На помочах инстинкта, на которых оно и поныне ведёт неразумную тварь, ввело человека провидение в жизнь, и так как разум его пребывал ещё в зачаточном состоянии, оно стояло у него за спиной, подобно заботливой няньке. Голод и жажда открыли человеку потребность в пище. Всем, в чём он нуждался для удовлетворения этой потребности, провидение в изобилии окружило его и посредством обоняния и вкуса руководило его выбором. Щадя его наготу, оно даровало ему мягкий климат и, оберегая его беззащитную жизнь, установило вокруг него мир, ничем не нарушаемый. Для поддержания рода оно позаботилось вложить в него половое влечение. В том, чем он сходствует с растением и животным, человек был таким образом полностью завершён. Начал понемногу развиваться и его разум. Поскольку природа продолжала печься о человеке, думать и действовать за него, он тем легче и беспрепятственнее мог отдать свои силы спокойному созерцанию, и его разум, ещё не отвлекаемый никакою заботой, мог безмятежно заниматься созиданием для себя орудия — языка, а также развлекаться пленительной игрой воображения. Человек созерцал вселенную ещё счастливым взглядом. Его радостно настроенная душа бескорыстно и целомудренно воспринимала любое явление; целомудренными и яркими отлагались они в его восприимчивой памяти. Итак, беззаботным и благостным было начало дней человеческих, да иным оно и быть не могло, дабы человек окрепнул для предстоявшей ему борьбы.

Предположим, что провидение остановило бы его на этой ступени; в таком случае человек стал бы счастливейшим и разумнейшим из животных, но никогда бы не вырвался он из-под опёки естественных влечений и побуждений, никогда бы его действия и поступки не стали свободными и, следовательно, нравственными, никогда не преступил бы он границ, положенных миру животных. В сладостном покое, подобно вечному младенчеству, протекала бы его жизнь, и круг, в котором бы он неизменно вращался, был бы предельно тесен: от желания к наслаждению, от наслаждения к покою и от покоя — снова к желанию.

Но предназначение человека было иным, и заложенные в нём силы призывали его к совсем иному блаженству. Всё, что природа делала за него в его младенческом возрасте, он, достигнув совершеннолетия, вынужден был взять на себя. Он сам должен был стать творцом собственного благополучия, и степень этого благополучия зависела исключительно от него самого, от доли, внесённой им в его созидание. С помощью разума надлежало ему вновь обрести состояние утраченной им теперь невинности и вернуться свободным и разумным туда, откуда он вышел подобным растению, вышел существом, руководимым только инстинктами; из рая неведения и рабства человек должен был, хотя бы много тысячелетий спустя, подняться ценою трудов и размышлений в рай познания и свободы, где ему надлежало подчиняться внутреннему нравственному закону столь же неукоснительно, как он некогда подчинялся инстинкту, и поныне властвующему над растениями и животными. Что же должно было неминуемо случиться? Что не могло не произойти, раз человеку было предопределено двинуться навстречу этой далёкой цели? Едва только он впервые испытал силы своего разума, как природа тотчас выпустила его из своих попечительных рук, или, вернее, он сам, увлекаемый ещё неведомым ему самому побуждением и не сознавая величия того, что творит, скинул с себя помочи, направлявшие его до этой поры, и, ринувшись с неокрепшим ещё разумом в самую гущу бурной и стремительной жизни, вступил на опасный путь нравственного освобождения. Если глас божий в Эдеме, налагающий запрет на древо познания, мы примем за голос инстинкта, отталкивающий человека от этого древа, то его пресловутая непокорность завету господню явится не чем иным, как отпадением от инстинкта, то есть первым проявлением самостоятельности, первым дерзанием его разума, рождением его бытия в мире нравственных представлений. Это отпадение человека от руководившего им инстинкта, правда принёсшее во вселенную нравственное зло, но вместе с тем сделавшее возможным появление нравственного добра, есть, несомненно, величайшее и счастливейшее событие в истории человечества; с него начинается освобождение человека, и здесь был заложен первый краеугольный камень человеческой нравственности. Прав школьный учитель, толкующий это событие как

Но прав и философ, сие называющий исполинским шагом вперёд, ибо лишь благодаря этому шагу человек превратился из раба естественных побуждений в создание, действующее свободно, из автомата — в нравственное существо; совершив этот шаг, он впервые вступил на лестницу, которая через много тысячелетий приведёт его к владычеству над собой. Отныне путь к наслаждению удлинился. Поначалу человеку достаточно было протянуть руку, чтобы удовлетворить зародившееся желание, тогда как теперь удовлетворение желания было обусловлено замыслом, волей к действию и, наконец, усилием. Доброе согласие между животными и человеком окончилось. Нужда гнала животных на поля, возделанные человеком, и побуждала их нападать на него самого; поэтому он вынужден был при помощи своего разума обеспечить себе безопасность и превосходство сил, в котором ему отказала природа; ему пришлось изобрести для себя оружие и оберегать свой сон, построив неприступное для этих врагов жильё. И вот тут, частично отняв у него животные наслаждения, природа вознаградила его духовными радостями. Взращённые им растения поразили его своим вкусом, которого он доселе за ними не знал; после томительного дневного труда сон под выстроенным им самим кровом казался более сладостным, чем среди ленивой безмятежности рая. Борьба с разъярённым тигром также радовала его: в ней открывались ему сила собственных мышц и собственная хитрость, и всякий раз, преодолев какую-нибудь опасность, ему за спасение своей жизни приходилось благодарить лишь себя самого.

Теперь он был уже слишком облагорожен для рая, и если порою, под гнётом нужды и забот, он и мечтал вернуться туда, то потому лишь, что ещё не познал себя самого. Внутреннее нетерпеливое влечение — пробудившаяся в нём жажда деятельности — преследовало бы его в этом праздном благополучии и отравило бы радости, достигнутые им без приложения труда. Оно превратило бы рай в пустыню, а вслед за тем пустыню — в рай. Не будь у человека необходимости бороться с врагами более страшными, чем неурожай, ярость диких зверей и непогода, — люди были бы счастливы. Однако на человека наседала нужда, в нём заговорили страсти, и вскоре они восстановили его против себе подобных. С таким же человеком, как он сам, пришлось ему вступить в борьбу за собственное существование, борьбу длительную, запятнанную преступлениями, до сих пор не закончившуюся, — но лишь в этой борьбе могли совершенствоваться его разум и его нравственность.

Уже первые сыновья, рождённые праматерью человечества, имели перед своими родителями весьма важное преимущество: они воспитывались людьми. Все успехи, достигнутые родителями самостоятельно и потому в медленном и упорном труде, пошли на пользу их отпрыскам. С самого раннего возраста передавались они детям, как бы играючи, в наставлениях, проникнутых нежной родительскою любовью и лаской. Таким образом, начиная с первого сына, рождённого женщиной, вступает в действие мощное орудие, то орудие, благодаря которому род человеческий сохранил все накопленные им знания и будет сохранять их и впредь, а именно: традиция, или передача понятий.

Здесь повествование Моисея прерывается, и после промежутка, объемлющего свыше пятнадцати лет, оба сына предстают перед нами уже взрослыми. Этот отрезок времени имеет, однако, существенное значение для истории человечества, и если источник оставляет нас здесь перед пробелом, то разум наш должен постараться восполнить его.

Рождение сына, его кормление, уход за ним и его воспитание в немалой мере приумножили познания, обязанности и опыт первого человека, и мы должны попытаться показать это с возможною полнотой.

Своим насущнейшим материнским обязанностям первая мать училась несомненно на примере животных; что же касается облегчения родов, то ему, надо полагать, её научила нужда. Забота о детях заставила её обратить внимание на множество мелочей, создающих уют и удобства и доселе неведомых ей; количество предметов, которые она научалась употреблять, всё возрастало, и материнская любовь была на этот счёт чрезвычайно изобретательна.

До этого времени родители знали лишь один-единственный вид общественных отношений, лишь одну любовь, ибо каждый из них имел перед собою только одно существо. Теперь, с появлением нового существа, им открылся новый вид любви, они познали новый вид нравственных отношений —

родительскую

любовь. Это новое, совершенно бескорыстное чувство было более чистым, нежели то, уже им известное, которое основывалось исключительно на удовольствии и на потребности в общении друг с другом.

Успехи культуры сказались уже в первом поколении людей. Адам возделывал землю. Один из его сыновей, как нам известно, открыл новый способ пропитания — он занялся скотоводством. Таким образом, уже в те времена человечество, в зависимости от условий существования, делилось на два разряда: земледельцев и пастухов.

Школою первого человека была природа, и ей он обязан всеми полезными в жизни знаниями. При внимательном наблюдении порядок размножения в растительном мире не мог надолго остаться для него тайною. Он видел, как природа сеет и как она поливает, и в нём пробудилось желание подражать её примеру, а вскоре и нужда побудила его оказывать природе поддержку и умелыми действиями увеличивать её добровольные щедроты.

Не следует, впрочем, думать, что первое поле было засеяно хлебными злаками, — для этого нужно было иметь слишком много знаний и навыков, а ведь природе свойственно движение от простого к более сложному. Одним из первых возделываемых человеком растений был, по всей вероятности, рис; на него указывала людям сама природа, ибо рис произрастает в Индии в диком виде, и древнейшие историки упоминают о возделывании риса, как об одной из древнейших отраслей земледелия. Человек заметил, что длительная засуха истощает растения и что после дождя они быстро оправляются и оживают. Он заметил, кроме того, что ил, нанесённый разливом рек, способствует увеличению плодородия. И то и другое открытие он применил на деле: он начал давать растениям искусственный дождь и в тех случаях, когда поблизости не протекала река, несущая ил, — натаскивать его на своё поле. Итак, он научился поливать и удобрять почву.

Труднее, по-видимому, дался ему первый шаг, направленный к использованию животных. И тут, как и во всём прочем, он начал с самого несложного и естественного. Возможно, что, прежде чем посягнуть на жизнь животных, несколько поколений довольствовалось только их молоком. Несомненно, что на первую попытку употреблять молоко животных в пищу людей натолкнуло материнское молоко. Познакомившись с этой новою пищей, человек сразу захотел обеспечить себя ею. Стремясь иметь эту еду всегда наготове и про запас, он не мог дожидаться благоприятного случая, который столкнул бы его с нужным животным именно в тот момент, когда он ощущал голод. Поэтому он надумал собрать вокруг себя некоторое число пригодных для его целей животных; он завёл себе стадо. Для этого потребовались, однако, такие животные, которые живут сообща; ему надлежало перевести их из состояния дикой свободы в состояние покорности и мирного покоя — иначе говоря, приручить. Прежде чем он отважился на приручение тех животных, которые были дикого нрава и превосходили его силою и естественными средствами самозащиты, он занялся укрощением наименее диких и уступавших ему в силе. Овцу он приручил, таким образом, раньше, чем свинью, быка или лошадь.

Лишив животных свободы, он вынужден был взять на себя заботу об их прокормлении и печься о них. Так он сделался пастухом. Пока человеческое общество было немногочисленным, природа в избытке давала пропитание его стаду, состоявшему из немногих голов, и человек не ведал иной заботы, как подыскивать подходящее пастбище, а когда оно истощалось — заменять его новым. Этот лёгкий труд вознаграждался с лихвою, и плоды, которые он доставлял, не зависели ни от времени года, ни от перемены погоды. Постоянное довольство было уделом пастуха, свободолюбие и ленивый весёлый нрав стали чертами его характера.

Некоторые места в нашем источнике позволяют нам сделать вывод, что полигамия на заре человечества была явлением редким и что, следовательно, уже в те времена был в силе обычай ограничивать себя в браке и довольствоваться одною женой. Упорядоченные браки свидетельствуют, однако, о некоторых начатках морали и об утончённости нравов, которые мы едва ли ожидали найти в столь отдалённые времена. В большинстве случаев, лишь испытав последствия беспорядочной жизни, устанавливали люди определённый порядок, и законы, как правило, порождаются беззаконием.

Итак, закрепление упорядоченных браков основано, надо полагать, не столько на законе, сколько на обычае. Первый человек не мог жить иначе, как в браке, а его пример для второго человека уже приобретал некоторую законную силу. Начало роду человеческому положила одна-единственная чета. Этим примером природа как бы возвестила о своей воле.

Если предположить, что в древнейшие времена соотношение полов было приблизительно равным, то придётся признать, что сама природа позаботилась упорядочить то, чего не мог бы упорядочить человек. Каждый мужчина брал себе лишь

одну

жену, ибо только

одна

и оставалась на его долю.

Когда же впоследствии равновесие в соотношении обоих полов заметно нарушилось и появилась возможность выбора, этот порядок оказался уже закреплённым в силу постоянного следования ему, и никто не отваживался нарушить обычай отцов, внося в него новшества.

Тем же путём, что и упорядоченные брачные отношения, сами собою установились и определённые правила общественного поведения. Сама природа внушила людям чувство почтительности к родителям, поставив беспомощного ребёнка в зависимость от отца и приучив его с самого раннего возраста уважать его волю. Это чувство сохранялось у сына на протяжении всей его жизни. Когда же и он в свою очередь становился отцом, сын его также не мог взирать без почтения на того, к кому, как он видел, столь почтительно приближался его отец, и он беспрекословно оказывал глубочайшее уважение отцу своего отца. Чем больше разрасталась семья и чем старше становился родоначальник, тем почтительнее относились к нему члены семьи; к тому же его опыт — плод долгой жизни — давал ему естественное превосходство над теми, кто был моложе его. В каждом спорном вопросе родоначальник, таким образом, был последней инстанцией, и длительное соблюдение этого обычая положило основание естественной и не тягостной для подчинённых ей верховной власти — власти патриарха над родом, которая не только не уничтожила всеобщего равенства, но, напротив, укрепила его.

Азия, которую потоп лишил её населения, вскоре стала добычей диких зверей, быстро размножившихся на столь плодородной после потопа земле и распространивших своё господство повсюду, где человек был не в силах оказать им сопротивление. Поэтому каждый клочок земли, за обработку которого принимались люди нового поколения, необходимо было сначала отнять у диких зверей, а затем, силой и хитростью, отстаивать в борьбе с ними. Наша Европа в настоящее время очищена от этих диких обитателей, и мы едва ли можем представить себе, сколь тяжким бедствием для человека были они в те времена; сколь страшен был сей бич, об этом, помимо свидетельства некоторых мест Пятикнижия, мы можем судить также по обычаям древнейших народов, в особенности греков, которые приписывали укротителям диких зверей бессмертие, а также обожествляли их.

Так, например,

фиванца Эдипа провозгласили царём

в благодарность за то, что он уничтожил опустошавшего страну Сфинкса. Сходным образом заслужили себе посмертную славу и обоготворение

Персей, Геракл, Тесей

. Всякий, кто не жалел своих сил ради искоренения общих врагов, становился величайшим благодетелем человечества, и действительно, для того чтобы ему в этом деле сопутствовала удача, он должен был соединять в себе редкие дарования. До того как война начала свирепствовать между людьми, охота на зверей была подлинно делом героев. Такая охота осуществлялась, по-видимому, толпами людей под предводительством храбрейшего из них, то есть того, чьё

естественное

превосходство над остальными обусловливалось его мужеством и умом. С его именем связывались важнейшие подвиги этого рода, и оно привлекало многие сотни людей, готовых следовать за ним по пятам, чтобы вершить под его началом чудеса храбрости.

Поскольку такая охота предпринималась на основе некоторых предварительных соображений, то есть по плану, задуманному и осуществляемому предводителем, он молча присваивал себе право указывать остальным их обязанности и навязывать им

свою

волю. Неприметно для них самих у людей выработалась привычка повиноваться ему и выполнять его замыслы, как наиболее прозорливые. Если к тому же предводитель отличался личной отвагой, смелой душой и физической силой, то страх и восхищение, которые он вызывал, ещё больше способствовали его возвышению, и люди в конце концов слепо подчинялись его руководству. Если между его товарищами, совместно с ним участвовавшими в охоте, возникали какие-нибудь раздоры, — а в такой многочисленной, грубой и дикой толпе охотников это было неизбежно, — то естественным судьёю их споров был опять-таки

При дележе добычи ему по справедливости, как предводителю, давалась большая доля, и так как она превосходила его потребности, то у него оставался излишек жизненных благ; раздачей этих благ он обязывал других к признательности ему и таким образом создавал себе приверженцев и друзей. Вскоре вокруг него собралось некоторое количество наиболее храбрых, численность которых он старался непрерывно увеличивать постоянными благодеяниями; так он неприметно создал из них своего рода личную охрану, отряд мамелюков, со свирепым усердием поддерживавших его притязания и наводивших своей многочисленностью ужас на всякого, кто пытался ему противоборствовать.

Поскольку охота, которою он занимался, была полезна земледельцам и пастухам — ведь он очищал их угодья от врага, несущего с собою опустошение, — вполне возможно, что они начали доставлять ему время от времени добровольные дары из своих урожаев и от приплода своих стад в качестве известного вознаграждения за его столь полезный им труд; этот дар он впоследствии превратил в постоянную дань, полагающуюся ему по заслугам, и, наконец, стал взимать её с них, как налог, как следуемый ему побор. Частью этой поживы он оделял самых ретивых воинов и тем самым увеличивал число своих подчинённых. Так как охота нередко заводила его на поля и пашни, что причиняло им немалый ущерб, то многие земледельцы сочли для себя выгодным откупаться от этого зла добровольным подарком, который он впоследствии опять-таки начал требовать и со всех тех, чьи поля он мог бы повредить, если бы только захотел. С помощью этих и сходных с ними способов приумножал он своё богатство, а благодаря ему — богатство своих приверженцев, составивших в конце концов небольшое войско, тем более грозное, что в борьбе со львами и тиграми оно закалилось, легко переносило любые опасности и невзгоды и вдобавок одичало вследствие грубости своего ремесла. Ужас предшествовал теперь его имени, и никто уже не отваживался отказывать ему в чём бы то ни было. Если у кого-нибудь из сопровождавших его возникал спор с кем-нибудь посторонним, охотник, естественно, взывал к своему вождю и заступнику, и тот привык таким образом распространять свою судебную власть и на то, что к охоте не имело ни малейшего отношения. Чтобы стать царём, ему теперь недоставало только торжественного признания; но разве кто-нибудь мог бы отказать в этом ему, предводителю вооружённых до зубов буйных дружин? Он был более всех способен властвовать, так как более всех располагал мощью, потребной, чтобы заставить подчиняться своим велениям. Он был благодетелем в отношении всех, ибо ему, а не кому-либо другому, обязаны были они миром и безопасностью от общего всем врага. Власть в сущности уже принадлежала ему, ибо самые сильные и те уже находились у него в подчинении.

Пятикнижие Моисея

 — основная книга Ветхого завета — более древней части библии. Пятикнижие состоит из следующих частей: Бытие, Исход, Левит, Числа и Второзаконие. По данным науки, Пятикнижие восходит к V веку до н. э. и представляет переработку устных преданий различного происхождения.

…фиванца Эдипа провозгласили царём…

 — Эдип — персонаж греческой мифологии. Мифы об Эдипе получили известность в художественной обработке великого древнегреческого драматурга Софокла (497 – 406 гг. до н. э.).

Персей, Геракл, Тесей

 — герои древнегреческих мифов. Геракл, величайший из них, по преданию, совершил двенадцать подвигов в борьбе с различными чудовищами. Персею приписывается убийство горгоны Медузы, Тесею — уничтожение Минотавра.

Аларих, Атилла, Меровей

 —

Аларих

 — вождь вестготов (395 – 410), в 410 г. его войска захватили и разграбили Рим.

Атилла

 — предводитель гуннов (433 – 453), в 451 г. был разбит римлянами на Каталаунских полях (современная Франция); в 452 г. гунны подступили к Риму, но город взят не был, Атилла ограничился выкупом.

Меровей

 — полулегендарный король франков (V в.), родоначальник династии Меровингов (V – VIII вв.).

Мидянин Дейок

 — по греческим источникам или согласно ассирийским надписям Даяукку, в конце VIII в. до н. э. объединил индийские племена и создал могучую державу. Рассказ Геродота о его избрании на престол как «праведного судьи» носит легендарный характер.