прозаического сборника, где значатся рассказы, так никогда и не увидевшие свет. Открывает тот сборник рассказ «Последний суд» («Сутяга»), принадлежащий к военному циклу. На этих рассказах лежит печать настроений той далекой уже эпохи, но они и теперь представляют интерес, и не только историко-литературный, а и читательский, порукой чему их живая интонация и скрытая в них человеческая боль.
Игорь Кузьмичев
Село Ровенское, где родился Григорий Чернов, было бедное, а самая плохая изба в нем была — Черновых. Когда Григорию шел семнадцатый год, по бедности, по молодости связался он с конокрадами, но не свел и двух коней, как вся шайка попалась при деле. Атамана забили мужики до смерти. Григория и двух других тоже побили, но меньше, лишь для острастки. Потом свезли их в губернский город и судили.
Григорий ждал тюрьмы-каторги, считал себя погибшим. Вышло иначе. Деньги у конокрадов кое-какие были, наняли они адвоката. Адвокат Свешников-Браве был молод, он только начинал свою карьеру и на суде говорил горячо — некоторые дамы в зале плакали. Двух подсудимых закатали на небольшие сроки, а Григория по молодости лет оправдали.
Сперва он не поверил, потом одурел от радости, потом проникся безмерным уважением к силе закона; адвокат показался ему чуть ли не богом. В деревню Григорию возвращаться нельзя было: он понимал, что теперь ему там жизни не будет. И вот разузнал он адрес Свешникова-Браве, пошел к нему и бухнулся в ноги: прими к себе, кем хочешь.
Адвокат шел тогда в гору, ему нужен был верный человек; подумал, подумал — и взял Чернова посыльным. Взял — и не пожалел. Чернов за Свешникова-Браве готов был в огонь и в воду. Был он исполнителем, не в свое дело не лез, прибавки не просил. Он разносил всякие бумаги, помогал дома по хозяйству, дрова пилил. Приходилось ему выполнять и денежные поручения. Как это случается с людьми, с первого же разу попавшихся на плохом деле и зарекшихся не воровать, был он безукоризненно, даже как-то болезненно честен.
…В городе все уже знали Григория Чернова. Когда приходил он по Никольской улице к губернскому суду, высокий, черный, похожий лицом на цыгана, прохожие говорили друг другу: «Адвокатов посыльный идет. Верный человек, серьезный — ничего плохого не скажешь, а ведь конокрадом был, табуны угонял».