Если вы пожелаете увидеть место казни Маты Хари, вас скорее всего направят к внутреннему дворику в Венсенне

[1]

, пригороде Парижа. Не стоит обманываться. Настоящее место казни в двух милях от двора, на котором сейчас расположена автомобильная стоянка. Здесь, конечно, нет памятника, и даже столб, к которому она была привязана, вырыт. Однако остались свидетельства нескольких очевидцев, и по ним можно восстановить её последний час.

Он впервые увидел её на фотографии — тоненькую девушку на велосипеде. Одна рука покоилась на обнажённом бедре, другая, казалось, парила в воздухе. Её волосы и глаза были очень тёмными, губы слегка приоткрыты. Всё это было весной 1904 года в Париже, городе, который мы будем всё время упоминать.

Фотографию сделал русский друг, бледный юнец, Вадим де Маслофф. Как и Грей, он впервые появился в этом городе год назад, когда его надежды на Оксфорд рухнули. К зиме они жили, разделённые только узким двориком, и часто встречались по вечерам, чтобы вместе выпить. Де Маслофф был одарённым фотографом и чаще всего обретал собственную индивидуальность, фотографируя «ню» — тем и платил за квартиру... отсюда этот откровенно неприличный портрет юной Маты Хари.

При воспоминании о прошлом те дни всегда возвращались к Грею одними и теми же картинами: приглушённый разговор в дешёвом кафе, голубизна линии горизонта, ощущение трости в руке, обтянутой перчаткой. Это был холодный год, с преждевременными ранними заморозками, нагрянувшими в октябре. Потом пришёл март, и затяжные дожди, и долгий поздний апрель.

Как вспоминал Вадим де Маслофф, она впервые появилась ясным днём, наполненным благоуханием едва распустившихся цветов, в последнюю неделю апреля. Он только что вернулся после утреннего перерыва и обнаружил её сидящей на низеньком диванчике в углу его студии. На ней были чёрное платье, коричневые туфли и бежевое пальто.

В своих фантазиях она избрала местом своего рождения святой город Яффнапатам на Малабарском берегу. Её отца звали Ассирвадам — Благословение Бога. Мать была служительницей в храме. Мир её не простирался далее храмовых садов и поросшего мхом камня, в то время как дальше молчаливо наступали джунгли. В четырнадцать лет она танцевала для старейшин, обнажённая, при свете факелов, глубоко в алькове Шивы. Ночью её приковывали к стене и секли кнутом.

Наконец однажды вечером сквозь свисающие виноградные лозы её взгляд встретил взгляд молодого английского офицера. Ничего не было сказано, но что-то явно произошло между ними, невозможное единение в прозрачной тишине. Он вновь пришёл к ней в самый глухой час ночи и унёс в убежище на горе со снежной вершиной, высоко над караванным путём.

Весной родился сын с отцовскими светлыми волосами и неуловимым взглядом матери. В течение трёх лет они жили в ничем не омрачаемом довольстве до тех пор, пока ревнивая служанка не отравила ребёнка ядом кобры. Слёг с разбитым сердцем и вскоре умер её муж, Мата Хари осталась одна в сумрачном мире; тоска гнала её из города в город.

Подобно другим историям, которые она позднее расскажет, эта содержала крупицу истины. Будучи женой гарнизонного командира на Яве, она действительно жила какое-то время на Востоке. На Суматре она и в самом деле потеряла ребёнка, который погиб от рук злобной служанки. И наконец, она действительно видела храмовых танцовщиц, но мимолётно и издалека.

Существует фотография её первого выступления, вероятно снятая Вадимом Маслоффом. Она стоит полуобнажённая, лишь украшения на груди и длинный саронг

[6]

спускается до бёдер. Индийская диадема возвышается над её заплетёнными волосами. Кажется, она срывает с себя вуаль, в то время как молодой партнёр склонился к её ногам. С балкона свисают гирлянды оранжерейных орхидей и букеты пармских фиалок. Свет факелов придаёт сцене таинственность, а на заднем фоне возникает четверорукий Шива, освещённый прожектором.

На другой фотографии, снятой во время последовавшего за концертом приёма, она появляется в роскошном платье с манжетами из белой парчи. Слева от неё стоит промышленник М. Гиме, тёмный и мощный на фоне камчатного полотна. Справа, в профиль, — худощавый молодой человек, который смутно напоминает Жана Кокто

[7]

, и, наконец, Грей.

Его собственные воспоминания об этой ночи никогда не будут такими точными, как фотографии. После того как он выпил слишком много в её уборной, он удалился в сад, увитый плющом и уставленный терракотовыми урнами. И ещё долго, в то время как все восхищались ею, как чудом, он ясно помнил её обнажённой, чуть дрожащей на мраморном полу, ожидающей аплодисментов...

Грей впервые увидел незнакомца издалека: фигура, темнеющая на фоне кирпичей, тень от нависшего зонтика. Это случилось в понедельник, в первую неделю октября. В эту пору были прекрасные закаты, и Грей частенько делал наброски, расположившись на своём балконе: вечерние крыши и колпаки дымовых труб. И вдруг из ниоткуда явился этот незнакомец, понаблюдал с четверть часа, а затем удалился.

В следующий раз он увидел незнакомца в среду, серым утром, пропитанным запахом угля и подсыхающей мостовой. Там, среди луж речной воды, незнакомец промелькнул быстрым отражением: фетровая шляпа и тёмные фланелевые брюки. И вновь Грей увидел его или подумал, что увидел его, на бульваре Сен-Жермен.

Одинокий господин в пальто.

Незнакомец в чужом городе порой возбуждает мимолётное любопытство, моментальную мысль. А жизнь тем временем продолжалась во многом такая же, как и прежде. В лучшие часы Грей писал, в минуты безделья болтал с друзьями. Его наброски свидетельствовали, что к концу 1906 года он уже был одержим духом экспрессионизма. Приглушённые цвета, детали подчинены настроению, и его явно зачаровывало, например, едва уловимое отчаяние полупустой улицы.