Константин Георгиевич Шильдкрет (1896—1965) — русский советский писатель. Печатался с 1922 года. В 20‑х — первой половине 30‑х годов написал много повестей и романов, в основном на историческую тему.
Роман «Кубок орла», публикуемый в данном томе, посвящён событиям, происходившим в Петровскую эпоху — войне со Швецией и Турцией, заговорам родовой аристократии, недовольной реформами Петра I. Автор умело воскрешает атмосферу далёкого прошлого, знакомя читателя с бытом и нравами как простых людей, так и знатных вельмож.
Часть первая
1. МОРЕ УХОДИТ
В неуёмном буйстве выла метелица.
Вглядываясь в белёсую муть, Пётр хмурился всё больше. Неистовая тоска уже третий день томила его. Лечь бы, растянуться пластом — ни о чём не думать, ничего не решать… А решать нужно. Он зябко передёрнулся, потирая руки, прошёлся по терему и снова остановился у окна, молчаливый, злой, опухший от бессонницы и вчерашнего хмеля. «Ишь, воет, проклятая! Самому от неё, от ведьмы, впору бы взвыть…»
За столом, подперев пухлым кулаком двойной подбородок, сидел Пётр Павлович Шафиров — глубокомысленно рассматривал на карте места предполагаемых военных действий со шведами. Чёрные, чуть насмешливые глаза его щурились. Влажные губы казались тонкими на белом упитанном лице.
— Когда же она угомонится, проклятая! — простонал Пётр. — А ни зги… Словно могила тебе…
2. ПОСЛЫ КОЧУБЕЯ
— Где же монах? — спросил Пётр Павлович, растолкав крепко спавшего челобитчика.
— Где ж ему быть? Молиться пошёл. Богомольный он у нас.
Наскоро протерев глаза, челобитчик отправился вслед за советником по тёмным переходам. Он знал, что скажет сейчас царю, у него было достаточно времени, чтобы всё хорошенько взвесить и обсудить с иеромонахом Никанором. Поэтому держался он уверенно, даже немного надменно.
Однако у входа в горницу его вдруг охватила робость. Мысль, что сейчас он увидит самого государя московского, невольно делала его маленьким, ничтожным. А такое состояние было чуждо челобитчику. За сорок пять лет жизни он повидал всяких людей — одних уважал, других ненавидел, третьих ни во что не ставил. Не раз бывал он и в боях. И всё же никогда не терял достоинства, «ласки к своей чести казацкой».
3. ПУТЬ К СЛАВЕ
Пока Пётр спал, Скавронская запёрлась в угловом терему с приехавшим из-под Вильны Александром Даниловичем Меншиковым.
— Пей, мой приятный, — потчевала она гостя, нежно водя рукой по его гладко выбритому лицу.
Меншиков с удовольствием сосал романею, закусывал солёным лимоном и ловил тонкими губами пальчики Марты.
— Не возьму в толк, — приторно улыбался он, — что слаще — романея или персты сии сахарные?
4. ВЕРИТ — НЕ ВЕРИТ?
— Годи! — размахнулся Яценко и пребольно ударил себя кулаком по лбу. — Годи, кобыла ледаща! Годи, морда паскудная! Басурман! Так тебе! На! Держи!
Бог ведает, сколько бы ещё наслаждался казак самоистязанием, если бы не ощутил вдруг приступа мучительной жажды.
Он огляделся по сторонам. Пустота. Перед ним стог сена, дальше, за лугом, — провал, словно конец земли, а в полусумраке торчит из провала колокольня. Сквозь лёгкий туман Яценке показалось, что висит она в воздухе и мерно, чуть-чуть покачивается. От этого ему стало и чудно и страшно немного.
«Хоть бы собака забрехала или коняка какая затопала», — вздохнул он грустно и приткнулся к стогу.
5. КОЧУБЕЕВНА
Матрёна, стиснув зубы, лежала в крохотной своей светёлке. Всё тело её ныло от побоев, но ещё горше были ни на минуту не покидавшие её мысли об отце.
Она не пропустила ни слова из того, что рассказывал давеча Яценко, и нисколько не удивилась его рассказу.
Ещё пять дней тому назад в доме у Мазепы она случайно, сама не желая того, подслушала несколько слов из письма, которое гетман читал какому-то незнакомому ей человеку. Письмо это так поразило её, что она в первую минуту как бы потеряла рассудок. Она поняла, какая смертельная опасность грозит отцу, и виновной в этом признала себя. «То за мой грех карает Господь! До седьмого колена мстит Бог за прелюбодеяние».
Мазепа нашёл её лежащей в беспамятстве перед киотом, привёл в чувство и долго выпытывал причину горя. На все его вопросы Матрёна отвечала одно:
