Их везли в товарном вагоне, битком набитом пленными, как скот. Они могли только стоять. Если кто-то падал, то уже не поднимался: пространство над ним смыкалось, и тот, кто еще час назад считался человеком, превращался в подставку. Только через три дня вагон открыли, трупы заставили вынести тем же пленным, и в первый раз за трое суток дали поесть — соленой селедки. Голодные, изможденные люди, не думая о том, что эта еда погубит их всех, накинулись на рыбу. Ивану тоже достался хвост селедки. Голодный желудок свело как судорогой. Единственная мысль: «Только бы не упасть», — сверлила мозг.

Через час начала мучить жажда. Вернее, она мучила все это время, но после селедки рефлекс на выживание атрофировался, нутро горело, язык стал каменным и не ворочался. Тогда кто-то в вагоне предложил помочиться ему прямо в рот. Казалось, что потом и умирать легче будет. В помутненном сознании билась мысль: пить. Иван потерял счет времени.

Сколько их везли — несколько дней или неделю — он не знал. После селедки в вагоне стало посвободнее — на очередной остановке трупы вновь вынесли, и теперь по очереди можно было даже сидеть. Им в вагон подали какие-то помои — отварные картофельные очистки. Они жменями брали их из ведра — кому досталось, и пытались есть. На какой-то по счету день вагон открыли, кто мог передвигаться — вышел сам. Тех, кто не мог, подгоняли прикладами. А тех, кому уже было все безразлично, скинули в кучу и оставили умирать.

Ивану исполнилось только двадцать пять лет, и он, благодаря молодости и крестьянской жизнестойкости, шатаясь, вылез из вагона. Мелькнула даже мысль, что ад закончился: светило солнце, зеленая кровля деревьев переливалась чистотой и свежестью, а на земле блестели лужи воды. Он жадно припал к земле, пытаясь выпить хоть глоточек. Кто способен был стоять на ногах, поступили также, но к ним подбежали немцы, послышалась команда:

— Шнель! Шнель!