ю – Ю болела; она проснулась только в 12 часов. Ты злоупотребляешь таблетками, говорил всегда я (мать её работает медсестрой и заносит домой лихорадку поглощения лекарств и сами эти лекарства). Полезные полужелеобразные пилюли. Горло болит, голова болит, говорит она раза два-три в месяц (а просто голова болит - чуть ли не каждый день). У меня вот, говорю, практически никогда, тьфу-тьфу, а почему? – думать, думать ей надо… Она, Ю-ю, можно сказать, глупая – со мной не сравнить. Развитие её не ушло дальше, чем группы  «Вирус», «Руки вверх», «Дискотека «Авария» и отягощённое чтение краткого изложения русской классики и – конечно же и – в  особенности – бессознательной любви-потребности к телевизору как к самой невинной вещи. В будущем, я думаю, всё это преобразуется в вялую любовь к профессии и статусу, а также в потребность (уже без любви) в телевизоре и таблетках (в том числе витаминах и кремах), еще, конечно, кроссворды, рецепты масок, тортов и прочие советы, кругом одни советы… Но моего мнения, как вы  догадались уже, вообще никто не спрашивает. И как я ей объясню, что это, может, злоупотребление. Я, например, люблю злоупотреблять спиртным, а если мне кто-нибудь скажет, что злоупотреблять им нехорошо – неужели я поверю?! Я, допустим, слышал, что это как бы вредно, но уж если оно мне органически присуще, то я этот вопрос закрою как таковой.  Она проснулась в 12 часов, встала. В свои пятнадцать она была такой хорошей, на мой взгляд (теоретически я очень оч. понимаю в девочках). Она соответствует всем современным канонам красоты – высокая, стройная, с формами - но формы эти суть андрогинизированные, в стиле Мэрилина Мэнсона на обложке «Микеникел энимэлз» - милая, слегка а-ля Николь Кидман (здесь и далее мы будем пользоваться трафаретными образами  масскульта, дабы короче достигнуть мозга читателя. –

Авт

.), такие ходят по самым высоким подиумам; единственное, что её отличает от её супердвойников – у нее нет еще надменной улыбки, означающей понимание жёстких законов шоубизнеса, нет взгляда усталости из-за «жизни», нет домашней улыбочки, означающей то же самое, а именно, что всё о’кей, ребята, и что свои деньги надо отрабатывать, нет никакой осанки, позы, позиции, позиционированности, никакой аристократичности. Если б она была хоть в каком-нибудь виде аристократкой, училась бы всему, воспитывалась, носила брильянты, знала бы языки, а также то, что жизнь это поток удовольствий, за которые надо платить, делая карьеру, - она была бы самой натуральной аристократкой, дочкой, секретаршей, моделью, психологом, любовницей – самой восхищающей смятые взоры всей этой «ботвы». Но она не понимает, что это такое. Она покупает дневник с портретом Алсу и думает, что вот она-то красива, вся соткана из талантов, интервью, платьев, кожаных штанов, фуршетов, любви и самое главное – из какой-то звёздной пыли, похожей на свет от телевизора. Ну в пятнадцать лет сие ещё более-менее простительно (ведь и впрямь нелегко сразу осознать, что у Алсу, например, не очень большой рот, что противоречит всем нормативам  современной шоу-аристократичности).К тому же никто даже не может оценить ее красоту – думают и говорят, что она не уродина, что симпатична, что несколько длинновата, тоща и неуклюжа, что вялая какая-то, что очень большой размер «обувки», что, мягко говоря, не очень большие «груди»… Меж тем, как надо бы  ползать за ней на коленях и целовать, как поётся, песок, где ступала ее «лапа»; Алсу же надо одёргивать, чтоб не зазнавалась, Королёву надо шлёпать довольно грубовато по крупу – как хозяйки ласкают перед тем как подоить свою бурёнку, К. Орбакайте надо говорить: «Конечно оно, «Чучело» фильм хороший, и сам образ, и роль. Но образование ты получила зассатенькое, молодая мама», а когда застигнешь эту Ю-ю или другую свою дочку за просмотром передачи про Л. Долину или так называемую нашу землячку, получившую достойную подготовку в Тамбовском культ-просвет училище, тоже с детства вполне себе упитанную и созревшую, но взявшую в пику традиции после набоковского романа не называть сим именем дочек наименование «Лолита», их, всех вместе, надо так отделать ремнём, чтоб на всю жызню  запомнили, что можно, а что нет.Она, с вчерашним компрессом на горле (фу, водяра – как её только пьют!), в одних трусиках, сидит на кресле и мутно думает о любви (можно сказать, что в настоящий момент даже о сексе), рядом стоят книги маркиза де Сада и графа Толстого, но она не знает этих имён – она листает мягкую коротенькую разваливающуюся на глазах книжку из серии «Романтическ (-ая,-ое, -ий; второе слово я забыл)» и морщится: как мать может читать такую парашу. «Параша» - это ее личное слово: параша – это сериал или советский фильм, непараша – это что-нибудь увлекательное или развлекательное, клёвое, короче. Хоть ей и пятнадцать, она не знает, что можно раздвинуть ножки, приникнуть к ним пальчиком, проникнуть в них и классно закайфовать; но уже близка к этому… (она просто ленива, как говорят «родаки», просто инертна и безынициативна, как выражаются «классуха», «преподы» и «психачи»). Вот она берёт в руки развалины желтопузых и, так сказать, черносотенных газет, обильно украшенных изразцами всякой пакости и обильно приносимых домой одной из «родаков» - «Житьё-бытьё», «Криминал», «СПИД-Инфо», «Экспресс-газета» – где-то они разгадывали кроссворд с формулировками типа «река», на что ответ даётся такой: «русло», или, допустим, «дельта» (хотя последнее я, наверное, загнул) – она тут видит цветную фотографию трупа – сине-зелёное тело пузатого мужика, красно-чёрные лохмотья – отрублены руки и голова (она стоит у него на груди) – даже у Slayer’а на развороте «Diabulus in musica» приличнее! «Фю!» - она отбрасывает листок, выгребая другой, шарит взглядом, чисто механически читает: «Как 20 способами совершить мастурбацию»; это слово не говорит ей ничего («…если поднапрячься, то вспомню, а так…»), но она бегло и вяло читает и вдруг – вчитывается… «Парфюмерный вариант», - читает она. Возьмите шариковый дезодорант… использованный уже, короче… натяните на него презерватив… Я что-то не так поняла?.. Проехали. Можно взять огурец, морковь, баклажан лучше не брать (??!),  тоже натяните, а то бактерии… Душ и т. п. Тоже не очень понятно (ей).(Некторые думают, что речь идёт о девочке лет одиннадцати-двенадцати, но я два раза повторил, что ей больше!) Ей не охота идти на кухню, разогревать этот заклёкший рис без подливки и пить этот почти бесцветный чай без сладостей… Она читает, читает и почти дрожит, хотя и невероятно жарко в квартире, солнечно (самая трудная болезнь была лежать в такую жарищу под сорок под двумя одеялами с температурой под сорок, трястись от озноба, кружиться в бреду под потолком; но сегодня вроде уже всё). Она открывает дверку шифоньерки, чтобы взять майку и новые трусики, смотрит на себя в длинное узкое зеркало. Выпячивает задницу, нагибается, смотрит, дрожит, тянет что есть мочи трусы вверх…«Хард-способ для девственниц».              Роется в коробочке на шкафу, выбирает самый дорогой и красочный  презерватив (их много - и не понять зачем! - натаскала мама – она теперь работает ещё и в аптечном складе), кладёт его за резиночку трусов, берёт также и коротенькие лосины-бриджи и идёт в ванную, в уборную надевать их.Вдруг она прихватывает и маленькую подушку с дивана.Закрывшись в сортире (хотя и никого нет дома), она засовывает подушку в лосины, что-то смотрит. Потом приносит ещё две таких подушечки, закрывается, лихорадочно суёт, поправляет, переминает. Вот!! – совсем похоже на ягодицы. Она пробует свои, потом эти. Снимает трусики, надевает их на «куклу», натягивает, нюхает на ней, трётся об нее своими бёдрами, пугается шумов в коридоре… Потом даже голая выходит, вытряхивает подушечки на диван, идёт на кухню, берёт какую-то толкушку и бежит в ванную. Она натягивает латекс и пробует языком, на этой ли стороне смазка, клубника. Неумело пятится к унитазу и пытается сесть на толкушку. Но это не так просто. Она пробует себя пальчиком и спереди, и сзади, как бы сравнивая, смотрит на новую «куклу» и вдруг ее осеняет, что мешают складки латекса – он должен быть расправлен и гладок! Она бежит в кухню и хватает деревянный молоток с более толстой, чем у толкушки, ручкой, переодевает, вывернув, расправляет, суёт, садится, но… она кидается за газетой, читает, хватает шампунь, льёт на руку, с отвращением и страхом тыкает себя пальчиком с ногтем («ногти, даже длинные или накладные, пластиковые или акриловые – не помеха. Главное – смазка! и… желание!..»), уливает, с большим мужеством толкает молоток в себя и вдруг нечаянно вскрикивает… Боль адская!.. Фу, вроде жива... Теперь и не туда, и не сюда!.. Но ручка-то, как не крути, всё равно меньше, чем член настоящий, – сама себе удивляясь, даже безвольно усмехаясь, думает она, вспоминая это

Надо открывать. Она стягивает одежду, закапывает в грязное бельё, моет руки и одновременно молоток, вытирает газетой руки, подтирается ей, собирает с полу всё и заворачивает в  неё  вместе с презервативом, бежит в кухню бросить, зарыть всё это в мусор, бежит в сортир, отматывает колоссальную ленту бумаги, вытирает ягодицы и бёдра, бросает в унитаз, смывает, бежит, летит открывать… «Дерьмо» - в голове её одно слово.         -    Кто?Она осмотрела на свои руки – есть (ли) следы.-    Дэн, ты?-    Открывай, дура – «кто – кто»?!

Это был  девятилетний братан Денис.

-    Что, кончились танцы? Ирина Васильевна не ругала за костюм?

-    Не-е-ет! – заорал,  «как полоумный», Денис, бросая ранец в коридор.

-    Люлька-писюлька!

  Ю-ю проснулась, надела халат. Воды не было, солнце пекло из балкона на кухне, в зале храпел отец. Она сидела на унитазе, гладила своё потное тельце. Смывать совсем нечем, вчера даже никто не догадался набрать в ведёрко. Она скатала с себя совсем прилипившиеся трусики и пошла за другими… Блин, трусов-то нет приличных… не-приличных!.. Вспоминались и вчерашние физические ощущения, но непонятно как быть дальше. То, что она почувствовала, то, что она увидела, – лучше б этого не было, плохо, что это есть. Она хотела выпить чай, но воды не было и в чайнике, да ещё на дне плавали какие-то макароны или одноразовая лапша… Она нарыла в вазочке пять рублей мелочью, с трудом напялила юбку с майкой и решила спуститься вниз за газировкой. На лестнице встретился Кирилл – можно сказать сосед, а раньше они учились в одной школе, дружили, теперь он просто смотрит на неё – он старше на два года.

-  Ты чё, Ю-ю, ходишь?

-  Да так, за газировкой, воды нет опять.

-  Чё на наш пятачок не приходишь? Приходи вечером, выпьем, то-сё…

-  То-сё! У вас там все какие-то коматозные, я-то ведь не пью.

Мы с О. Фроловым как обычно сидим у себя, пишем – вернее, он сидит за столом, за печатной машинкой, а я диктую со своей кровати. Мы пьём пиво и очень веселы – как и в прошлый раз, когда мы впервые писали «под пивом», то есть под мухой – окосели, размякли, распустились, и мало что кроме мата получилось…

-  …Нет, надо чередовать как и раньше жестокие приступы творчества и пьянства… - говорю я.

-  …Репа говорит, что в таком состоянии (вроде речь уже идёт о конопле) можно такое написать…

-  Это только  люди далёкие от искусства думают, что мы с тобой пишем под кайфом, что я, О. Шепелёв, гений филфака и всего мира, пишу под кайфом! Я презираю каннабинольщиков – это всё равно что отовариваться в сэкондах, у них нет своих исконных образов и эмоций…

-  А курточку-то из сэконда, которую Реппа покупала, ты носишь…