Быть может, ничего такого и не случилось бы, не окажись бутылка в столовой перед зеркалом в золоченой оправе. Но она, как нарочно, оказалась там после свадебного пиршества, простояв долгую ночь напролет в изрядном одиночестве. И когда после мучительных часов ожидания серый рассвет заглянул наконец в окна и молодожены, вопреки всем предсказаниям, забылись коротким сном, бутылка увидела в зеркале с золоченой оправой, какой она стала теперь — пустой, выпитой до дна, никому не нужной, даже без легкой иллюзии величия, какую обыкновенно придает пустота. Рядом с ней лежала пробка, а кругом в беспорядке валялись остатки вчерашнего пира. Бросив последний взгляд в зеркало, бутылка сказала: «Я чувствую себя такой опустошенной. Такой бесполезной и пустой. Пойдем, подружка пробка, положим конец нашим страданиям!»

Пробка была существом преданным и немым, как рыба. Услышав призыв бутылки, она, ни секунды не колеблясь, вскочила, подпрыгнула, сжалась как могла и втиснулась в горлышко, которое не один год служило ей надежным и спокойным убежищем. И бутылка вышла из комнаты. Она даже не оглянулась в дверях, так мерзко было у нее на душе. Все эти грязные ножи, вилки, рюмки и тарелки остались в комнате, а она спустилась по лестнице и вышла на улицу, освещенную неярким утренним солнцем. Миновав остановку такси, она пересекла Триумфальную площадь, поднялась по аллее Маршала и пошла вверх по Римской улице. Прохожие уступали ей дорогу, а кое-кто даже останавливался и смотрел ей вслед. Но это ее не трогало, так как оборачивались, как правило, люди, привыкшие рано вставать. Ученик пекаря, спешивший куда-то с теплыми булочками, так резко затормозил, что шины его велосипеда взвизгнули, и крикнул: «Вот это да!»

Ученики пекаря и им подобные никогда не интересовали бутылку; но тяжесть судьбы и торжественность момента настроили ее благодушно. Все же она ничего не сказала мальчику, а только повернулась к нему этикеткой — «Шамбертен 1945 года» — и пошла дальше. Подойдя к мосту, она без колебаний вскочила на железные перила и бросилась вместе с пробкой вниз, в темный поток.

Она не утонула. Вопреки мрачным ожиданиям волны не поглотили ее. Это было странно, и ей потребовалось время, чтобы свыкнуться со своим новым положением. Обсуждать случившееся с подружкой не имело смысла — пробка хотя и была существом преданным, но, к сожалению, не имела высшего образования. И, плывя ранним утром по течению, бутылка подумала: «Я не тону! Я не тону, потому что пуста!»

Смелость этой мысли поразила ее. Она забыла даже, отчего бросилась в воду. Когда вскоре отделилась этикетка, она почти не обратила на это внимания, так как чувствовала, что с ней происходит нечто неслыханное, вечность подхватила ее, и ей оставалось только облечь в слова, выразить то величие, покорным инструментом которого она себя ощущала. Лучшей участи не выпадало на долю человека, не говоря уже о бутылке. Ей понадобилось много времени, но она не отступала, и на третью ночь, когда впереди показалось море с танцующей на волнах луной, пришла удачная формулировка: «Без пустоты нет высоты!»