Вы помните как всё это начиналось? Нет, вы этого и не можете помнить. Это моя история. Или не только моя. Но я вам её расскажу. И напарник поможет. Вот он рядом сидит, головой кивает. Будто и вправду слушает. Но как проснётся, он конечно скажет.

Всё началось с приказа. Вот какая вроде бы мелочь, приказ о понижении в должности. И что переживать? Не первый он, да и не последний, надеюсь.

Изя выскочил из кабинета шефа, имея донельзя бледный вид и повышенную взъерошенность организма. В руке у него был судорожно зажат внушительного вида свиток с яркими восковыми печатями на витых шнурках. Я из интереса пересчитал печати. Три штуки. Почётно. А у меня только две. Ну не считать же ту, что шеф не стал крепить к шнурку, а попросту запустил мне в голову.

— Нет, ты это видел?

Я знал, знал, что такому негодяю, как Гиви, нельзя доверить нашу летопись. Вы считали, сколько раз он назвал меня собакой? А сам? А сам припёрся на причал за двадцать минут до отхода парохода изрядно поддавши, с таксой на поводке, ружьём на плече и с сумкой, в которой что-то заманчиво звякало.

— Сколько лет — одна зима! Где тебя вероятные противники носили? Почему в тулупе посреди лета и что это за барбоска за тобой увязался?

Гиви видимо был не в состоянии усвоить столько информации зараз, и потянулся к сумке, решив помочь себе очередным апгрейдом. Но передумал, и поднял на меня свой ясный взор.

— Не трогай такса, гнида ООНовская! Нашёл барбосу. Это, между прочим, родной папа лабрадора Кони. Он ещё твою жену научит щи в сортире варить. Изя, твоя жена умеет варить щи?

Не понял. Мой непосредственный начальник уже не знает моего семейного положения? Да и своего, кстати. Нам жёны по рангу не положены. Ну, разве что во время командировок в качестве прикрытия. Оно, конечно, качество разное бывает. Но после двух-трёх командировок иллюзии развеиваются. Это людям хорошо. Пожили чуток женатыми, и вот уж помирать пора. А у нас… Жуть. Представить себя женатым на молодке возрастом по десять тыщ лет? Увольте. Лучше уж как Люцик. Ему, кстати, отдельное спасибо. Именно после его бунта наше безбрачие было утверждено официально. Во избежание, так сказать, и впредь.

Вот мать моя. Хоть и не было у меня её никогда, а вспомнить пришлось. Даже протрезвел сразу. Нет, ну что творят. Что творят, уроды. Ну зачем же понимать так буквально! Или это я просто чего-то не понял?

— Изя, я, правда, вижу это?

— К сожалению. Наши придурки, тебе ли не знать наших придурков, шутить не умеют. Приказ шефа выполнили точно и в срок.

Я не знаю, почему Изя так спокоен, но меня уже начало колотить от злости. Это надо же было догадаться! У тринадцатого причала попыхивал дымком, как недорезанный большевиками буржуй сигарой, самый настоящий «Челюскин», кокетливо украшенный разноцветными флажками. Да ещё издевательски поблёскивал под незаходящим ночным солнцем надраенными медяшками, словно только что сошёл со стапелей копенгагенской верфи. Ещё раз — мать…мать…мать…

— А наши уже погрузились? В смысле, из экспедиции.

Уже на борту парохода я обернулся к часовым и остановился. Странности всё продолжались. Вот он, борт. Вот трап, по которому я поднялся. Дальше — часовые. А за часовыми нет Мурманска. Ну не так чтобы уж совсем. Вон вижу несколько бараков на берегу. Изба есть старая, покосившаяся. Одна штука. Кранов портовых, правда, три штуки осталось. Но какие-то маленькие, почти не настоящие. А порт где? Люди куда подевались? Ага, вон та кучка с флагами наверное нас провожает. Но было же больше.

Незаметно дёргаю Гиви за рукав и киваю в сторону берега. Тот бросает мимолётный взгляд за спину и с невозмутимым видом спрашивает у Белецкого.

— А что, Михаил Израилевич, тут всегда так безлюдно?

Белецкий с понимание улыбнулся.

— Ну у нас тут не Москва. Вот и Отто Юльевич безлюдью удивлялся. Но нас весь город провожать вышел. Шутка ли сказать, два новейших парохода одновременно отходят. Тут же почти все жители с морем связаны. На причалы ходят, словно москвичи на бульвар.

Изя чуть ли не с разбегу плюхнулся на койку возле иллюминатора, заняв тем самым лучшее место в каюте. И мотивировал эту беспардонную наглость тем, что у него самый чуткий сон, а потому враг, попытавшийся залезть в иллюминатор, будет немедленно обезврежен. Невозмутимый старпом с пониманием отнёсся к требованиям безопасности и показал как этот иллюминатор открывать, на случай если придётся выбрасывать за борт труп капиталистического диверсанта-террориста. Ушёл Белецкий, предварительно заверив, что через полчаса товарищей командиров будет дожидаться лёгкий завтрак в кают-компании.

Я тем временем пытался связаться с базой. Телепатия, на же мыслесвязь, она же "глас Божий", в полярных широтах не работает. Что-то там связано с проходимостью и ионосферой. Сотовый телефон по традиции показывал отсутствие сети, а применение нимба, как средства экстренной связи, означало "Вызываю огонь на себя". А вот этого бы не хотелось.

Лаврентий Павлович, сидя на койке, одной рукой что-то пытался достать из своего объёмистого чемодана. Другой же чесал за ухом моего такса. А Изя, уже удобно развалился, закинул руки за голову и спросил:

— Что, нет связи? А Кандыба наверняка по рации с Москвой связался. Точно вам говорю, в прошлое мы попали.

— Наукой перемещения во времени не подтверждены.

Боцман Заморский уже две недели пребывал в чёрной меланхолии. Виновники этого недуга, те самые штатские из экспедиции, старались не попадаться на глаза, чувствуя за собой вину. И не только вину. Да что вину, если с точки зрения просоленного маремана совершались форменные преступления. Кинооператор, прикрываясь московскими связями, кощунственно разбрасывал папиросные бычки в мыслимых и немыслимых местах с такой скоростью, что пять судовых уборщиц не успевали их перехватывать. А недавно прожёг новую форменную фуражку, подаренную боцману женой на серебряную свадьбу, невзначай уронив окурок на голову проходившего под трапом Заморского.

А зоолог? Ну, понятно, что уход за ездовыми собаками ему попросту навязали. Но этот очкастый товарищ за ними не только не ухаживает, но и не присматривает. Привык, понимаете, что у него подопытные морские свинки в клетках сидят. А собаки по всему судну бегают и гадят больше кинооператора. Да куда там оператору, больше чаек гадят. А убирать кому, зоологу? Как бы не так. Он отказывается опознавать какашки на палубе как собачьи, и, ссылаясь на свой научный авторитет, сваливает всё на мышей. Разве мыши могут навалить такую кучу? Это же, сколько им скушать надо?

Геологи тоже не лучше. Пока шли неделю от Копенгагена, они при испытании новой, переносной буровой установки умудрились продырявить палубу в двух местах. Так это насквозь. А сколько просто лунок сделали?

Боцман осторожно переступил через очередной зоологический подарок и нос к носу столкнулся со старшим радистом. Тот лихо скатился по поручню, балансируя руками. В зубах старшего радиста была зажата папироса, к которой Заморский отнёсся совершенно равнодушно. Этот не бросит окурок на палубу. Немецкое происхождение не позволит. Да и полярник уже бывалый. Не какая-то сухопутная шушера.

— Чего какой смурной, Сан Саныч? Посмотри, погоды то, какие стоят! Даст Бог льдов не будет, так к половине сентября во Владивостоке отшвартуемся.

Чтобы не скучать в ожидании Гавриила, наверняка пьющего с капитаном что-то горячительное, я предложил Берии прогуляться по «Челюскину». Я остановил Шмидта, пытавшегося нас сопровождать, и мы неторопливым шагом вышли на палубу.

— Присядем? — Я показал рукой в сторону нагромождения всевозможных ящиков.

Берия согласно кивнул головой и пошёл вперёд, выискивая укромный, и, главное, не продуваемый уголок. Вот он расположился на ящике и внимательно прищурил глаза, ожидая начала разговора. Только я сначала закурил, полюбовался искорками на надраенных сапогах, собираясь с мыслями, и только потом спросил:

— Что ты думаешь об этом, Лаврентий Палыч?

— О капитане? Или вообще? — Уточнил Берия.

Что сказать? Плавание наше всё-таки началось. Капитан занял своё законное место у штурвала, или как там оно называется, и приказал отдать швартовы. Интересно, кстати, какая сволочь взяла у Воронина швартовы? А потом началась скука. Хоть вой, на пару с таксом, что он с удовольствием проделывал, дождавшись, пока побольше народу ляжет спать.

Помнится в бытность мою декабристом, а послан я был в Северное общество для недопущения участия Пушкина в сём сомнительном предприятии, написал я как-то рассказ об удовольствиях на море. Но, то скорее было писано для произведения впечатления на дам, вздыхающих до обморока и роняющих слёзы на ландыши. М-да…. Пришлось потом на селенгинскую каторгу соглашаться, избегая настойчивых домогательств особо впечатлённых барышень. Правда и выбора у меня тогда не было. Закатали меня по второму разряду на пожизненное. А за особую умственность, когда по случаю собственной коронации Коля номер первый всем сроки до пятнашки скостил, меня из списков на амнистию собственноручно вычеркнул.

Да, но в те патриархальные времена и корабли были совсем другие. Сейчас что? Накушалась калоша угля, и прёт себе по мелкой волне, спокойно, важно и чинно. Как траурный лафет на генеральских похоронах. А где же, спрашиваю, романтика? Где мачты, которые превосходят высочайшие деревья? Где паруса, невидимые, будучи подобранными, и ужасные величиною, когда корабль взмахнёт ими невиданной птицей? И где, я вас спрашиваю, пушки в каждой каюте, в которые так удобно прячется дюжина цимлянского?

А люди какие были? Нынче разве что Воронин близко с ними стоит. С десяти лет определяли судьбу свою, с младых ногтей проводя навигации на качающейся под ногами палубе. Попались бы те люди Маяковскому, вот бы гвоздей наделал. Или из него бы сделали, что, скорее всего. Кто говорит, что это из Тихонова цитата? Это, который, Штирлица играл? Тоже на скобяные изделия пойдёт. Ибо суровые будни морские закаляют тело и душу, но не ожесточают их только супротив товарищей своих. Так и делят время в плавании между службой и дружбой. У нас тогда, со времени основания флота, дуэлей между флотскими не было ни одной. Сухопутных же, особенно штабных и лейб-гвардиозусов, дырявили с превеликим удовольствием. Пистолетом или шпагою, но изрядно проредили мы гарнизоны городов приморских.

Будучи в те поры офицером флота, побороздил я моря наши и чуждые достаточно. Гаага, Нант, Брест. А пребывая в пределах туманного Альбиона, стал невольно причиной расцвета поэтического таланта Байрона, ставившего Океан превыше человека. Результатом дуэли нашей стал мой неловкий выстрел, после которого лорд совершенно перестал интересоваться женщинами, и посвятил всё время своё творчеству.

Как тяжело объяснить человеку, что нужно сделать, одновременно не поясняя, для чего это вообще требуется. Угу, попробую только сказать Кренкелю, что мне нужно установить связь с райскими кущами…. Что будет? Правильно угадали, отправят прямо вслед за Кандыбой. Вот и приходилось мне ставить задачу туманными фразами, ссылаясь на строгую секретность. Интересно, а в каком году Толстой свою «Аэлиту» опубликовал? Не помню. Но старший радист уже посматривает на меня с нездоровым любопытством. Нашёл марсианина. И каналы там не я выкопал. Ой, только не надо тыкать пальцем в ошибки наших агрономов. С кем не бывает?

Мы с Кренкелем битый час терзали его передатчики, пробуя на всех волнах передать несколько строчек зашифрованного мной текста. Тишина. Ну не совсем тишина. В ответ доносились возмущённые вопли, забиваемых чудовищной мощностью сигнала, иностранных радистов. А всего-то придвинулся ближе к усилителю, что бы тот попал под действие моего нимба. Полезная, оказывается, штука, этот нимб. А я им раньше только как фонариком пользовался, когда ночью в сортир ходил. И радисты пусть в сортир идут. Тут им не Лига наций.

Теодорыч стянул с головы наушники, и устало откинулся на стуле.

— Нас, кажется, уже и на Луне слышно, Изяслав Родионович.

Сказать ему? Нет, всё равно не поверит. А мне потом, за разглашение секретной информации, Гиви рога поотщибает. Я сказал рога? Вам послышалось. Конечно же, крылья повыщипает. Только и остаётся надеяться на мастерство и опыт радиста. Умнейший человек, и не скажешь, что в Польше родился. И к своим тридцати годам, успел все севера обойти с экспедициями и зимовками. На «Цеппелине» летал, и, говорят, споил самого Шнобеля. Но не того, что с динамитом и премией, а который с дирижаблями падает. Или не Шнобеля? Не помню, хотя перед командировкой у Доконта консультировался. Ладно, потом уточню.