Приключения князя Александра.

Маленькое продолжение большого романа

Юная княжна Адель сидела на скамейке в саду князя Александра Гедеминова–младшего и читала книгу, которую отец достал для бабушкиного мужа, Гедеминова–старшего, по просьбе последнего. Он как раз писал историю своего рода. В этой книге упоминалось имя его предка по одной из линий. Дед Александр, второй муж бабушки Аделины, или Адели, как он ее называл, сам прожил жизнь, полную приключений, которая и станет сюжетом нашего романа.

Прежде чем отдать книгу, княжна решила ее перелистать. По правде сказать, она сидела в саду в надежде увидеть Сашу, Александра–младшего. Но книга ее заинтересовала. Надвигались сумерки, а Адель все читала. Боковым зрением она увидела, что кто–то свернул на аллею, где она сидела, и сердечко ее забилось сильней. Но это была ее бабушка Аделина. Адель–старшая, статная и красивая, легко несла свое полное, стройное тело. На нее еще огладывались молодые мужчины. Аделина подошла, села рядом с внучкой, посмотрела на книгу и напомнила:

— Малышка, уже темно, ты испортишь зрение. Что за книгу ты читаешь с таким увлечением, приключенческий роман?

— Ах бабуля, это о рыцарях. Пока не совсем стемнело, я прочту тебе отрывочек. Слушай: «В рыцари посвящались только мужчины знатного происхождения, прошедшие многолетнюю выучку. Когда мне было 7 лет, отец послал меня в графский замок…». Это, — объяснила Адель, — пишет один рыцарь. В графский замок под начало рыцаря Вильгельма… Вот этот рыцарь Вильгельм, бабушка, и есть один из предков твоего сына Альберта и сына твоего мужа Александра Гедеминова–младшего. — Княжна произнесла имя любимого, покраснела и, чтобы бабушка не разглядела ее лица, нагнувшись ниже, продолжила чтение… — Я стал его пажом, потом чистил ему доспехи и помогал в них облачаться. Я учился искусству наездника и обращению с оружием. Когда мне исполнилось четырнадцать лет, рыцарь Вильгельм сделал меня своим оруженосцем. Теперь он позволял мне сопровождать его на турниры и участвовать в охоте. Но главное, чему учил меня мой господин, были рыцарские заповеди. Всю свою жизнь рыцарь призван отстаивать справедливость. Он не только не в праве сам предавать и участвовать в заговорах, но и не должен мириться с предвзятостью и коварством. Он обязан почитать жен и дев и защищать их честь всеми силами. Моя мечта сбылась. В день Святой Троицы, после заутрени, мой наставник, господин Вильгельм, посвятил меня в рыцари, коснувшись моего плеча мечом. Затем он вручил мне меч и шпоры. Я поклялся повиноваться императору…».

— Подожди, не порть зрение, дочитаешь в своей комнате, — прервала Аделина внучку.

В благополучном для России 1913 году полковник князь Павел Гедеминов продал почти всю свою недвижимость, перевел деньги в швейцарский банк и вышел в отставку. За своей семьей он оставил только дом в Петербурге. Многим это показалось подозрительным, а ведь князя Павла Гедеминова некоторые считали ясновидящим, хотя другие не разделяли этого мнения. То, что один из богатейших людей поступил подобным образом, кое кого насторожило. Но в кулуарах говорили:

— Это все его мнительность — из–за войн и революции пятого года.

Продав все очень выгодно, он купил большое поместье под Парижем, однако сам с семьей не торопился выезжать туда. Может, из–за рождения второго сына — Ильи. А может, из–за старшего сына Александра, которому исполнилось девять лет и который учился в самом привилегированном заведении Петербурга. Но через год, когда разразилась война с немцами, и князю пришлось вернуться в действующую армию, он похвалил себя за прозорливость. После произошедших затем событий в России: отречения царя от престола в 1917 году, прихода к власти большевиков и начавшейся гражданской войны — Павел Гедеминов, сидя в кругу своей семьи в Париже, подвел итог: сыновья не будут бедствовать после его гибели. А в том, что он погибнет в этой гражданской войне, он не сомневался. Однако, даже зная это наверняка, он должен был выполнить свой долг перед Отечеством, хотя и понимал — это конец России. Но в том, что предначертано ему судьбою, ничего изменить не мог.

В 1918 году он простился с сыновьями — младшему было пять, старшему четырнадцать — с женой, матерью и присоединился к генералу Дончаку, который копил силы в Сибири.

Но наша повесть не о Павле Гедеминове, а о его сыне Александре. За что бы ни брался этот талантливый юноша, все получалось у него. Ему прочили большое будущее. Отец перед самой войной нанял сыну специального преподавателя верховой езды и фехтования — артиста цирка Иоганна Майера. Вместе с юным князем тот обучал и своего сына Эдуарда, которого готовил в адъютанты Александру, будущему генералу. К тому же Павел Гедеминов хотел, чтобы сын знал не только латынь и французский. Майер, хотя и был обрусевшим немцем из бывших колонистов, родной язык не забыл. По договоренности с князем Майер и его сын должны были говорить с Александром только по–немецки.

Банда двигалась к Белоруссии. Александр хотел в одиночку уйти лесами в Польшу, а оттуда добраться до Парижа. Что делать с членами банды, он еще не решил.

Обследуя улицы Витебска, Александр неожиданно в переулке наткнулся на беспризорника, своего ровесника. Тот как–то странно посмотрел на него. Александр был одет как белорусский парубок. Он уже прошел мимо, но задумался: «Где я мог видеть эти рыжеватые кошачьи глаза?» Александр обернулся. Парень шел следом за ним. И юный князь его узнал. Это был Эдуард, сын его преподавателя военного дела, товарищ детских боев.

— Княжич? — тихо и неуверенно спросил парень.

— Я.

Александр обрадовался встрече с Эдуардом, но не подал виду. Эдуард был оборванный и голодный. Александр оглядел его с ног до головы и сказал:

Как–то раз зимой начальник лагеря, Шамыгин Семен Егорович, с помощниками обходил район заготовки леса. Он заметил совсем юного заключенного. «Сажают пацанов», — с досадой подумал начальник и, сам не зная почему, посмотрел на часы. Часы остановились. Сокрушаясь, он сказал, оглядываясь на сослуживцев:

— Красный командир Буденный за храбрость часы подарил, а теперь они стоят. И хоть бы какой мастер был.

В пяти шагах он него стоял тот самый юноша. Он сказал: «Начальник, я исправлю ваши часы». Это был Александр. Он не боялся тяжелой работы, боялся однообразной. Раньше в штабе армии он успешно устранял мелкие поломки в часах офицеров, особенно после боя. Он хотел снова попробовать.

— Ну, пойдем ко мне в кабинет. Там лампа яркая, может, что у тебя и получится. Настенные часы тоже стоят, — сказал начальник лагеря.

Часы Александр исправил довольно быстро. Но выяснилось, что у лагерного начальства дома есть много чего такого, что надо чинить. Александра освободили от лесозаготовок. Его привезли в дом начальника связанным. Теперь работа была у него приятная, в тепле, да и подкармливали князя. Начальник сказал ему:

Дочь

Высоко в небе летал кобчик. Его острый глаз обозревал холмистую степь и маленькие домики, разбросанные на большом расстоянии друг от друга. Солнце уже взошло и осветило чистую речку и девочку–подростка, стоящую на берегу. Осенний ветерок трепал ее платьице. Девочка наклонилась. Мелкой стайкой проплывали серебряные рыбки. «Прощай, речка, и вы, рыбки, прощайте. Я никогда больше сюда не вернусь, я лечу на свободу. Прощайте все. Я еду к отцу. У меня есть отец». Оглянувшись по сторонам на безлюдный берег, она громко крикнула: «Солнышко мое родное, я иду на свободу! У меня папа есть!»

Эрика, от счастья не спала всю ночь. Она еще не совсем осмыслила все сказанное ей директрисой, которая вручала ей свидетельство о рождении. Оно было новеньким. Его выписали совсем недавно. Вместо графы о месте рождения стояло: «Воспитанница детского дома». В графе «мать и отец» — прочерки. Фамилия утратила первые три буквы. Вместо Фонрен осталось Рен. А вместо имени Эрика она получила имя Ирина. Директриса завела ее в кабинет и посадила напротив себя. Сначала она говорила ей, как вести себя на воле, о поведении. Потом заговорила о фамилии, что неприлично в наше время иметь барскую фамилию.

— Приставка фон, как ты уже знаешь, была у баронов. Тебя в школе, наверное, обзывали баронессой?

— Да, — тихо ответила Эрика.

Без семьи

Неожиданно девочек перевели в другое общежитие, поближе к фабрике. Комната была маленькая, рассчитанная тоже на четыре кровати. Эрика выбрала место у окна и теперь могла видеть весь огромный двор. В глубине двора в виде буквы «П» стояли длинные бараки, где под одной крышей жили рабочие фабрики. Посередине двора стоял колодец, вода в котором не годилась для питья — оттуда женщины брали воду для стирки, мытья полов. Через двор ходили какие–то пожилые немецкие женщины с маленькими детьми на руках и говорили друг с другом на плохом русском языке. Иногда проходили в высоких папахах и мягких сапогах–ичигах чеченцы и ингуши.

Понаблюдав некоторое время вместе с Эрикой из окна, Вера сказала: — Это чеченцы, они людей режут.

— Как режут?! — удивилась и испугалась Эрика.

— Ну, идешь ты с работы, с ночной смены, а они тебя встретят в темном переулке, изнасилуют и зарежут. Ни за что, просто так. Им нравится убивать людей.

Эрика впервые встала с гудком и пошла на практику в стареньком платьице вместе со всеми. Территория фабрики встретила ее чистотой и порядком. Осень уже вступила в свои права, позолотив редкие деревца. И как только наступил обеденный перерыв, Эрика выбежала во двор.

Рабочие уселись обедать на скамейках. Другие торопились в столовую. Только пожилой чеченец в высокой папахе грузил резиновые отходы на подводу, запряженную старой лошадью. Эрика подошла и погладила лошадь.

— Смотри, укусит! — крикнул кто–то.

— Как укусит, эсли нэт зуб? — засмеялся старик. — Никак не укусит.

Он сел отдохнуть. Эрика присела рядом:

Водитель нашел нужный дом, Гедеминов расплатился с ним и вышел из машины. Он постучал в дверь. Открыла женщина, полная и нетрезвая. Увидев гостя, крикнула: «Федор! К тебе!»

— Кто там? — спросил хриплый голос.

— Начальник к тебе приехал, выйди.

Фонрен вышел, держа в руке какие–то чертежи, и удивленно посмотрел на незнакомца.

— Вы Фридрих Фонрен? — спросил тот.

Александр Гедеминов вернулся домой с Эдуардом. Один только взгляд на Адель сказал ему все: она помирилась с дочерью, счастлива, и выбор сделан в его пользу.

— Где ты так долго был, — весело спросила Адель Эдуарда.

Вместо ответа Эдуард сделал ей комплимент:

— А вы, Адель, становитесь все красивее и красивее. Я так и не нашел себе жены. Ищу на вас похожую. Ах, если бы я был князем!

Адель засмеялась, подошла к мужу, обняла его и сказала:

Жизнь Эрики была заполнена до отказа. Изучение русского языка и литературы, немецкого языка, плетение вологодских кружев — в этом ее наставницей была Мария Ивановна — а по утрам и вечерам — скачки на Марсе. Поздно вечером Эрика приходила в общежитие и буквально падала от усталости. По воскресеньям Гедеминовы брали ее с собой в театр или в гости. Та среда, в которой вращались Гедеминовы, возвышала ее. Другая же постоянно унижала. Все чаще она встречала Женю у дверей общежития пьяным. Однажды его мать вместе с Риммой пытались увести его домой. Они не видели, как подошла Эрика, но она поняла, что речь идет о ней: «Сынок, эта девка не заслуживает тебя. Послушай Римму, она говорит правду. Зачем тебе распутница? Она не одного тебя дурачит. Не ходи к общежитию. Стыдно же перед людьми…» — говорила Жене мать.

— Ирина не распутная… Это твоя Римма слухи распускает. Ирина — самая лучшая девчонка на земле, — заплетающимся языком говорил Женя.

Римма разозлилась и стала громко кричать:

— Ну, немецкая овчарка, если увижу ее рядом с Женькой хоть один раз — она пожалеет!

— Ничего ты ей не сделаешь. Потому что я ее люблю. Поняла? Люблю. Я за нее жизнь отдам… А ты, сука, уходи. Даже этот уголовник сапожник за нее горой. Потому как она еще девчонка.

Эрика не поехала к отцу, решив, что мачеху ей видеть совсем не хочется, а через три недели у нее день рождения, и отец точно сам навестит ее. Неделю спустя она увидела сидящую на скамейке у входа в общежития мачеху.

— Тебя ищу, — каким–то безразличным, тусклым голосом сказала та. — Надо поговорить. Говорят, ты у чужих живешь, которые тебя удочерить хотят.

Эрика ответила:

— Да нет, это моя мама и отчим. Я с ними теперь живу. Пойдемте к ним. Я вас познакомлю. — Она удивилась переменам, произошедшим с мачехой. Мачеха заметно похудела и выглядела, как опустившаяся женщина.

Узнав, кто она такая, Адель поразилась: «Как Фридрих может жить с такой женщиной?!» Но все же посадила ее за стол.

Николай лежал под открытым небом в спальном мешке, смотрел на звезды и загадывал желания, как мальчишка. Все свободное время он думал об Эрике. Даже короткое стихотворение пришло ему в голову:

Да, уронило небо любовь такую, о которой он даже мечтать не мог. Звезды чертили на небе слово «Эрика», ветер шептал «Эрика». Николай тосковал и ревновал. Тревога не покидала его. Он здесь и не ведает, что происходит в том мире, где ждет его Любовь. Может, устала ждать? Месяц назад Джамбулат с курьером повез в Москву пробы и его диссертацию. Николай нашел золото и знал, что диссертацию утвердят на Ученом совете. Но теперь все это было неважно и имело смысл только в том случае, если Джамбулат привезет весточку от Эрики. Иногда ему просто хотелось выть от бессилия. Что за дурацкие ограничения, не позволяющие ему отлучиться из экспедиции? И вот однажды на заре он услышал шум мотора. К лагерю, поднимая пыль, шел вездеход. Из вездехода вышел Джамбулат и маленький человечек средних лет. Он подошел и представился:

— Сверчков. Направлен для замещения. Вас вызывают в Москву. Вот мои бумаги. А это пакет вам. Я знаю, что там, поздравляют. Я даже знаю, что вы едете в Алжир с женой, если женитесь, и завидую вам. Надо бы это отметить и познакомиться поближе.

— Да, мы так и сделаем, — ответил рассеянно Николай, потому что его интересовал только Джамбулат, и под видом того, что проверяет, какие продукты тот привез, подошел к машине. Лицо Джамбулата радости не выражало. Николай коротко бросил ему:

Николай вернулся в купе, Эрика спала спокойным сном ребенка. Николай сел рядом и долго любовался ею. Ему хотелось запомнить эти последние дни ее детства. Потому что она действительно была большим, напуганным жизнью ребенком.

— Спи, теперь дракон не придет — ни во сне, ни наяву, — прошептал он, и волна нежности накрыла его так, что слезы навернулись на глаза.

Подъезжали к Москве. Эрика прижалась к Николаю и снова сказала:

— Я боюсь твоей мамы. Хорошо бы жить с тобой в лесу, ты и я, и больше никого.

— Моя мама — золотой человек. Успокойся, она тебя не обидит, — заверил ее Николай. — Ты просто сильно напугана. Это пройдет. На свете много очень хороших людей.