«Боинг– 727», продиравшийся сквозь сплошную завесу кучевых облаков, кидало, словно гигантское серебряное перо. В динамике переговорного устройства раздался озабоченный голос пилота:

– У вас застегнут привязной ремень, мисс Камерон? Ответа не последовало.

– Мисс Камерон! Мисс Камерон!

Наконец она очнулась от глубокой задумчивости.

Год назад день Лары Камерон был заполнен до отказа:

10 сентября 1991 года

5.00 – Тренировка

7.00 – Выступление в программе «Доброе утро Америка»

7.45 – Встреча с японскими банкирами

В ту ночь, когда родились его дочь и сын, Джеймс Камерон пьяный валялся в кровати публичного дома, зажатый с двух сторон проститутками-близняшками из Скандинавии. Внезапно в дверь забарабанила содержательница борделя мадам Кристи.

– Джеймс! – прокричала она и, толкнув дверь, вошла в комнату.

– А-а, черт бы тебя побрал, старая курица! – раздраженно прорычал Джеймс. – Неужели нельзя оставить мужика в покое даже здесь?

– Извини, что помешала тебе развлекаться, Джеймс. Дело касается твоей жены.

Живущий в Глейс-Бее подросток мог найти для себя бесчисленное множество занятий. Это и футбол, и хоккей, и катание на коньках, и игра в кегли, а летом – купание и рыбалка. После занятий старшеклассники любили потусоваться возле аптеки. Были в городе и два кинотеатра, а желающие потанцевать могли провести вечер в «Венецианских садах».

Но все эти развлечения были не для Лары. В пять часов утра она должна была уже быть на ногах, чтобы помочь Берте приготовить завтрак для постояльцев общежития да еще успеть до школы убрать их постели. После обеда она уже спешила домой и начинала готовить ужин. Она помогала Берте накрывать на столы, а после ужина убирала грязную посуду, мыла ее и насухо вытирала.

Частенько на ужин подавались шотландские национальные блюда: howtowdie и hairst bree, cabbieclaw и skirlie. Но самым любимым блюдом было black bun – сдобная булка со специями.

Застольные беседы шотландцев будили в воображении Лары суровые картины северной Шотландии – горной страны, откуда вышли ее предки, и рассказы о них заставляли ощущать ее принадлежность к ним. Много раз слышала она и о Великом Глене, где находятся озера Лох-Несс, Лохи и Линнхе и множество неприветливых прибрежных островов.

В гостиной стояло разбитое пианино, и иногда по вечерам, после ужина, там собирались постояльцы и пели песни о доме: «Анни Лори», или «Бегущая во ржи», или «Родные холмы», или «На дивных берегах озера Ломонд».

К семнадцати годам тщедушная, долговязая девочка превратилась в женщину. Лицо Лары носило печать ее шотландских предков: гладкая, словно светящаяся, кожа, изогнутые дугой тонкие брови, серые, как грозовое облако, глаза и копна буйных черных волос, да еще выражение глубокой печали, которая, казалось, не покидала ее, будто трагическая история ее народа стала частью ее существа. От лица Лары Камерон было трудно отвести глаза.

Большинство постояльцев жили без женщин, если не считать девиц из заведения мадам Кристи да проституток из других публичных домов, так что, естественно, молодая красивая девушка стала объектом их влечения. Они то и дело зажимали ее в углу на кухне или в своих комнатах, когда она делала там уборку, и страстно нашептывали: «Ну почему бы тебе не быть со мной поласковее? Я мог бы многое для тебя сделать».

Или: «Ведь у тебя нет парня, а? Давай я покажу тебе, что такое настоящий мужчина».

Или: «Как насчет поездки в Канзас-Сити? Я собираюсь туда на следующей неделе и буду рад взять тебя с собой».

После подобных попыток того или иного жильца затащить ее к себе в постель Лара заходила в комнату, где лежал ее беспомощный отец, и говорила: «Ты ошибался, папа. Все мужчины хотят меня», – и уходила прочь, а он только изумленно смотрел ей вслед.