Она спустилась с трапа самолета, села в машину, но сейчас уже почти не помнила дорогу из аэропорта. Выйдя из машины у отеля, она оказалась перед зрителями: портье в униформе да еще одного мужчины в темном пальто, проходившего через вращающуюся дверь. Мужчина в пальто на мгновение замешкался, раскрывая зонт, который тут же вывернулся на ветру. Он смутился, затем принял сосредоточенно задумчивый вид — теперь уже она была его зрителем, — выбросил ставший ненужным зонт в контейнер для мусора и двинулся дальше.

Ей не хотелось, чтобы портье брал ее чемодан, и, если бы не витиеватая позолота навеса и идеально отполированная медь входа, она могла бы сказать ему, что в этом нет необходимости. Она не ожидала увидеть высокие колонны, поднимающиеся до потолка, который трудно было разглядеть, не прищурившись, или простеленный между этими колоннами розовый ковер, такой длинный, что подошел бы для коронации. Портье молча вручил ее совершенно не соответствующий этому великолепию чемодан коридорному, словно выдавая какую-то тайну. Она прошла по безлюдному холлу, загроможденному дорогой мебелью, к стойке администратора.

Линда, которая когда-то терпеть не могла собственного имени, протянула свою кредитную карточку, когда ее об этом попросили, расписалась на бланке и взяла пару ключей: один пластиковый, другой — обычный металлический ключ от мини-бара. Она направилась, ориентируясь по указателям, к группе лифтов, по дороге обратив внимание на высокий, с десятилетнего мальчика, стол красного дерева с букетом гортензий и лилейников. Несмотря на всю элегантность отеля, музыка, звучавшая в лифте, была приевшейся и навязчивой, и она удивилась, подумав, как могли здесь допустить подобное. Она проследовала по широкому пустому коридору, построенному в ту эпоху, когда простор еще не считался роскошью.

Тяжелая белая филенчатая дверь ее номера отворилась с мягким щелчком. Зеркальный холл служил, кажется, еще и баром или гостиной; на окнах висели тяжелые шторы, а застекленные створчатые двери с занавесями вели в спальню, более просторную, чем зал у нее дома. На мгновение бремя тяготевших над ней обязательств сменилось удивившим ее приятным ощущением того, что ее балуют. Но затем она взглянула на льняные подушки цвета слоновой кости на массивной кровати и подумала об излишней расточительности: ведь спать здесь ей предстоит одной — ей, которая могла бы вполне удовлетвориться узкой кроватью в небольшой комнате, ей, кто уже не считал кровать тем местом, где можно дарить или принимать любовь либо просто заниматься сексом.

Она немного посидела в своем промокшем плаще, ожидая, пока коридорный принесет чемодан. Закрыв глаза, попыталась расслабиться — сделать то, чего, в принципе, никогда не умела. Она никогда не занималась йогой, никогда не медитировала, убежденная, что это своего рода капитуляция, признание того, что она уже не в состоянии вынести соприкосновения с реальностью — своим старым любовником. Она чувствовала себя женщиной, которая решила вдруг повернуться к озадаченному мужу спиной, хотя раньше была такой ненасытной.

Манго было каким-то чуждым и мясистым и напоминало ему женщину. Цвет его варьировал от ящеричного оранжево-розового до травянисто-зеленого — пестрая палитра, которая менялась за одну ночь, если оставить плод на подоконнике. Переменчивый, как Регина. Кожура толстая и плотная, сквозь которую трудно проникнуть; мякоть волокнистая и мясистая, блестящая от сока. Запах божественный. Чтобы есть эти штуки, требовалась сноровка, которой он еще не достиг: особый способ, как снять кожуру, удалить косточки и разрезать плод на красивые дольки, которые подавались на белой фарфоровой тарелке; но самое большее, что он мог сделать, — это встать над раковиной и сосать мякоть. Ему захотелось представить обнаженную Регину в ванной и этот сок, стекающий с ее сосков. Фантазия улетучилась в течение минуты: Регина никогда не стала бы есть в ванной. Не допустила бы такого беспорядка.

Господи, как на рынке воняло! В лавках вдоль стен продавалось облепленное мухами мясо. Запах был кровавый (свежий забой), туши еще сочились. Еще хуже был запах готовящегося мяса, не похожего ни на один бифштекс или отбивную, которую он когда-либо ел. Он не сомневался, что это конина, хотя все отрицали. Рядом с ним с протянутой ладонью стояла босая женщина с привязанным на спине ребенком. Она ничего не говорила, просто ждала с протянутой рукой. Он полез в карман шортов и вытащил пригоршню шиллингов. Она пробормотала: «Ahsante sana» — и пошла дальше. Томас теперь ходил на рынок с карманами, полными шиллингов. Не из чувства вины, хотя и его было предостаточно, — неприятно и тяжело отказывать. Идти дальше, притворяясь, будто ты глубоко задумался, когда нищий бредет за тобой, бормоча невнятно: «Tafadhali». Пожалуйста, мистер. Проще иметь полный карман денег. Подаяния нищим очень расстраивали Регину, поэтому она демонстрировала терпение, снова и снова повторяя то, что произносила уже сотни раз. Это не поможет, говорила она, это не решит проблемы.

«Это решает мою проблему», — думал Томас.

Мы и они. Эта мысль не уходила. Он находился в стране уже почти год, и по-прежнему это были «мы», по-прежнему «они». И «мы», как ему виделось, были снисходительными, непонимающими, несколько нелепыми в своей коллективной серьезности. Он не встречал еще ни одного американца (включая Регину), который, по его мнению, добился бы какого-то прогресса, — хотя, если только предположить, что существует проблема, которую можно решить, то Африка сама по себе — проблема. Велась бесконечная и утомительная дискуссия: действительно ли Кения нуждается в пребывании здесь американцев и хочет ли она этого? Да, нуждается. Нет, не хочет. Но ведь не будешь же действительно ходить и пропагандировать такую позицию? Для убежденности нужен узкий кругозор. Как у Регины. Тогда как у него, у Томаса, вообще не было кругозора, ни узкого, ни какого-то другого. Его интересовало материальное ощущение. Физический мир. Возможность наслаждаться здесь и сейчас. Сексуальный подтекст. И слова. Всегда слова. Он не доверял будущему, которого не видел. Падению с земли. Пустому экрану.

Томас положил манго в соломенную корзину. Он должен был купить фрукты, а Регина — мясо. Регина обиделась, что он не сделал этого раньше и ей пришлось тратить выходной день. И это Регина, которая своими глазами наблюдала жуткие случаи амебной дизентерии, шистосоматоза и умирающих от голода детей. Регина, которая обладала ясностью ума.