Мы не сумели сохранить мечту и, день за днем, в безумии теряем самих себя. Смеемся. Зажигаем. А наши сны уходят в пустоту. Мы мотыльки, летящие на свет, но так и не способные согреться. У каждого из нас больное сердце, мы учимся любить себе во вред. И каждый раз, в большом огне сгорая, восходом солнца обновляем взгляд. Мы возвращаемся на много лет назад, когда открыты были двери рая. Но это все. Безумие. Стезя непройденной любви. Финал известен. Мы сочинили слишком много песен, и каждая из них твердит: нельзя. Нельзя любить, страдать, сгорать дотла, законы Божьи обойти пытаться, в который раз на главном спотыкаться. К утру от чувств останется зола. Но до утра родится много слов, которые для нас превыше жизни. Мы учимся дышать. Мечтать на тризне. Наш путь извилист, вычурн и суров…

Отголосок теребящей мелодии звучал где-то на краю сознания Дмитрия. Он пытался постигнуть ее суть, но слова не складывались во фразы, терялись на полпути, отказывались быть понятыми. Мелодия текла независимо от Дмитрия, накатывая, словно морской прибой. Отчаявшись объять необъятное, юноша открыл глаза. Над ним нависала красная крышка инкубатора. Он медленно протянул руку и коснулся прохладного пластика. Мелодия предсуществования неспешно отходила на задний план, пока он вспоминал. Ночное шоссе, четыреста километров в час, выход на встречную. Дмитрий сидел за рулем шкоды, рядом сидела Ольга. Именно она сказала: «а слабо?!» Дмитрию оказалось не слабо. Резкий поворот руля и дело сделано. Потом глухой удар, вкус крови на губах и пришедшее из детства недоумение. А ведь он мог дожить до утра, насладиться восходом солнца. И вместо этого гроб инкубатора. Дмитрий резким движением нажал на крышку, и она легко соскользнула вверх.

— Доброе утро, — над инкубатором возникла бритая голова акушера. — С возвращением к жизни. Рад за тебя.

— А уж как я рад, — ответил Дмитрий. Точнее попытался ответить, потому что из горла вырвался только предательский хрип.