Все начинается здесь – в Комске. В тихом родном Комске. Я сижу со своим приятелем Толиком, одним из тех, которых по привычке называют друзьями, хотя какие они, на хрен, друзья? Так… чуваки, не более того. Толик, наверное, уже полгода назад взял у меня в долг тысячу рублей и сейчас, пряча глаза, рассказывает очередную басню, почему не может отдать деньги в этом месяце. Я остерегаюсь называть его другом. Приятель. Именно, приятель/собутыльник, с которым порой приятно посидеть за рюмкой чая и послушать истории из его непутевой жизни.

– Старик, ты же слышал, что у меня сын родился?

Я киваю в подтверждение того, что в курсе прибавления в его семействе. Смотрю на Толика и думаю: «Зачем? Зачем тебе еще один ребенок, когда вы едва с одним-то справляетесь?» Не говоря уже о том, что семья Толика последние лет семь пребывает в состоянии перманентного развода. Смотрю я на его красные от недосыпа глаза, и такой меня смех разбирает, что едва сдерживаюсь. Чтобы нагло не заржать ему прямо в лицо, бросаю взгляды по сторонам.

Мы сидим в кафе/бывшаясовковаястоловая «Вулкан», в котором (как это очень хорошо известно моему унитазу) не самая здоровая кухня в городе, хамоватый персонал в драных и не ведающих о стирке передниках, вечные драки у кассы. Несмотря на кучу сказанных только что гнусностей/ мерзостей об этом кафе, оно остается одним из ближайших к моему дому распивочных мест. И, что совсем уж любопытно, ловить кайф здесь нравится не мне одному. Если очередной завсегдатай «Вулкана» рассказывает тебе историю про то, как ему на прошлой неделе сломали здесь нос, а потом еще и в ментовку загребли, то ты понимаешь, что особенно удивляться нечему. А еще ты понимаешь, что, хоть ему и переломают все ноги-руки, завтра он все равно приползет сюда пропустить стаканчик, желательно на халяву.

Итак, мы сидим в «Вулкане», оба конкретно поддатые. Толик наклоняется ко мне и говорит, что второго сына они с женой назвали Эммануилом. На что я отвечаю, что они полные придурки.

Следующим утром я бреду на работу, точнее, ползу, потому что чувствую себя выжатым как лимон. Следует сказать, что тружусь я простым грузчиком на центральном складе большой компании. Компания эта является комским филиалом огромной московской мультикорпорации по производству и продаже глобусов. Кому в таких количествах требуются глобусы, я не знаю, но наш склад забит готовой продукцией под завязку. И что совсем уж любопытно, глобусы расходятся на ура. От клиентов реально нет отбоя.

Как мне рассказывали знающие люди, один головастый чел еще лет десять назад замутил небольшую контору по производству глобусов. Начинание оказалось успешным. Чувак поднимал нехилую прибыль от продаж копий матушки-земли. Но, как и в любой сказке, всему приходит конец. Не всегда желанный, но всегда большой и толстый. Хозяин новоявленного предприятия, конкретно офигев от посыпавшегося на него бабла, решил, что отныне всегда будет жить в шоколаде и в атмосфере перманентного праздника. Но жизнь не по средствам, которую себе позволял герой и ударник бизнеса, постепенно загнала его в большие долги. И в один прекрасный, а может, и не очень день в двери его офиса постучалась группа кредиторов, специально выславшая для переговоров парламентеров, которые были представлены ребятами не самого хрупкого телосложения. Ребята на пальцах (или, что весьма вероятно, на кулаках) объяснили чуваку, что по долгам полагается платить. Чтобы рассчитаться с долгами и избавиться от пристального внимания к своей персоне околокриминальных элементов, герой вынужден был продать часть своего успешного бизнеса. Покупателями оказались вездесущие китайские бизнесмены. Трудолюбивые, как стая муравьев, китайцы, имея в своих цепких руках контрольную часть пакета акций, расширили и приумножили бизнес, вышли на международный рынок, претворяя, таким образом, в жизнь страхи домохозяек о мировой глобализации. Так получилась контора, в которой я имею возможность заработать на кусок хлеба и стакан сорокаградусного энергетического напитка.

Наш милый, уютный склад находится практически за городом. Чтобы доехать на работу надо реально потратить полтора часа времени. Я топчусь на автобусной остановке в общей толпе спешащих на свои рабочие места. Люди нехотя переругиваются, зевают, курят, плюют, вяло втягиваясь в эти бредовые будни, размазывая свои мозги по морозной утренней суете. Я медленно обшариваю глазами остановку и натыкаюсь на довольно интересного чувака. Мятая, как туалетная бумага, кожаная куртка, грязная и пропахшая сигаретным дымом, такое же мятое лицо, с красными похмельными глазами и пересохшими губами, под нелепой фуражкой. Он стоит в общей массе, органично в нее вписываясь в своей фуражке, как памятник Ленину в толпе митингующих коммунистов. По трясущимся рукам и дрожащим губам чувака видно, как ему несладко после вчерашнего. Среди серой массы траурной процессии, ожидающей транспорт, таких – большинство. Нажраться до чертиков, упиться в говно с тем, чтобы завтра умирать с похмелья. В чем смысл? В чем кайф? И я, наверное, выгляжу точно так же. Бред! Вы понимаете, что это полный бредофальшак? Самое глупое и ужасное заключается в том, что все мы делаем это по своей собственной воле, совершенно четко осознавая, что это полный фальшак, тупизм и все такое.

С этими глубокими мыслями я поднимаюсь в подошедший автобус, протягиваю кондуктору последний червонец и тупо сажусь у окна, уставившись в пасмурное небо напряженными глазами. Мелкие и редкие снежинки разбиваются о стекло. Чувак, которого я разглядывал на остановке, тяжело опускается рядом. Смрад перегара и нечищеных зубов окутывает меня волной. Я физически ощущаю, как неровно бьется его сердце и как нервно стучат его нечищеные зубы.

От жуткого запаха холодного табачного дыма я просыпаюсь. Кончиком языка провожу по пересохшим губам, поднимаю к глазам отяжелевшие руки, на которых багровыми пятнами выделяются расцарапанные следы охоты на кокаиновых клопов. Я в бессилье опускаю руки и шарю взглядом по сторонам. Широкая кровать, на которой я лежу поперек, располагается в центре огромной комнаты… моей комнаты… Да, моей комнаты в московской квартире. Все это так не вяжется с виденным мною минуту назад, что я окончательно просыпаюсь. Приснится же такое! Бред. Это был полный бред! Это был страшный, жуткий сон, в котором я – грузчик из глубинки. Я живу в городе, название которого моя память не сохранила. Зима, снег. Я с облегчением выдыхаю и врубаюсь, что это был всего лишь сон. А в сущности, какая разница? Грузчик или коммерческий директор? Суть-то одна: и там (во сне), и здесь (наяву) – полный бесперспективняк. Во сне я был в забегаловке, а наяву (если этот туман и угар можно назвать явью) в ночном клубе «Vaginal»

(англ.

 – вагинальный), где, видимо, переборщил с кокосом. Ничего не изменилось! Мне так же необходимо тащиться на службу.

Я с трудом покидаю свое широкое лежбище и иду в ванную приводить себя в рабочий порядок. По дороге к умывальнику бросаю взгляд на часы. Черт! Уже опоздал. Я резко меняю курс и двигаюсь к телефону.

– Катя! – кричу я своей секретарше. – Если меня кто спросит, я на важной встрече с представителями.

– А это кто? – прерывает она мой монолог. – Не пойму я что-то.

– Головка от. – Я сдерживаю готовое слететь с языка ругательство и гневно реву в трубку: – Головка от работы у вас не болит, Катерина? Это Сергей Владимирович.

Понедельник – день тяжелый. Но, несмотря на это жизненно важное наблюдение, клубный понедельник мало чем отличается от любого другого дня – или, вернее сказать, позднего вечера. Орды бездельников и любителей ночной жизни оккупируют многочисленные клубы, рестораны и бары столицы. «Vaginal» переполнен толпами перманентно скучающих людей, жаждущих развлечений.

Я вхожу в зеркальный зал этого культового клуба – альфы и омеги ночных тусовщиков и выискиваю знакомые лица, чтобы приземлиться за их столик, так сказать, «на хвоста», потому как отыскать свободный столик не представляется возможным. Замечаю трех девушек, с которыми смутно знаком. Вокруг них тусуются парни, затылки которых кажутся мне родными и близкими. Мой взгляд скользит вдоль их спин, опускается ниже. Нет, задницы этих господ мне совершенно ни о чем не говорят и абсолютно незнакомы. Тем не менее я двигаюсь по залу таким образом, чтобы по возможности попасть в поле зрения знакомых девушек. Я делаю пять кругов, постепенно сужая кольцо вокруг них. И вот, когда не замечать меня становится уже неприличным, одна из девушек, кажется Танюша, поднимает на меня взгляд своих оскорбительно-зеленых глаз. Я, как бы случайно, встречаюсь с ней глазами и приветливо машу руками. Есть контакт! Все три девицы начинают пожирать меня глазами и натянуто улыбаться. Как бы невзначай я подхожу к ним и с непринужденной улыбкой приземляюсь за их столик. Расцеловавшись с девицами, я говорю:

– Привет, как дела?

Получив кучу глупых улыбок в ответ, я приветствую сидящих рядом с ними парней. Те без особого энтузиазма жмут мне руку. В их глазах читается справедливый вопрос: «Что это за чувак и что ему надо?» Вместо ответа я просто тепло улыбаюсь. Парни так же тепло и загадочно начинают улыбаться мне. Со стороны мы похожи на группу педиков, соблазняющих друг друга. Но, поскольку атмосфера глупых улыбок царит здесь буквально повсюду, двусмысленность ситуации никого не напрягает. Улыбки наконец сменяются презрительно-аристократическими масками, и разговор, прерванный моим случайным появлением, возобновляется.

Одна из девушек делится впечатлениями о своем бой-френде, с которым она провела время на Ибице. При этом девушка пальцем показывает на парня, чтобы мы не перепутали, с кем именно она отрывалась на острове. Я обращаю внимание на ее загорелые до коричневой корки руки. Пальцы густо унизаны кольцами, что рождает ассоциации с невольницами из африканской страны Нуб. Глазами я спрашиваю Милу (так зовут девушку), слышала ли она о такой стране. «Вряд ли», – понимаю я. О такой стране она никогда не слышала в силу того, что ее никогда не существовало. Была когда-то историческая область в долине Нила, но об этом не знаю даже я. Да это и не главное. Главное, что парень, на которого девушка время от времени указывает пальцем – Фархад, – является представителем нефтяной элиты и, что еще важнее, он платит за весь стол. Мила под взглядами завистливых подруг чувствует себя королевой вечера и втирает какую-то чушь низким итальянским голосом, слегка обожженным по-гречески испанским солнцем.

Я как-то незаметно зависаю наподобие компьютера и увлеченно рассматриваю салфетку на столе.

– А мы стареем, да, старикан? – Сашка кладет мне руку на плечо и выводит меня из ступора.

– Да, конечно. Это вполне закономерный и объяснимый процесс, – отвечаю я, глядя ему в глаза. – Старость – это период жизни организма, наступающий вслед за зрелостью. Старость сопровождается характерными изменениями в органах.

– Игорек, я не про это… Тебе скучно здесь?

– Серега я.

Наутро я чувствую себя, как никогда, херово. Реально. Я тупо лежу в ванне и пытаюсь смыть водой свою отмороженность. Случайные, неподатливые мысли вертятся вокруг вчерашнего перформанса и перманентно возвращают меня во вчерашний день. Во рту царит гадостный привкус незабываемой инсталляции от дизайнера Арнольда Пекинесова. Я отчаянно плююсь при воспоминании о Юлях и Генкином петтинге с «одной» из них. Мерзостно до тошноты, возникает непреодолимое желание надеть презерватив. Эх, был бы такой презерватив, с помощью которого можно обезопасить свою душу от гонорейных воспалений своего «я», можно было бы сколь угодно долго общаться с любой грязью, при этом оставаясь чистым и незапятнанным! Но таких средств контрацепции нет.

Я постепенно отмокаю и думаю: отчего люди становятся уродами? Что меняется в психологии людей на протяжении веков? Почему огромное расстояние от рождения до падения в пропасть сократилось до одного шага? Куда исчезли благородные рыцари Средних веков? Куда сгинули строители «светлого будущего» начала прошлого века? Ведь они были! И они были чисты помыслами. Пусть им запудрили мозги марксистские вожди, они во многом ошибались, но свои жизни посвящали людям.

Видимо, дело в том, что качество человека ухудшается. Если верить Блаватской, то от расы к расе мы двигались от сверхдуховного, ангелоподобного состояния к материальному. В нашей расе много материального и почти совсем не осталось духовного. Некачественные материальные современные люди со страшной скоростью плодят себе подобных, таких же некачественных и ограниченных людей. Новые поколения либо деградируют окончательно, почти сразу превращаясь в ничем не интересующееся быдло, либо пытаются утвердиться, придать себе видимый лоск, под которым таится черная душа или отсутствие таковой. Это полный регресс! Мы, как скот, который выгнали на пастбище для «нагула веса». Мы обрастаем толстокожестью, вещизмом и бездуховностью. OPEN YOUR EYES, INDIVIDUAL!

(англ.

 – открой глаза, личность!). Проснитесь, ПИПЛ!

В начале прошлого столетия героем нашего общества был Павел Корчагин, который

Как исправить ошибки человечества? Анархией? Но лечить больное общество вседозволенностью – это все равно что при диарее посоветовать срать в любом месте, где только приспичило. В результате и болезнь не пройдет, и все вокруг будет загажено. Лишить общество придуманных идеалов в виде брендов и тупоумных гуру? Пользуясь тем же примером скажу, что это равносильно попытке избавить человека от поноса, тупо заклеив задницу пластырем. Всегда нужен идол! Отберите у них этот фальшак, и они развалятся из-за отсутствии мотивации. Правомерно и обратное утверждение. Без глупой массы жаждущих развлечений не появятся «божественные» бренды. Хищник и жертва.

Итак, я еду в Воронеж. Не на самолете, как я сам того желал, а на поезде, согласно заказанным секретаршей босса билетам. Хотя, может быть, это и к лучшему. Человек должен передвигаться по земле, а не парить над ней, в особенности если парить приходится на самолетах российских компаний, управляемых нашими пилотами/распиздяями. Этакая «летальная» машина в воздухе, и я в ней. Ни фига не радостная картина рисуется в воображении, а, скорее, улетная.

Итак, вокзал, поезд, обычный купейный вагон. Месть Кондрашовой. Я отчетливо понимаю, что это ссылка. Реально. Своеобразный

abort

за мои эскапады. Именно

abort

великовозрастного, нежеланного дитя общества, порожденного равнодушием и бездуховностью.

Во Франции еще очень давно, когда не было противозачаточных средств, применялся другой, почти безотказный способ: аборт на поздних сроках. Маленькую девочку/мальчика наряжали в красную шапочку и отправляли через лес «к бабушке», типа «пирожки отнести». Редкая Красная Шапочка живой доходила до середины леса, полного диких зверей. Таким образом, средневековые французы регулировали деторождаемость. По типу этого Вера Андреевна решила избавить московских тусовочников от моего перманентного присутствия на многочисленных party. От представленной в голове картины меня начинает тупо распирать утробным смехом, граничащим с перманентным хохотом помешавшегося дауна/олигофрена. Меня реально сгибает пополам.

– Вам плохо? – спрашивает подошедший ко мне на перроне сердобольный старпер в спортивном костюме и белых кроссовках.

– Нет. Не плохо. Мне прикольно.

Рождество. Еще один праздник в череде ничегонеделания. Продираю глаза, стряхнув многотонный груз век и снов. Я начинаю привыкать к перманентному сновидению о Москве и себе, как вполне обеспеченном человеке, хотя несколько ночей мне вроде бы не снилась та,

иная

жизнь. В голову приходит мысль: «А что изменилось бы, если бы я действительно разбогател? Стал бы я лучше, свободнее?» Да ни фига! Меня уже не переделать.

После первого января, когда нажрался в лоскуты, я тупо держался целых пять дней. Ни грамма в рот! Значит, могу не пить, если захочу. Или нет? Что и кому я доказываю? Сам себя обманываю.

Умывшись, я пью чай на кухне и категорически плюю на себя и свою «диету» в отношении к спиртному. Сегодняшний день я посвящаю праздности и веселью. Я решаю нанести сокрушительный удар по винно-водочным изделиям. Одному бросаться в бой мне не хочется, и я набираю номер своего старого дружка. Трубка снимается, и я слышу молчание. Я знаю, что это Юрка. У него такая привычка телефонного общения: снять трубу и молча слушать для своевременной идентификации звонящего по голосу. Если чувак нужный – Юрка ответит, если окажется напряжный чел – он просто будет молчать, пока тот, ругая неполадки на линии, не положит трубку. Но я знаю Юрика очень давно, как и все его повадки.

– Алло, ты дома?

– Дома, – отвечает Юрка, засопев в трубу.

Поприветствовав Воронеж и назвав его «город незнакомый», я покривил душой. Конечно же я был знаком с этим городом и сотней ему подобных. Знаком понаслышке, заочно, как хотите, но город мне отлично известен. Низкорослые дома старых построек, единообразные коробки современных панелек. Я четко представляю себе, что центральная улица/проспект в городе носит имя Ленина. Его непременно утолщает площадь Ленина с одноименным памятником. Владимир Ильич, с перманентным голубиным пометом на плечах и умной лысине, – неотъемлемый атрибут центра провинциального города, фетиш пенсионеров и, пожалуй, самый успешный бренд прошлого века.

Пыльный запах улиц – это запах бесперспективняка и тоски. Самым реальным развлечением средневзросных жителей таких городов являются дачи и картошка. Для продвинутого молодняка – хазы и травка. В минуты состоявшегося знакомства с Воронежем я прихожу к выводу, что он ничем не выделяется из череды аналогичных Скучгородов. Из-за депрессивных умонастроений здесь можно только пить, отчаянно бухать и непрерывно квасить. Трезвому человеку здесь реально делать не хера!

Итак, я в Воронеже, на привокзальной площади. Пассажиры, вывалившиеся из того же поезда, что и я, сторонятся назойливых таксистов и спешат к автобусной остановке.

– Недорого, недорого. Подвезти? – Молодой парень лет двадцати четырех испытующе всматривается в мои глаза.

Нагловатый взгляд туземца моментально оценивает мой прикид и врубается в мою перспективность как пассажира.

Опять тот же сон про неврубного жителя златоглавой. Я отбрасываю сдавившее грудь одеяло и прислушиваюсь к звукам из квартиры соседа снизу. День обещает быть хорошим. Снизу слышатся песни советских композиторов. «Починил-таки дед свой музыкально-пыточный агрегат», – думаю я и смотрю на часы. На часах шесть. «Вот, блин, жаворонок хренов!»

Некоторое время я пытаюсь спрятать голову под подушкой, но, уверившись в полнейшей бесперспективности этого метода, поднимаюсь и праздно шатаюсь по квартире. Я курю, умываюсь, пью чай и готовлюсь к выходу на работу. Новогодние каникулы наконец благополучно завершились, сошли на нет, оставив после себя кучу пустых бутылок и массу трещащих с похмелья голов.

На проходную я попадаю без опозданий. Тупо иду по утоптанному снегу, и меня реально давит сегодняшняя перспектива грузить эти долбаные ящики с глобусами и слушать похмельные стоны коллег.

Мужики с красными постпраздничными рожами курят рядом со складом. Их морды могут соперничать с огоньками зажженных сигарет по яркости и цветовой насыщенности. Я здороваюсь со всеми и иду переодеваться. В воротах сталкиваюсь с Кондрашовой. Под распахнутым перманентным ярко-зеленым ватником две горообразные выпуклости с вызовом уставились на меня.

– Доброе утро, – говорю я им и пытаюсь их обойти.