Новые коттеджи стояли на стратегической высотке, и каждый из них являл собой неприступную крепость.

Стрелы новоявленных стрит были вложены строителями в туго натянутую тетиву леса, окружившего эту былую пригородную деревеньку. В легендарные времена, наверное, стояла здесь церковь с погостом, а каждый мирянин мог заснуть вечным сном в сухом песчанике после трудов своих. В таком золотом песчанике, какой любят сосны, где маслята с капельками радужной росы на шляпах.

Каждому бы жить в таком месте, где выстроил свой особняк старина Чугуновский, бывший инженер-машиностроитель и бывший уже «челнок». Жизнерадостный пятидесятилетний повеса, у которого, по его мнению, все получалось. А то, что не получалось, он напрочь и легко забывал. Оттого ему казалось, что каждый новый день его жизни — самый первый из всех прожитых им на земле. Если ровесник жаловался, что жизнь несет, как сивый конь к оврагу, и что она, эта самая жизнь, промелькнула, как солдатская самоволка, то старина Валерий Игнатьевич начинал вспоминать. И со свежим удивлением обнаруживал свое непонимание вопроса:

— А по мне, так я прожил сто жизней… И еще хочу…

Той тоже нравится смотреть окрест в окуляры бинокля.

— Устала? — спросил ее старина.

— Ой, да я у вас душенькой отдыхаю… — отрывает бинокль от седловины носика, и глаза цветут синими василечками. — Дочка выросла, взамуж уехала!.. Мужик — лечится, падучая у него. На почве водки! Со свиньями управляюсь, корова на Петином лугу округ колышка пасется… А к вам я, как в кино хожу… — и снова биноклем пол-лица укрывает, смотрит в сторону секретной РЛС. — Ой, рядовой Сумин-то снова с этой шкылдой в лес наладился… Пошла-а… пошла… виль-виль-виль… Кани-и-кулы у ей! Вся как на шалнерах…

— А ну как ущипну тебя за спину! — говорит старина. — А?

Видел ли кто, как взрослые играют с детьми в «тю-тю»?

Ребенку показывают что-то яркое, а потом жульнически прячут, говоря при этом несмышленому: «Тю-тю!» Тот таращит глазенки с выражением обиды, машет пухлыми ручонками, выражая смятение чувств. Так было и со стариной Чугуновским, когда он просыпался и не понимал: что же происходило и где он находится? Он по-детски куксился и долго вживался в квадратуру утраченной во время сна реальности…

Еще неделю назад он не думал о своих снах, не помнил их. Он считал, что ему ничего не снится. Нынче же, как пробудится, вспоминает утренние шепотки мамы, когда она по воскресеньям рассказывала отцу свой сон:

— И вижу бы, что тот лысый тому чучмеку говорит: «Где мое Гаянэ?..» Представляешь? «Где, — говорит, — мое Гаянэ?» И в лице так меняется… меняется… Смотрю: а это бы Федя Куликов, и кнут на плече… К чему бы?..

Старый почтальон любил лесной мох, как морской человек, может быть, любит какую-нибудь особенную рябь на море.

Было ему едва за семьдесят. Он помнил, как конопатили таким мхом стены отчего сруба и как тепло было в доме зимой. Драгоценная зелень ласкала взор — в ребячливой душе старика оживало умиление. Насмотревшись на мох и понюхав его изумруд, он достал из казенной сумки свежие газеты и закурил из портсигара. Потом взглядом опытного чтеца стал скользить по столбцам, иногда давая глазам отдохнуть на бликах мягкого солнечного света, отражаемого ободами велосипедных колес.

Солнце уходило уже за полдень, и небо подернулось тучами. Невидимые дальнозорким глазам комары пробивали облачка табачного дыма и ломали хоботки о дубленую кожу почтальона. Просмотрев газеты, он вынул из велосипедного подсумка записную книжицу, куда разборчиво переписал адреса отправителей писем. Перерисовал и латиницу, имея в виду будущие политические процессы.

Потом он посолил и съел с хлебом оранжевую помидорину.

Даже слепые пребывают в инобытие сновидений.

Там они видят иным, подпочвенным каким-то зрением. Сквозь слои замусоренного сознания им видятся постановки непостижимые уму и грозные. Валерий Игнатьевич считал себя не худшим из людей, но химеры инобытия крепенько прихватывали его беспомощную грешную душу и волочили, как кобчик волочит в когтях цыпленка, на неизъяснимые пытки.

— Куда мы спешим? — дипломатично спросил он человека, влекущего его похожим на бесконечные руины пространством. — Куда?

— Куда… Тащить кобылу из пруда! — дерзко отвечал тот, быстрыми шагами попирая жесткий бурьян. — Вот куда!