В начале зимы Валентина Васильевна Сенина и ее сын семиклассник Валя получили комнату в большом пятиэтажном доме. Дом этот стоял на самой окраине города, на одном из крутых холмов, придвинувшихся к городу с востока.

Если поднимешься на третий или четвертый этаж и на лестничной площадке посмотришь в окно, то увидишь весь город. Он лежит перед тобой, как на ладони.

У Сениных угловая комната на четвертом этаже. В комнате два окна. Выглянешь в первое — увидишь и башенки консерватории, и купол собора, и универмаг. А выглянешь во второе — увидишь самое замечательное и чудесное. Увидишь Волгу.

Уже на следующий день Валя смог бы, наверно, довольно толково объяснить Пустовойтовой, почему ее зовут не Валей, а Валькой.

Еще вчера, когда она задела спокойно себе идущего, никого не трогающего Клюева, Валя подумал: «заноза».

А сегодня утром, не успев еще войти в класс, с порога, Валька наябедничала:

— Ребята! Сейчас возле учительской Серебрякова перед Ириной Осиповной расшаркивается, просит не вызывать, говорит, болела. А сама целый день вчера на катке проторчала, сама мне сейчас по дороге выболтала.

«Заноза плюс ябеда», — уточнил Валя.

Отец называл Вальку «золотой серединкой».

В семье по счету была она третьим ребенком, а после нее родилось еще двое.

Четверо сыновей было у рабочего судоремонтного завода Сергея Ивановича Пустовойтова и всего лишь одна-единственная дочь. Валька.

Хозяйственных забот в такой большой семье было много. И большая часть этих забот лежала на Валькиных плечах. Мать, Евдокия Андреевна, свято верила в то, что и уборка, и стирка, и готовка обеда — все это дело не мужское.

Поэтому она никогда не ставила в вину сыновьям и неубранные постели, и невымытые тарелки, лишь часто жаловалась на то, что родилась у нее всего лишь одна девочка.

В класс, на двери которого висела табличка «7-й Г», учителя входили по-разному.

Сергей Петрович, например, прежде чем войти в класс, перекладывал портфель из правой руки в левую и приглаживал волосы. Василий Илларионович, преподаватель физики, откашливался и раздвигал пошире плечи. Александра Ивановна поправляла ускользающий из-под мышки классный журнал. А Ирина Осиповна, классная руководительница 7-го «Г», подходя к двери класса, начинала хмурить брови.

Об этом оповестили класс Борис Стручков и Валька Пустовойтова. Им поверили, как очевидцам, потому что они часто опаздывали на уроки и входили в класс вслед за учителем. Лишь одна староста класса Антонина Трехина не поверила.

Седьмой «Г» — это вам не седьмой «А» или какой-нибудь там «Б» или «В»! Никаких чрезвычайных происшествий в седьмом «Г» не бывает. В классе восемь отличников (разве мало!), а неуспевающий всего один — Пустовойтова.

Правда, пока еще неизвестно, как покажет себя этот новенький Сенин.

Во второй половине декабря вдруг подул теплый южный ветер, разом слизнул ледяные узоры с оконных стекол, принес с собой крупные хлопья мокрого снега. Из водосточных труб полились тоненькие струйки воды.

А потом снова ударил мороз, и снег на окраинных улицах, во дворах домов и на площади перед Валиной школой покрылся толстой коркой бугорчатого льда.

В такую погоду на лыжах не покатаешься.

Но Валя каждый день забирал в охапку свои новенькие лыжи и выходил на улицу.

Сначала он делал это, обидевшись на мать. «Вот расшибусь где-нибудь, сломаю руку или ногу, тогда узнаешь, как мне полезно заниматься спортом!»

Дождь все не кончался. Звенящие струи, всю дорогу хлеставшие Дину по спине, размыли крутую глинистую тропинку, и девочка шагала по щиколотку в густой, шоколадного цвета грязи. Грязь была мягкая и теплая. Здесь, на Соколиной горе, прокаленной солнцем, она всегда была такой. В нее приятно проваливаться босыми ногами.

Надо было бы, прежде чем спуститься с горы, смыть грязь в мутном ливневом ручье, но Дина этого делать не стала, все равно на ее грязные ноги никто не обратит внимания. Когда смотрят на Дину, то прежде всего смотрят на ее глаза. Спрячешь глаза за ресницами — смотрят на ресницы. Прикроешь ресницы ладонью — смотрят на Динины волосы. «Вот это глаза! Вот это ресницы! Вот это волосы!»

Скользкая тропинка вывела ее к деревянным домам, на знакомую с детства окраинную улицу.

В доме одна за другой захлопали двери. Пришло утро.

Дина потянулась и разом сбросила с себя одеяло. Осторожно прошлепав босыми ногами по полу, она подошла к дивану и тронула спящего Андрея за плечо.

— Вставай!

Он сейчас же недовольно завозился, заворочался под одеялом.

— Ну хорошо, — шепотом сказала Дина. — Поспи еще немного. Минут пять еще можно.

Перрона не было, вокзала тоже. Было лишь маленькое белое здание, похожее на одноквартирный домик. Внутри оказался зал ожидания. Там было несколько человек.

Дина остановилась посреди зала и спросила громко, ни к кому не обращаясь:

— А как пройти в Лесное?

Ей сейчас же в несколько голосов объяснили, что в Лесное пройти нетрудно — прямо по дороге через лес, мимо водокачки. Только обязательно мимо водокачки и обязательно прямо, а то можно забрести в Старое Лесное.

Это в стороне, там уже давно нет никакого Лесного, его сожгли немцы.

Маленькие домики Затона утонули в пышных сугробах снега. Снег лежит ослепительно белый, вспыхивая яркими колючими искрами.

Подруги вышли на улицу с лыжами в руках. Миновав тихую затонскую улицу, девочки свернули в переулок и по укатанной лыжниками дороге стали подниматься на высокую гору, с одной стороны круто спускавшуюся к Волге.

Лене никогда не удавалось съехать благополучно с вершины горы на заснеженный волжский лед. Доедет до середины пути и — хлоп в снег!

— Можно подумать, что ты нарочно падаешь, — сердилась Зоя.

Лена молчала — на такой крутизне все равно упадешь, так уж лучше падать по собственной инициативе.

Об этом происшествии говорили не только в шестом классе. Вся школа узнала о том, что Боря Милованов поколотил Вадима Киселева, который был в десять раз сильнее Милованова и считался первым задирой в школе. Да еще как поколотил! По-настоящему. Разбил до крови нос и губы.

Борю Милованова в классе все считали «маминым сыночком». У него было худенькое нежное лицо с голубыми большими, как у девочки, глазами. Когда он видел дерущихся мальчишек, то бледнел и обходил их сторонкой. И то, что он поколотил Вадима Киселева, у которого кулаки были покрепче, чем у всем известного Петьки Петрова из седьмого класса, казалось всем невероятным, сверхъестественным.

Драка эта произошла перед самыми окнами школы. Ее видели все: ребята, учителя, даже сам директор видел…

И вот сегодня об этой позорной драке уже около часа говорят на отрядном пионерском сборе. Ребята, требуют, чтобы Боря извинился перед Вадимом и дал честное пионерское, что подобного случая больше не повторится.

Боря молчит.

Никто не мог сказать точно, сколько Валентине Николаевне лет. Иногда ей можно было дать не больше сорока-сорока пяти — тогда она приходила в школу какая-то помолодевшая, веселая. Двоек в такие дни по немецкому языку было меньше, и нянечка тетя Нюра тихо говорила: «Письмо, значит, получила». То ей можно было дать лет шестьдесят (она ходила мрачная, с потемневшим, осунувшимся лицом), и тетя Нюра, вздыхая, шептала: «Не пишет, значит. Вот беда-то. Один-единственный сын, да еще на такой работе! Нервничает, оттого и класс держать не может, а бывало, у нее на уроках по струнке ходили, любили ее. Постарела. Ей бы на пенсию уйти да к сыну уехать, да вот беда: говорят, со снохой не ладит».

Валентина Николаевна была очень рассеянной: она всегда что-нибудь искала — то очки, сдвинутые на лоб, то классный журнал, оставленный в учительской на столе, часто путала и забывала фамилии учеников. В школу Валентина Николаевна всегда приходила с туго набитым портфелем, и всех обязательно интересовал вопрос, что она в нем носит. Кто-то из седьмого «Г» распустил слух, что по дороге в школу Валентина Николаевна заходит на рынок, покупает продукты и складывает их в портфель, что в портфеле у нее всегда лежит картошка, морковь и даже бутылка с молоком…

— Малинкина, к доске!

Тоня Малинкина, худенькая темноволосая девочка с двумя бантиками-бабочками на висках, даже подскочила. Она никак не ожидала, что Валентина Николаевна вызовет ее сегодня. Ведь на прошлом уроке Тоня отвечала да еще получила пятерку. Тоня, поднявшись с места, растерянно пролепетала:

— А вы меня на прошлом уроке спрашивали…

Сегодня Ира впервые за семь с лишним лет учебы в школе не пожалела о том, что у нее нет попутчиков по дороге домой. Хорошо было идти одной по вечерним притихшим улицам. Издалека доносились гудки машин и троллейбусов, шум большого города, а здесь, на окраине, было тихо. Легкими хлопьями падал снег. Снежинки таяли на лбу и на губах, старались примоститься на ресницах.

Маленький мальчишка запустил в Иру снежком и промахнулся. В другое время Ира остановилась бы и сердито сказала: «Хулиган!» Сейчас она только торжествующе крикнула удирающему со всех ног озорнику:

— Мимо!..

Дома никого не было. Ира взяла ключ у соседки, открыла дверь. В кухне на середине стола лежала записка: «Ирочка, кушай, что в духовке. Тьетя Даша».

Есть не хотелось. Ира достала из портфеля красный карандаш, подчеркнула слово «тьетя» и положила записку на прежнее место. Потом она выключила свет, в темноте прошла в соседнюю комнату, взобралась с ногами на диван и прижалась щекой к прохладной коже его спинки.