Законы, по которым вы живете в вашей нормальной реальной жизни, не принимаются автором во внимание — временно, пока вы читаете эту книгу, ибо в ней будут действовать новые законы. Но ни о каких новых законах не будет сказано ни слова.

Если вы ищете намека на них в книге — она не для вас. Лучшее, что я могу пожелать — избегайте конфликтных ситуаций, пусть вашим убежищем после рабочего дня будет мягкая уютная постель, успокойте ваши нервы, расслабьтесь…

Но если для вас это скучно — я приглашаю вас на прогулку.

Том Мишкин пробирался через Малое Магелланово Облако со скоростью, лишь немного превышающей световую, двигаясь вперед весьма успешно, хотя и без особой торопливости. Его корабль «Интрепид-XX» был загружен морожеными южноамериканскими омарами, теннисными туфлями, кондиционерами, молочным концентратом и прочими товарами широкого потребления, предназначенными для колонистов планеты Дора-5. Мишкин удобно расположился в кресле командной рубки перед пультом управления, на котором убаюкивающе мигали лампочки и слабо пощелкивали реле. Он размышлял о новой квартире, которую собирался купить в городе Перт Амбойбас-Мер, в десяти милях к востоку от Сэнди Хук. Там, в пригороде, можно жить спокойно и безмятежно, вот только перспектива каждый раз добираться домой на подводной лодке…

Внезапно один из релейных щелчков перешел в треск.

Мишкин выпрямился — его натренированное ухо пилота всегда было настроено на аварию-которая-не-может-произойти… но которые случались довольно часто.

Крак, крак, крак, хрум…

Точно. Это все-таки произошло.

Вчера, во время своею неповторимого интервью представителям прессы, профессор Дэвид Юм из Гарварда заявил, что последовательность не заключает в себе причинность. Когда его попросили расшифровать это высказывание, он указал на то, что последовательность является лишь аддитивным фактором, а не порождающим. Мы попросили доктора Иммануила Канта высказать свое мнение по этому вопросу. Профессор, которого мы застали в его рабочем кабинете в Кал Техе [1] , был поражен до чрезвычайности. «Это, — заявил он, — пробуждает меня от догматической дремы».

Мишкин откинулся в кресле и закрыл глаза. Дела были плохи: расстройство различных органов чувств, представлений о последовательности событий, кажущиеся вспышки света… Он открыл глаза, но лучше не стало. Тогда он протянул руку и взял бутылочку «Для отключения». На этикетке было написано: «Если дело плохо, выпейте содержимое». Мишкин глотнул из бутылочки и уже после этого заметил на другой ее стороне еще одну надпись: «Если дело плохо,

не

пейте содержимое…»

…Радио тихонько бормотало про себя: «О боже, погибну, я точно знаю, что погибну. И зачем я только впуталось в это дело? Мало мне было спокойно сидеть у окна и вести репортаж увиденного? Нет, надо мне было влезть в эту историю, и вот к чему это привело!»

Но Мишкин почти не слышал его, ему было не до радио, у него своих забот хватало, хотя — думал он — где гарантия того, что это МОИ заботы?

Он вдруг заметил, что сидит зажмурившись, — и он открыл глаза, но открыл ли он их на самом деле? Он подумал — а не открыть ли их еще раз, на случай, если он снова это только вообразил, — но передумал, избежав таким образом одной из довольно неприятных форм бесконечной регрессии.

Радио опять начало причитать: «Боже мой, я не знаю, куда я направляюсь! Но если бы я знало, куда я направляюсь, то я бы туда не направлялось. Но не зная, куда я направляюсь, я не знаю, как туда не направиться, потому что я не знаю, куда я направляюсь! Черт побери, все совсем не так, как должно быть! А мне еще говорили, что будет весело!»

Склад на Гармонии представлял из себя огромную, ярко освещенную конструкцию из нержавеющей стали и стекла, сильно смахивающую на супермаркет в Майами Бич. Мишкин посадил свой корабль, выключил двигатель и положил ключ в карман. Он шел по залитым светом проходам, мимо полок, заваленных транзисторами, мешками с цементом, паропреобразователями, формами для обжига, мешками с мороженым концентратом спирта, микроспектрометрами, свечами зажигания, стереодинамиками, модулями настройки, капсулами с витамином В, покрытыми алюминиевой фольгой — в общем, всем, что может понадобиться путешественнику, отправляющемуся в путь по ближнему и дальнему космосу. Он подошел к центральному пункту связи и спросил про деталь ІЛ223А.

Он ждал. Шли минуты.

— Эй! — крикнул Мишкин. — В чем дело?

— Ужасно виновата, — отозвалась контрольная панель. — По-видимому, я замечталась — последние дни были такими тяжелыми…

— Да что здесь происходит? — возмутился Мишкин.

Суденышко скользило по чистой воде ручья, управляемое искусным веслом старого даяка, который ловко подвел хрупкую посудину к бамбуковому причалу, единственному звену между деревней Омандрик и окружающим миром.

Белый человек, американец, одетый в брюки для верховой езды, пропотевшую белую рубашку, мятую походную шляпу и в ботинки «москито», наблюдал за приближением лодки, сидя в сравнительной прохладе длинной веранды своего дома. Он неторопливо поднялся, проверил свой револьвер 38-го калибра системы «Кросс и Блэкуэлд», который он по привычке носил в хорошо промасленной замшевой кобуре, подвешенной на ремнях под мышкой, и неуклюжей походкой направился к причалу, спокойно шагая сквозь знойную духоту тропиков.

Первым, кто ступил на причал с древнего суденышка, был высокий араб в развевающемся белом одеянии с желто-белым головным убором жителя Хадрамаута

[33]

. За ним проследовал невероятно толстый человек неопределенного возраста в красной феске, помятом костюме из белого шелка и в сандалиях. Толстяка можно было бы принять за турка, но зоркий наблюдатель, отметив слегка раскосые зеленые глаза, почти затерявшиеся в складках жира, тут же определил бы, что это венгр из карпатских степей. За ним сошел невысокий истощенный молодой человек лет двадцати типично английской внешности, по резким жестам и дрожащим рукам которого можно было догадаться, что он постоянно употребляет амфетамин. Из-под его джинсовой куртки выглядывала рифленая поверхность ручной гранаты. Последней с лодки сошла девушка в нарядном узорчатом хлопчатобумажном платье, с длинными черными волосами, струящимися по плечам, и с бесстрастным красивым лицом.

Вновь прибывшие кивнули на причале американцу, но до тех пор, пока все они не собрались на веранде, предоставив пилоту вертолета привязывать судно с помощью услужливых туземцев, не было произнесено ни единого слова. Они уселись в бамбуковые кресла, и мальчик-слуга в белой одежде разнес всем на подносе ледяные коктейли с джином. Толстяк поднял свой бокал в молчаливом приветствии и сказал: «Кажется, дела у вас идут неплохо, Джемисон».

— Естественно, — ответил американец. — Я ведь единственный торговец в этих местах. Дела с изумрудами идут неплохо. Кроме того, здесь есть редкие птицы и бабочки, а также немного золота в наносах рек. Иногда из Хомарских захоронений мне перепадают какие-нибудь безделушки. Ну и, разумеется, время от времени попадаются и другие стоящие вещи.

Менее чем в миле от дома Джемисона, если спуститься вниз по крутой тропинке, протоптанной в джунглях, располагалось туземное селение Омандрик. На первый взгляд это была обычная тамильская

[34]

деревушка, похожая на сотни других, беспорядочно разбросанных по берегам реки Семиль — неведомого потока мутной коричневой воды, у которой, казалось, едва хватало сил на то, чтобы течь по сухой, сожженной солнцем почве в воды далекого Восточно-Яванского моря, с его отмелями и бесчисленными рифами. Но наблюдательный глаз, осматривая деревню, мог бы заметить незначительные, но безошибочные признаки запустения — снесенные ветром крыши хижин, заросшие сорняками участки с перезревшими таро, лодки с дырявыми днищами, разбросанные по берегу реки. Можно было заметить неясные тени, мелькающие среди деревьев, — нашествие крыс, обнаглевших до того, что они совершали набеги на заброшенные огороды средь бела дня. Именно это больше всего говорило об апатии жителей селения, их духовном упадке. Как гласит поговорка береговых жителей, присутствие крыс в дневное время означает, что землю забыли боги.

В центре деревни, в хижине, которая размерами вдвое превышала остальные, вождь Амди сидел, скрестив ноги, перед коротковолновым приемником с питанием от батарей. Из динамика слышался статический шум эфира, а зеленый глазок индикатора горел, как глаз пантеры при лунном свете. Это было все, на что был способен приемник, поскольку у него не было антенны, даже в то время, когда его приобрел Амди. Но шум из динамика и горящий зеленый глазок в достаточной мере удивляли старика. Радио стало его духовным советником. Он обращался к нему за советом раз в несколько дней и говорил потом соплеменникам, что духи мертвых нашептали ему свои советы, о которых нельзя было говорить вслух.

Танин, шаман, так и не мог определить, действительно ли старый вождь верил в эту чепуху, или же он использовал это «волшебное» радио для своих целей, чтобы избежать наиболее обременительных заповедей Дома Ножа. Стоя сейчас рядом с вождем, одетый в темную тогу, со священным черепом обезьяны, прикрепленным к голове, шаман решил, что хитрость вождя скорее всего была бессознательной: желание избежать ответственности и желание верить тесно переплетались. Но шаман не мог обвинять своего владыку, какими бы ни были его мотивы: годы были жестоки к Амди, и Дом Ножа не мог облегчить его страданий. Побуждения старика были понятны, но это не могло остановить шамана, он должен был сделать то, что необходимо, ведь у жреца, избавителя от змей, были свои обязанности, и их надо было выполнять независимо от того, как это могло сказаться на его чувствах.

— Так что же, вождь? — спросил шаман.

Старик украдкой взглянул на него. Он выключил приемник — ведь доставать батареи, эту пищу богов, было невероятно трудно, их покупали у жадного торговца, живущего в большой хижине у излучины реки. Кроме того, он уже услышал послание, слабый голос своего отца, почти затерявшийся среди тысяч голосов других духов, просящих, проклинающих, обещающих, ищущих связи с живыми, живущих в черном доме на краю света.

Человек с тысячей лиц беспокойно заворочался, почти проснулся, почти узнал все свои «Я».

ВПЕРЕД, ПОПЛАВАЕМ В КОЛЛЕКТИВНОМ БЕССОЗНАТЕЛЬНОМ

[35]

— Имя?

— Протей.

— Занятие?

Порт Арахнис расположен на клочке земли, выступающем в залитые солнцем воды Восточно-Яванского моря. Это типичный южноазиатский город полный хаоса и подчиняющийся жестким правилам. Запах сотен смешанных и экзотических специй поражает путешественника еще за много миль от берега. Эти запахи, их непрерывно изменяющиеся комбинации непредсказуемо воздействуют на чувства человека с запада. В памяти возникают никогда не происходившие события, появляются абсурдные, совершенно непонятные ощущения. Это сенсорное насилие не может не оказать воздействия на путешественника, привыкшего к прохладному приему безразличными городами запада. Восток без каких-либо усилий проникает сквозь внешнюю, рациональную, прозаическую оболочку личности, изменяет ее, подвергает воздействию фрагментов пророчества, ужаса и просветления, ни с чем не сравнимой вялости духа и внезапных вспышек чувств. Приближение к Арахнису — это первый шаг в сновидение.

Разумеется, стойкий западный путешественник ничего не знает об этом. Ничего не подозревали и те трое — двое мужчин и женщина, приплывшие на закате в крестообразную бухту Арахниса на своей паровой яхте. Их невежество было по-детски открытым и трогательным, но не могло защитить их от поглотившего их немыслимого мира.

Они пристали в сгущающихся сумерках. Их планы давно были ясны. Все было предусмотрено и даже возможные случайности были приняты во внимание.

Араб и девушка остались на судне, охраняя предмет в холщовой сумке. Толстяк сошел на берег и направился в окруженный стеной город, — по улице Продавцов птиц, улице Собак, улице Забывчивости, улице Множества дверей. Названия улиц были странными, если, разумеется, вообще обращать на это внимание.

Толстяк чувствовал себя плохо. Качка на судне вызвала головокружение, которое все не проходило. Ему пришлось испытать немало потрясший, а он не был легко приспосабливающимся человеком.

Толстяк постучал в огромную, обитую медью дверь. Слуга впустил его и провел через внутренний дворик в прохладную затемненную комнату с высоким потолком. Толстяк почувствовал себя намного лучше, сидя на мягких парчовых подушках и потягивая ледяной шербет из охлажденной серебряной чашки. Но он все же чувствовал себя очень странно, головокружение так и не проходило. Это раздражало толстяка, было совсем не к месту. В комнату вошел Ахлид, щуплый и тихий человек лет пятидесяти. Толстяк спас ему жизнь во время беспорядков в Мухгайле. Ахлид был благодарен ему за это и, самое важное, был надежным человеком. Они имели общий бизнес в Адене, Порт-Судане и Карачи. Они не встречались с тех пор, как Ахлид несколько лет назад переехал в Арахнис.

Ахлид осведомился о здоровье толстяка и внимательно выслушал его жалобы на недомогание.

— Мне кажется, я просто не могу переносить этот климат, — сказал толстяк. — Но это не имеет отношения к делу. Как твое здоровье, друг мой, как твои жена и ребенок?

— У меня все хорошо, — ответил Ахлид. — Несмотря на тяжелые времена, мне все же удается заработать на жизнь. Моя жена умерла два года назад, когда ее на базаре укусила змея. Дочь моя здорова, ты увидишь ее позже.

Толстяк пробормотал слова сожаления. Ахлид поблагодарил его и сказал: