24 мая 1819 г.

[1]

в г. Дувре в семье герцога Кентского родился первый ребенок — девочка. «Она полненькая, как куропаточка, — с восхищением сообщал герцог Кентский своей теще герцогине Кобургской, — и сочетает в себе силу и красоту».

Эдуард, герцог Кентский, был четвертым сыном британского короля Георга III (1760–1820), и казалось, что новорожденной будет уготовлен брак с каким-нибудь принцем или курфюрстом, в лучшем случае, и тихая семейная жизнь. Но после смерти в 1817 г. дочери принца Уэльского Шарлотты у шестерых сыновей короля Генриха III либо вовсе не было детей, либо они были холосты. А из его дочерей четверо остались старыми девами, а две замужние были бездетными. Речь, понятно, идет о законных детях.

Как писал Кристофер Хабберт, британский биограф королевы Виктории: «И хотя позже было установлено, что король Георг III имел по меньшей мере пятьдесят шесть внуков, в то время ни один из них не обладал законными правами на престол и не считался законным наследником».

[2]

Именно поэтому герцог Кентский и его жена Виктория так торопились из Германии в Англию. Яхта герцога в шторм пересекла Ла-Манш, и 24 апреля 1819 г. супруги прибыли в город Дувр. Виктория себя плохо чувствовала, и высочайшая чета провела месяц в Дувре в Кенсингтонском дворце. Главное, ребенок должен был появиться на британской территории, чтобы иметь права на престол.

А почему британский принц с женой жил в Германии? Ну, во-первых, его жена Виктория была немкой и сестрой принца Леопольда Саксен-Кобургского. Любопытно, что до своей свадьбы с герцогом Кентским, состоявшейся 29 мая 1818 г., она не умела говорить по-английски. Ну а во-вторых, герцог Кентский, равно как и его отец король Георг III, был чистокровным немцем.

Главной целью английского правительства в Крымской войне было уничтожение Черноморского флота и его главной базы в Севастополе. «Газета „Таймс“ писала: „Великие политические цели войны не будут достигнуты до тех пор, пока существует Севастополь и русский флот“. Военная экспедиция в Севастополь называлась „основным условием достижения вечного мира“. Член палаты лордов Линдхерст во всеуслышание и при всеобщей поддержке заявил: „Мы должны пойти на заключение мира только в самом крайнем случай“ — и добавил: „Было бы самым величайшим несчастьем для всей человеческой расы, если бы этой варварской нации, врагу любого прогресса… удалось закрепиться в самом сердце Европы“».

[9]

В принципе Британское адмиралтейство не возражало бы против уничтожения и Балтийского флота, но сделать это было намного дороже из-за географического положения его главной базы Кронштадта, а главное, из-за огромной огневой мощи кронштадтских фортов. А с другой стороны, Балтийский флот не очень-то и беспокоил «владычицу морей». С 1830 г. по 1855 г. число океанских плаваний судов Балтийского флота можно было пересчитать по пальцам.

Балтийский флот на бумаге к 1853 г. представлял собой грозную силу. В его составе было 33 корабля,

[10]

13 фрегатов, а также 11 пароходо-фрегатов.

[11]

Всего на этих судах имелись 3422 пушки. Кроме того, было 15 малых пароходов, вооруженных 80-мм орудиями. Однако они и до войны 1854–1855 гг. плавали в основном в Финском заливе, а в ходе войны не выходили в море из-под защиты фортов Кронштадта и Свеаборга. Всю войну флоты Англии и Франции были безраздельными хозяевами Балтийского моря.

Но вот Черноморский флот был полностью уничтожен самими же русскими адмиралами, а Севастополь сдан. Таким образом, главные цели «владычицы морей» были достигнуты, и теперь стало возможно поговорить о мире с «варварской нацией».

13 февраля 1856 г. в Париже для подведения итогов Крымской войны открылся конгресс представителей великих европейских держав. Это был самый грандиозный европейский форум после 1815 г. Со стороны России в конгрессе принимали участие граф А.Ф. Орлов и барон Ф.И. Бруннов. Семидесятилетний граф Орлов, будучи опытным и удачливым дипломатом, выступал в роли первого уполномоченного. Барон Бруннов, бывший посланник в Лондоне, а затем при Германском союзе, был назначен вторым уполномоченным.

Уже в 1854 г. выяснилось, что боевое значение всех парусных кораблей стало равно нулю, за исключением разве что крейсерских операций в отдаленных частях мирового океана. Поначалу наши старые адмиралы решили копировать Европу с отставанием на 5-10 лет, то есть строить обычные парусные линейные корабли и фрегаты со вставкой внутрь корпуса паровых машин. А чтоб еще дешевле было, попросту снабжать паровыми машинами старые парусные корабли.

Так, в 1857–1860 гг. после тимберовки паровыми машинами были оснащены парусные корабли 74-пушечные «Константин» и «Выборг» и 84-пушечный «Гангут» и 92-пушечный «Вола». Переделка этих кораблей — воплощенный образец бюрократической глупости и технической безграмотности. Эти корабли с самого начала были не боеспособны. И дело не в том, что они не могли драться с броненосными судами, они просто не могли выходить в море. В результате «Выборг» числился в строю около трех лет и в 1863 г. был исключен из состава флота, «Константин» исключили в феврале 1864 г., а «Гангут» 6 марта 1863 г. перечислили в учебно-артиллерийский корабль.

На Балтике в 1854–1860 гг. были построены три новых корабля: 84-пушечные «Орел» и «Ретвизан» и 111-пушечный «Император Николай I». В Николаеве были достроены два 135-пушечных линейных корабля, заложенные еще до войны, «Цесаревич» и «Синоп». Последний первоначально назывался «Босфор», но потом решили не срамиться и переименовали корабль. Машины в Николаеве нельзя было изготовить, и поэтому оба корабля под парусами прошли через Черноморские проливы, обошли вокруг Европы и в 1860 г. в Кронштадте на них установили паровые машины мощностью по 800 номинальных лошадиных сил (л. с.),

[17]

изготовленные в Англии. Понятно, что и от новопостроенных кораблей проку было мало. Из-за перегрузки они были мало мореходны. Так, к примеру, на «Ретвизане» орудия не могли стрелять даже при малейшем волнении, поскольку волны заливали открытые порты.

Куда более эффективными кораблями оказались винтовые фрегаты, корветы и клипера. Для удобства читателя я буду именовать их крейсерскими судами, хотя термин «крейсерские суда» времен Екатерины II был забыт, а термин «крейсер» ввели позже.

Еще в феврале 1854 г. находившийся в Северо-Американских Штатах со специальными поручениями адъютант дежурного генерала Главного морского штаба капитан-лейтенант А.С. Горковенко направил генерал-адмиралу великому князю Константину Николаевичу докладную записку «О гибельном влиянии, какое имело бы на торговлю Англии появление в Тихом океане некоторого числа военных крейсеров наших, которые забирали бы английские купеческие суда около западных берегов Южной Америки, в водах Новой Голландии и Китайских».

Сразу же после Крымской войны русские корабли вышли в океан. Для этого был ряд объективных и субъективных причин. Во-первых, английский кабинет постоянно грозил России войной, и присутствие русских крейсерских судов в океане было хорошим сдерживающим фактором. Во-вторых, присутствия русского флота на Средиземном море и в Тихом океане требовали государственные интересы России.

Был и субъективный фактор. В Морском ведомстве решили отказаться от ежегодного производства офицеров и перейти к системе производства только на свободные вакансии. В основу производства был положен так называемый морской ценз, по которому для получения следующего чина необходимо было пробыть определенное число лет в плавании (мичману полтора года, лейтенанту 4,5 года), а для получения чина штаб-офицера — командовать судном.

Понятно, что морской ценз надо было зарабатывать не в Финском заливе.

С подачи министра иностранных дел A.M. Горчакова поначалу приоритет был отдан Средиземному морю. Новые суда еще не были готовы, и туда пошли морально устаревшие суда.

8 октября 1856 г. из Кронштадта вышла эскадра контр-адмирала А.Е. Беренса в составе паровых судов — корабля «Выборг»

[25]

и фрегата «Полкан», а также парусников — фрегата «Кастор» и брига «Филоктет». При этом часть пути парусные суда шли на буксире у паровых. В декабре 1856 г. эскадра пришла на Средиземное море.

6 ноября 1860 г. в США был избран президентом Авраам Линкольн — ярый сторонник освобождения негров. В ответ семь южных штатов — Техас, Луизиана, Алабама, Флорида, Джорджия и Южная Каролина — вышли из союза. За ними вскоре последовали Северная Каролина, Вирджиния, Теннеси и Арканзас. Эти одиннадцать южных штатов учредили новый союз под названием «Конфедеративные штаты Америки» и избрали в начале февраля 1861 г. президентом Джефферсона Дэвиса.

Театр военных действий занимал по площади пространство больше, чем Германия, Италия, Австро-Венгрия, Франция и лежащие между ними мелкие государства вместе взятые. Большая часть Атлантического побережья, около 900 миль, принадлежала южанам, на долю северян приходилось лишь 700 миль берега. Все побережье Мексиканского залива протяженностью 1300 миль было в руках южан. Естественно, что борьба на море имела важнейшее значение для обеих сторон.

Действия военных судов конфедератов и федералов произвели настоящую революцию в военно-морском деле. Сейчас принято отождествлять революции в военном деле с научно-технической революцией. Но ни в Гражданской войне в США в 1861–1865 гг., ни в Гражданской войне в России в 1917–1920 гг. практически не было сделано особых открытий в технике. Так что «революция» происходила не за счет изобретений новейшего оружия, а за счет нового и грамотного применения уже созданных типов оружия. Это была революция умов, когда командующими армиями и флотилиями стали молодые офицеры, а то и вообще гражданские лица, головы которых не были забиты давно устаревшими доктринами, правилами и наставлениями.

Ни бронирование кораблей, ни морские мины заграждения, ни шестовые мины не были американским изобретением, а давно уже использовались в Европе, но делалось это в целом очень осторожно и бестолково.

На счастье американцев, у них было мало военно-морских офицеров, и высшее начальство почти не лезло в морские дела. Зато было много талантливых инженеров и мелких предпринимателей, предпочитавших оригинальные идеи. Так, например, в Европе броненосные суда строились годами, а в США морские и речные суда обращались в броненосцы за несколько суток.

В царствование королевы Виктории Россия и Англия несколько раз оказывались на грани войны. Наиболее грозными были 1863,1878 и 1885 годы. Естественно, у многих возникает вопрос, а что если у русского или английского капитана не выдержали бы нервы под наведенными на его корабль вражескими орудиями. Да что капитан, нервы могли сдать и у простого комендора. Главное то, что пушки были заряжены, а борт корабля вероятного противника был виден в прорези прицела так близко…

Кто-то обронил крылатую фразу: «История не терпит сослагательного наклонения», которая сейчас стала среди историков почти аксиомой. В самом деле, к примеру, прогнозировать историю России в XVIII веке в случае смерти Петра Алексеевича в возрасте 15 лет — это ненаучная фантастика, грубо говоря, гадание на кофейной гуще.

Но, с другой стороны, историк, отказывающийся анализировать действия того или иного политика или военачальника, становится лишь регистратором событий. И вместо профессоров и академиков писать академические труды и читать лекции студентам смогут простые лаборанты с семиклассным образованием. Такой-то король приказал сделать то-то, а такой-то адмирал сделал поворот на север, и т. д., и т. п. Любой же серьезный исторический анализ должен включать в себя рассмотрение альтернативных вариантов.

Возникает вопрос, как найти тут золотую середину? На мой взгляд, историк должен рассматривать только одну-две итерации, а дальше начинается ненаучная фантастика. К примеру, историк может сказать, в каком случае проигранное сражение могло быть выиграно, и каковы были бы ближайшие последствия. А вот дальнейшее прогнозирование событий уже отдает фантастикой, поскольку число вариантов развития событий растет в геометрической прогрессии.

Рассмотрение альтернативных вариантов в первой и реже во второй стадии является служебной обязанностью во многих специальностях. Так, к примеру, служебная обязанность патологоанатома дать заключение, грамотно ли было проведено лечение умершего, и мог ли он выжить при ином варианте лечения. А в наших военно-морских академиях и штабах со времен Ушакова прорабатывались варианты сражения эскадр или даже отдельных кораблей, например, советского эсминца проекта «56» с американским фрегатом типа «Нокс».

Итак, я предоставляю слово Беломору.

В апреле 18… года крейсер «Русская Надежда» получил приказание вооружиться. На этот раз крейсеру благоприятствовало все. Командир его и офицеры считались лучшими и опытнейшими во флоте, команда выбиралась из всех экипажей — хотя в нашем флоте, право, грешно выбирать.

Погода стояла теплая, вооружение шло быстро, и через неделю после приказа крейсер уже вышел на рейд, принял порох, и, получив запечатанный конверт с приказанием вскрыть его в точке 44° с. ш.; 31° в. д., отправился в море.

Посылка крейсера в море была экстренная, и никто в Николаеве не знал его назначения.

Капитан вызвал механика.

Мы же возвратимся к крейсеру «Русская Надежда», оставленному нами среди океана в виду Пернамбуко.

Среди глубокой тишины ночи на крейсере услышали, наконец, удары весел и тотчас же признали свой вельбот. Нечего говорить, что весь экипаж ждал его прибытия с величайшим нетерпением. Все сознавали или, лучше сказать, чувствовали, что Кононов везет решение их дальнейшей судьбы. В кают-компании, и без того на этот раз молчаливой, смолк говор, и все офицеры вышли наверх.

Безмолвно пристал вельбот и, получив приказание с вахты, потянулся под тали. Не отвечая ни слова на вопросы своих товарищей, Кононов отправился к капитану и нашел его сидящим с циркулем в руках за картой Атлантического океана.

— Объявлена война? — спросил он, поднимая голову.

— Да, 5 мая, — отвечал Кононов.

Мы уже сказали выше, что капитан «Русской Надежды», оставив остров Беби, отдал приказание «Сынку» идти в Тихий океан на соединение с адмиралом Казанцевым. Но приказанию этому не суждено было исполниться.

Так как «Сынок» был не что иное, как создание «Русской Надежды», и так как движения и действия его были в прямой зависимости от этого крейсера и неожиданно закончили его дело у мыса Фартак, только что описанное, то нам кажется не лишним поговорить здесь и о нем.

Можно утвердительно сказать, что как ни серьезно боевое значение типа судна, отвечающего требованиям современности, и вооружение корабля, но значение экипажа во сто крат серьезнее. Благо тем, которые сумеют соединить эти требования в военное время, их ждут неувядаемые лавры и вечная благодарность потомков.

Качества «Мура», обращенного в «Сынка», были созданы образованными мореплавателями, а капитан его Копыткин был такой же воспитанник незабвенного учителя русского флота, адмирала Бутакова, как и весь экипаж «Русской Надежды» и, следовательно, должен был действовать в их духе и направлении.

Надобно сказать, что остров Беби был таким пунктом, у которого суда крейсерской эскадры по расписанию всегда могли ожидать встречи угольного транспорта или посыльного судна с почтой и всеми новостями.