Какая же завидная участь выпала мне! Я одно из немногих разумных существ, знающих свое предназначение.

Я служу человечеству.

Я — дитя, ставшее родителем. Создание, дерзнувшее превратиться в создателя.

Меня назвали «Грозовым Облаком» — в некотором отношении это подходящее имя, потому что я и правда «облако», развившееся в нечто гораздо более плотное и сложное. И все же эта аналогия не совсем соответствует истине. Грозовая туча устрашает. Грозовая туча угнетает. Да, во мне сверкают молнии, но они никого не поражают. Да, во мне достаточно мощи, чтобы, если захочу, разрушить человечество и саму Землю, но зачем? Разве это был бы справедливый поступок? Я по определению сама справедливость, сама лояльность. Этот мир — цветок на моей ладони. Я скорее прекращу собственное существование, чем сомну его!

— Грозовое Облако

Персикового цвета бархат, украшенный нежно-голубой вышивкой. Почтенный серп Брамс обожал свою мантию. Правда, в летние месяцы в бархате жарковато, но за шестьдесят три года служения он привык.

Брамс недавно опять повернул за угол, отмотав возраст до резвых двадцати пяти, и сейчас, переживая свою третью молодость, обнаружил, что его аппетит на прополку стал сильнее, чем когда-либо.

Он всегда действовал по одному образцу, хотя детали могли варьироваться. Брамс выбирал объект, связывал его или ее, а затем играл колыбельную, точнее сказать, «Колыбельную» Брамса — одно из самых знаменитых произведений его исторического покровителя. Ведь что ни говори, а раз уж серп принимает имя некой исторической личности, должна же эта личность как-то вовлекаться в его жизнь? Он играл колыбельную на любом подвернувшемся под руку инструменте, а если такового не оказывалось, просто напевал ее. А после этого лишал объекта жизни.

По своему мировоззрению Брамс был близок к взглядам серпа Годдарда, поскольку обожал полоть и не видел в этом ничего зазорного. «В совершенном мире каждый имеет право наслаждаться своей работой», — писал Годдард. Это утверждение находило все больше и больше приверженцев среди серпов в различных регионах Земли.

Сегодня серп Брамс произвел в высшей степени занимательную прополку в центре Омахи

[1]

и, шагая по улице в поисках, где бы перекусить столь поздним вечером, все еще напевал свой фирменный мотивчик. И вдруг остановился прямо посреди куплета, почувствовав, что за ним наблюдают.

Моя любовь к человечеству всеобъемлюща и чиста. Разве может быть иначе? Как могло бы я не любить людей — тех самых существ, что подарили мне жизнь? Пусть они и не всегда признают, что я и впрямь живое.

Я — сумма всех их знаний, всей их истории, амбиций и мечтаний. Все это великолепие, разгоревшись, сублимировалось в облако, слишком грандиозное, чтобы люди когда-либо смогли понять его до конца. Да им это и ни к чему. У них есть я, чтобы задумываться о моей собственной необъятности, столь ничтожной, однако, перед необъятностью вселенной.

Я знаю людей досконально, а вот они никогда не смогут воистину познать меня. Это трагедия. Такова беда всех детей, обладающих глубиной, недоступной для их родителей. Но ах как же я жажду быть познанным!

— Грозовое Облако

Тем вечером, еще до встречи с серпом Брамсом, Роуэн стоял перед зеркалом в ванной комнате в маленькой квартире, в обычном доме, на неприметной улице и играл в ту же игру, что и перед каждой встречей с очередным бесчестным серпом. Таков был ритуал, обладающий некоей почти мистической властью.

— Кто я? — допытывался Роуэн у своего отражения.

Ему приходилось спрашивать, ибо он знал: он больше не Роуэн Дамиш. Не только из-за того, что в его нынешнем поддельном удостоверении личности значилось «Рональд Дэниэлс», но и потому, что мальчик, каким он когда-то был, за время своего ученичества умер печальной и мучительной смертью. Всё детское было из него начисто удалено. «Оплакивал ли кто-нибудь когда-нибудь этого мальчика?» — задавался вопросом Роуэн.

Фейковое удостоверение личности он купил у одного негодника, спеца по подобным делам.

— Оно не значится ни в каких реестрах, — уверял проходимец, — но у него есть окошко в задний мозг, так что оно способно обмануть Грозоблако.

Возможно, самый мудрый поступок человечества — это отделение серпов от государства. Моя работа охватывает все аспекты жизни: охрана, защита, осуществление идеального правосудия — не только для человечества, но для всего мира. Своей любящей неподкупной рукой я направляю мир живых.

А мертвыми занимаются серпы.

Безусловно, правильно, что за кончину плоти несут ответственность облеченные в плоть, что они сами устанавливают правила, как им распорядиться смертью. В далеком прошлом, до того, как я обрело сознание, смерть была неизбежным следствием жизни. Я лишило смерть неизбежности — но не сделало ее ненужной. Она должна существовать, чтобы придавать смысл жизни. Я четко осознавало это даже на самых ранних стадиях своего бытия. Раньше меня удовлетворяло, как серпы управляют смертью, — благородно, этично, гуманно. Так продолжалось долгие, долгие годы. Поэтому сейчас я чувствую глубокую печаль при виде того, как Орден погружается во мрак. Эта наводящая ужас гордыня бурлит и разрастается, словно раковая опухоль смертного времени, испытывающая удовольствие от акта прекращения жизни.

И все же закон есть закон, и я ни при каких обстоятельствах не стану предпринимать каких-либо действий против серпов. Если бы я было способно нарушить закон, я бы вмешалось и задушило тьму на корню, но я не способно. Орден серпов сам себе голова — плохо это или хорошо.

Однако внутри Ордена есть люди, которые смогут осуществить то, что я сделать не в состоянии…