Они облетели Озеро с восточной, подветренной стороны, чтобы не ощущать смрада, который источала зеленоватая, мутная вода водоема.

Когда-то, давным-давно, это место называлось «Озеро Байкал», но сейчас вторая часть названия канула в лету и осталось просто — «Озеро». Но несмотря на гниющую воду, под поверхностью Озера еще теплилась какая-то жизнь, а в многочисленных водоемах-садках по его берегам выращивали рыбу-пангасиус — деликатес для больших столичных начальников.

Поэтому они предусмотрительно держались поодаль от берега, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания. В этих местах уже много лет не видели боевых коптеров и на непривычный силуэт несомненно обратили бы внимание.

В жизни людей порой случается так, что за один день происходит столько событий, сколько их не было за всю предыдущую жизнь.

Они привели его сюда и сказали: «Это ваша

комната

, здесь вы отныне будете жить».

Он быстро учился, он уже понял, что новое в его лексиконе слово «

комната

» означало — жилое помещение. Но это место меньше всего походило на жилое помещение. Гораздо больше это место напоминало приемную какого-то большого начальника.

Несколько раз в жизни ему случилось попадать в такие приемные, вернее — мимоходом проходить через них, потому никто конечно не позволил бы обычному лагерному работнику задержаться в таком роскошном месте.

И сейчас эта роскошь окружала его, а его словарный запас был очень скуден для того, чтобы описать всю эту роскошь. В нем просто не было соответствующих терминов. Ну каким словом, можно, например, назвать освещение, когда в комнате светло, а самого источника света не видно и из-за этого ничто не отбрасывает теней и глазам очень приятно, и на тебя сходит какое-то неземное спокойствие.

Визит Рабиндраната Тагора чудесным образом прогнал тревогу. Корчак больше не боялся оставаться один. Откуда-то из глубин подсознания выплыло понимание, что быть в одиночестве — естественное состояние человека и ощущение невиданной свободы охватило его.

Он решительно подошел к кофейной машине, вложил в паз капсулу, как учил его Тагор и нажал первую попавшуюся кнопку, на которой было нанесено непонятное слово техническими смиволами — AMERICANO. Машина послушно зарокотала и выдвинула чистую пластиковую чашку.

Порция на этот раз была большая, такая же, как порция лагерного кофе. Но запах был не лагерный, а тот самый, чудесный запах. Корчак сел в

кресло

, — теперь он знал, что именно так называется эта поверхность для сидения, и осторожно отхлебнул, словно опасаясь, что вдруг вкус на этот раз окажется «не тем», и понял, что этот напиток он может пить бесконечно.

Чувство блаженства охватило его. Он закрыл глаза и подивился, как легко потекли мысли. Как же оказывается легко думается, когда ты в одиночестве! Когда нет этого постоянного фонового гомона, когда никто не отвлекает тебя ежеминутно.

Память перенесла его назад, и он будто воочию увидел картину сегодняшнего утра.

Никто не знал с какой целью работники из лагеря обязаны были дежурить на уроках истории в лагерной школе. Тем, кто интересовался, отвечали: «Это традиция. Начальству виднее. Однажды это может потребоваться». Впрочем, никто и не возражал. Дежурство длилось пару часов, а освобождали от работы на целый день. Да еще давали дополнительный день к отпуску. Всего-то за то, что посидишь с детишками за партой.

Злобная крикливая тетка на вахте не хотела его пускать.

— Куда лезешь! На карточке что написано? Игнатий Лойола! А ты кто? Ян Корчак!

— Посмотрите, пожалуйста, — вежливо настаивал Корчак, — видите, тут пометка о подмене. Сегодняшним числом.

— А почему печать такая расплывчатая, хлебным мякишем небось перекатывал?

Капо нарочно поставил свой стол в самом дальнем конце помещения, и любой входящий должен был идти к столу через все внутреннее пространство, ежась под строгим взглядом. Корчак не боялся Капо, но все равно постарался чуть ли не бегом проскочить эти пятнадцать метров.

— Ну, что скажешь? — по обыкновению спросил Капо вместо приветствия.

— А чего тут говорить, — странно это все! Прислали стражника с приказом мне явиться самостоятельно, и он потом меня чуть ли не полпути сопровождал, дескать должен удостовериться, что я без задержек прибуду. Что за дела такие!

— Ну тебе лучше знать, что ты там набедокурил, — нейтрально-расплывчато заметил Капо.

— Донос, что ли был? — поинтересовался Корчак.

Солнце клонилось к закату, освещая огромную плоскую равнину со стадами пасущихся антилоп. Внимательный наблюдатель, приглядевшись, мог бы увидеть среди вытянувшихся теней от редких баобабов двух крадущихся гепардов, которые потихоньку подбирались к отставшей от стада антилопе, чтобы сделать последний бросок

Но никаких наблюдателей не было поблизости. Вот уже несколько сотен лет на эту бескрайнюю равнину не падал глаз человека.

Когда-то, в давние времена, эта земля носила название Серенгети и принадлежала людям чернокожей расы. Но однажды сюда пришли солдаты Великого Вождя и забрали всех людей в трудовые лагеря. Местные жители отчаянно сопротивлялись, но их было мало, а солдат Великого Вождя — много, и они были лучше вооружены.

Потом еще несколько раз в течение десятилетий здесь появлялись военные экспедиции, чтобы отловить немногих уцелевших местных жителей, и в конце концов на этой земле не осталось людей.

А потом и солдаты Великого Вождя перестали сюда заглядывать. Эта земля стала принадлежать своим изначальным хозяевам — стадам травоядных и охотящихся на них хищников. И так было сотни лет.

Еще несколько дней назад он догадался, что Белоснежка была пришелицей из того чудесного мира, в котором жили люди, никогда не знавшие лагеря. И он поместил ее на своей схеме в то самое «блаженное где-то».            

И вот теперь Белоснежка, его Белоснежка, лежала рядом, и обняв его, рассказывала ему истории об этом дивном мире, как когда-то там, в тайге, рассказывала сказки.

Но истории эти совсем не напоминали сказки, они не были ни волшебными, ни веселыми, эти истории.

И тот мир, который они описывали, нельзя было назвать ни «чудесным миром», ни «блаженным где-то». Она звала его «свободным миром», но в этом мире, так же, как и в лагере, не было ни свободы, ни справедливости.

Главное отличие свободного мира от Лагеря было в том, что люди в том мире принимали участие в воспитании своих детей, дети знали своих родителей и жили вместе с ними в

семьях

.

— Меня искало всё ревизорское сообщество? — удивился он, — искало обычного лагерного работника? Зачем?

— Прежде всего потому, что ты был нужен мне. Потому что этого хотела я. Потому что я просила их тебя найти. А во-вторых, потому что ты и сам был нужен им.

— Я? Ревизорскому сообществу?

— Да, Ян, ревизоры — не обычные люди. За столетия мы выработали чувство коллективной интуиции. А интуиция не признает случайностей. С самого детства маленьких ревизорчиков учат: ничто не происходит случайно. Во всем, где другим видится случайность, ты должен выискивать закономерность. Ревизорское сообщество решило, что, если судьба свела нас в одной точке времени и пространства в таких невероятных и невозможных обстоятельствах, значит в этом есть какой-то важный смысл. Путь он пока непонятен, но он — есть!

И оно искало тебя, как человека, невероятная история которого указывала на то, что этому человеку отведена какая-то важная роль в каких-то будущих события. И конечно — оно искало тебя для меня. «Тебе повезло, девочка, заранее познакомиться с отцом твоих будущих детей и влюбиться в него», — шутили взрослые, но я видела, что относятся они к этому серьезно.

— Я не намерен спасать этот мир! — сказал Ян.

События последних суток развивались настолько стремительно, и в эти сутки было втиснуто так много, что он уже потерял ощущение времени.

Когда он мчался по лестнице к двери своей Белоснежки? Вчера? Сегодня? Когда Такэда застал его в комнате Анны? Когда это было? Сегодня утром или неделю назад?

Может быть бессонная ночь была тому виной, но все смешалось в сознании Корчака, и у него возникло странное ощущение, что его мысли обретают материальность. Стоило о чем-то подумать — и это превращалось в реальность.

Всего несколько дней назад он написал на листке строку «моя команда» и под ней — список имен. И вот этот список материализовался — все эти люди сидели сейчас перед ним.

Дежурный на вахте виновато улыбнулся и развел руками:

— Не получится коптер вызвать, метель. Ветер, в трех метрах ничего не видно. Погода совершенно нелетная.

Корчак вдруг понял, что он так глубоко ушел в работу, что даже не задумывался, какая за стеной погода. Комфортная атмосфера центра расслабляла, здесь было все необходимое для жизни и работы, всё под рукой. В большой библиотеке были оборудованы рабочие места, был доступ к компьютерной сети, и не было никакой необходимости куда-либо уезжать, даже выходить наружу. Можно было заказать кофе и сэндвичи прямо в библиотеку, и их принесли бы. Дабл Ви приказал выделить Корчаку отдельный персональный кабинет в здании центрального управления, но Корчак заглянул туда только один раз, на несколько минут, когда переоделся и оставил там свой лейтенантский мундир.

Лишь сейчас он сообразил, что он вообще не высовывал нос за пределы центра последние две недели.

— Что же делать? — растеряно спросил он у вахтера, — мне надо срочно в центральное управление, меня ждет Дабл Ви.

По глубокой тропинке, протоптанной в снегу, шел человек в лагерной одежде со старым ржавым ломом в руках. За ним в нескольких шагах шел стражник с винтовкой наперевес, а по бокам от тропинки, по насту, семенили две крупные сторожевые собаки, внимательно наблюдая за идущим впереди человеком.

И вот в какой-то момент они вдруг одновременно притормозили свой бег и глухо зарычали.

— Даже не думай, — равнодушно сказал стражник, — они сразу почуют, как только ты только лом перехватишь. Думаешь ты первый такой умный, с ломом на винтовку.

— Мне-то, вообще, терять нечего, — глухо сказал конвоируемый, — какая разница, тут или там. — он вдруг остановился, уронил лом на тропинку и обернулся.

— Но-но, — грозно крикнул стражник, — вскидывая винтовку.

Когда Корчак вошел в кают-компанию дирижабля, то сразу поймал на себе множество недоуменных и разочарованных взглядов. Он догадался в чем было дело. Кают компания видимо гадала над причиной задержки рейса без объявления причин и решила, что они ждут какого-то важного, особого пассажира. А вошел обычный, ничем не примечательный лейтенантик.

Во всяком случае — ничем не примечательный для этих пассажиров. Тут собрались только чиновники самых высоких рангов — рейс был «пассажирским».

Дирижабли уже сотни лет были главным средством воздушного сообщения. Они бывали трех видов: грузовые, грузо-пассажирские и просто «пассажирские». Первые, понятное дело, возили только грузы, вторые — тоже возили грузы, но небольшие партии, а основным их назначением была все же перевозка пассажиров, простой массовой публики, в простеньких многоместных каютах без особых изысков.

А вот просто «пассажирские» дирижабли предназначались для самых высших каст и были по сути летающими дворцами, с роскошной отделкой, большими персональными каютами, с ваннами, кинотеатром и изысканной кухней. Попасть на такой дирижабль случайному пассажиру было невозможно. Ян смог зарегистрировать тут место только при помощи ревизорской Басмы́.

И вот сейчас все эти важные пассажиры собрались для предполетного инструктажа в огромной кают-компании отделанной ценными сортами дерева, с большими мягкими диванами обтянутыми настоящей кожей. Корчак впервые оказался в окружении такого количества важных персон, которых легко можно было распознать по вызывающе роскошной одежде и по характерному, надменно-презрительному выражению на лицах.

Дирижабль плавно парил над берегом моря, заходя на посадку с запада, навстречу восходящему Солнцу. Ян прильнул к окну кают компании, завороженный открывшейся ему картиной. Раскинувшийся на фоне восхода великолепный Куала-Лумпур, совершенно не походил на невзрачный и серый Бодабо. Тут совсем не было унылых одноэтажных цехов и бараков, рассечённых грязными подъездными путями — привычной панорамы Бодайбо. Двух, трех, а то и пятиэтажные знания административного центра выглядывали красивыми светлыми пятнами из буйства тропической зелени. А собственно сам Лагерь, его сельскохозяйственные угодья — поражали правильной геометрией разноцветных лоскутов полей. Это было очень красиво.

Всего несколько дней назад Корчак улетал из суровой морозной зимы, а тут цвело лето во всей красе. Корчак знал конечно, что Куала-Лумпур лежит совсем в другой климатической зоне, где не бывает зимы в традиционном понимании. Но одно дело читать об этом, и другое — увидеть воочию.

Одна из стюардесс поставила перед ним чашечку кофе.

— Будьте осторожные, — шепнула она, — кажется он готовит какую-то пакость.

Ян и сам это знал. Сегодня с утра, выйдя к завтраку он напоролся на взгляд жирного чиновника, который был полон такой ненависти, что Корчак почти ощутил физическое давление этого взгляда.

«Она была моей семьей, а я — её», — эти слова Глинская прокричала полтора месяца назад, когда они только узнали тайну Безмятежных Островов. Когда Елена поняла, что ее лучшая подруга вместо Островов попала туда, откуда возврата нет. Но теперь случилось чудо, подруга вернулась. Подругу звали Жанна Д’Арк.

Уже давно погас экран интеркома, а мысль о случившемся чуде не отпускала Корчака. Он вдруг подумал о том, что жизнь изощрённее всяких фантазий. И что, если бы всё это происходило бы не в реальности, а на страницах какого-нибудь романа, то наверное, никакому автору в голову даже не смог бы прийти такой лихо закрученный сюжет.

Но тем не менее, эта новость почему-то сняла то чувство напряжения, что не отпускало его последние дни. «Все у нас получится!» — подумал он с какой-то непреклонной увереностью. — «Такие невероятные случайности не происходят просто так!».

Он поднялся на верхний этаж, залитый ярким светом, вливающимся через множество окон. Здесь было прохладно и тихо. В многочисленных мягких креслах сидели люди, видимо, ожидавшие коптеров.

Корчак подошел к служащему в мундире транспортной службы и достал свою карточку офицера госбезопасности.

Они завязали ему глаза.

— Это для конспирации, — сказали они, — это чтобы вы не подсмотрели дорогу.

— Можно подумать, что даже если бы я подсмотрел, я бы что-то понял, — я только что прибыл в ваш лагерь и никогда до того тут не был, — улыбнулся Корчак.

—  Не возражайте, — строго сказали они.

Он и не возражал, и ничуть не сопротивлялся, когда они надевали на него повязку. Однако, стоило ему сесть в кресло коптера, как он почувствовал, что из подлокотников и из-за спинки выползли какие-то обручи и плотно охватили его, так что он оказался прикованным к креслу.