21 ноября 1759 года, во время битвы при Максене, когда сопротивление пруссаков уже начало ослабевать, и австрийское командование ожидало капитуляции генерала Финка, одно из последних прусских ядер оторвало правую ногу австрийскому полковнику Мартину Иоганну Лашу, барону фон Литтровски. Когда полковник очнулся в полевом лазарете, хирург показал ему его ногу, на которой еще сидел ботфорт; тогда же он узнал, что генерал Финк сдался в плен вместе со своими частями, и с глубоким вздохом откинулся назад на матрас, с которого было приподнялся, позабыв на мгновение о ране.

По выздоровлении барон был произведен в генералы. Однако он отправился в Вену и, добившись аудиенции у императрицы, вернул ей генеральский патент. «Ваше Величество, — сказал он, — на войне нужны здоровые люди, а я теперь всего лишь половина человека и не могу надлежащим образом служить моей государыне. Но если бы Вы подыскали мне должность на гражданской службе, уверен, это пришлось бы мне по силам».

Императрица улыбнулась и обещала барону посмотреть, не найдется ли чего-нибудь подходящего, а некоторое время спустя он был назначен имперским судьей в главный город одной из провинций. Когда-то это был весьма ответственный пост, но теперь значительная часть функций перешла к другим чиновникам, и в ведении судьи оставался лишь надзор за отдельными областями управления да отправлением правосудия, так что у него хватало досуга. А надо сказать, что барону всегда была по душе работа на земле. Ему доставляло огромную радость смотреть на все, что на ней росло и созревало, и часто, проезжая со своим полком мимо покрытого всходами поля, он сдерживал коня и в конце концов совсем останавливался, погрузившись в созерцание этой формирующейся благодати. Теперь, после ранения, барон приобрел обширный, но запущенный сад в окрестностях города и все свободное время посвящал тому, что сделать из этого неухоженного куска земли маленький рай. Ему удалось с большим вкусом сочетать здесь французский стиль с английским, идеально воплощая компромисс между величавым достоинством и приятной легкостью.

Свои холостяцкие вечера барон коротал обычно в дружественном семействе графа Циротина. Хозяйка дома была превосходной шахматисткой и, таким образом, отвечала другому увлечению полковника, чье пристрастие к этой игре было почти столь же сильным, как его склонность к занятию садоводством. Там же он познакомился с благородной, но бедной девушкой, которая нашла приют в семье графа — отчасти из жалости к ее сиротству, отчасти как воспитательница детей.

Когда графине препятствовали другие обязанности, фройляйн София занимала ее место за шахматной доской, и полковник не уставал заверять, что она искусна в этой игре почти так же, как ее покровительница. Однако девушка совершенно покорила сердце барона, когда при посещении графской семьей его сада выказала неподдельное восхищение чудесами этого маленького царства. В немногих, но искренних и любезных словах она отметила все заслуживающее внимания, выразив одобрение вкусу его создателя, и была при этом так хороша, что полковник взял ее руку в свои и спросил, не желает ли она сделаться хозяйкой этого сада.