— Все чисто. Вокруг ни души. — Доложил майору О`Нилу командир разведывательного взвода.

— Отлично. Что со взлетной полосой? — повернулся командир десантной группы к другому офицеру.

— Работы немного. Расчистим от всякого мусора, проверим покрытие… Через пару часов полоса будет готова к приему самолетов.

Высадка разыгрывалась как по нотам. Собственно, так и должно быть. Никто всерьез не ожидал встретить в Пулково какое-то серьезное противодействие прибывающим миротворческим силам. Так и вышло. Огромное, абсолютно пустое летное поле, на одном конце которого примостилось здание аэровокзала, подавляло своей безлюдностью. Немногочисленные фигурки парашютистов, застывших в настороженных позах, держащие оружие наготове — на нем просто терялись. Пустой аэропорт производил гнетущее впечатление — высокая трава, которая пробивалась даже сквозь плиты взлетной полосы, безлюдье — а главное — безмолвие, которое нарушалось только криками зачем-то кружащих над этим пустым местом чаек. Наверное поэтому, чтобы отогнать неприятное ощущение, солдаты нарочито громко перекликались, хохотали по поводу и без, шумно жевали жвачку и сплевывали.

Джекоб сделал несколько снимков, затем наладил спутниковый телефон и связался с редакцией.

«Санкт-Петербург представляет теперь странное и необычное зрелище. Точно неизвестно, сколько осталось в нем жителей, но по очень приблизительным оценкам — не более двухсот тысяч человек. Огромные, имеющие неземной вид районы, так называемые novostroyki, стоят совершенно заброшенные. Можно проехать много миль по прямым бесконечным проспектам и не увидеть ни одной живой души за исключением стай одичавших собак и обнаглевших крыс. Оставшееся население ютится в исторической части города — но даже она настолько велика, что это небольшое число людей совершенно в ней теряется. Однако некоторые места в городе выглядят на удивление оживленно. Дело в том, что люди ютятся вдоль многочисленных местных рек, поскольку водопровод не работает, где жмутся друг другу из соображений безопасности. Нет в городе и электричества — за исключением отдельных домов, жители которых сумели приспособить различные механизмы в качестве генераторов.

Трудно понять, чем эти жители добывают себе пропитание, откуда они берут горючее для тех же генераторов. По моим сведениям, до сих пор продолжается разграбление стратегических запасов продовольствия, склады которого существуют в городских подземельях. Кроме того, в городе продолжают действовать кое-какие мастерские, их продукцией горожане торгуют с обитателями окрестных деревень. Парадоксально, но в городе существует какая-то торговля — не только уличная, но даже и мелкие лавки. Главной же проблемой горожан является, как это не странно, не недостаток продовольствия, а многочисленные преступные группировки…»

Джекоб взглянул на часы, сохранил файл и выключил ноутбук. Пора. Через полчаса начиналась встреча командующего ограниченным контингентом войск ООН генералом Адамсом с демократической общественностью города.

Штаб, пресс-центр и прочие службы располагались в Смольном. Место оказалось чрезвычайно удобное. В подвалах обнаружили автономную систему жизнеобеспечения и изрядный запас топлива к дизельным движкам, и даже огромные запасы продовольствия и спиртного, хранящиеся в глубоких подземных бункерах.

Как оказалось, все это сохранилось еще со времен коммунистов, вожди которых, опасаясь ядерной войны, приложили все силы, чтобы остаться среди выживших. Кроме того, Смольный был почти не затронут прокатившимся по городу прошлой осенью волной грабежей. В нем укрепились работники охраны здания, точнее, те из них, кто не успел уехать — и присоединившиеся к ним работники милиции. Они были хорошо вооружены — и отбивали любые попытки отторгнуть у них завидное место обитания. Так что теперь эти ребята передали американцам здание во вполне удовлетворительном состоянии. Выговорив взамен должности в новой администрации.

В свое время Джекоба поразили висящие в нью-йоркском Метрополитен-музее картины Жоржа де Кирико.

[1]

Любимой темой художника было изображение загадочных безлюдных улиц под безрадостным небом. Те картины были фантазиями, порождением кошмаров талантливого, но не очень здорового на голову художника. Мог ли журналист предполагать, что окажется внутри этих картин? Длинные пустынные улицы, тусклые, мертвые стекла домов и витрин, трава, пробивающаяся сквозь асфальт — все это затягивало, как наркотический «трип».

[2]

И ведь при всем при этом — город был дьявольски красив! Да, пожалуй, затея превратить его в музей будет иметь успех. Хотя — когда по его улицам начнут шляться толпы горластых туристов — в домах угнездятся рестораны и магазины сувениров — это будет уже не то.

Нельзя сказать, что людей на улицах совсем уж не было. Попадались. Но они смотрелись тут как тени — возникшие непонятно откуда и исчезающие невесть куда. И то сказать — люди в Санкт-Петербурге жили кучно — эдакими островками. Вот в одном из садиков клубилось нечто вроде небольшого базара. Как успел заметить Джекоб, здесь уже вовсю торговали новенькой формой миротворческих сил. Видимо, представители демократической интеллигенции уже освоились на своих новых должностях.

Джип вывернул на площадь и миновал ряды небольших магазинов, носивших следы тяжелого и длительного погрома. Как уже знал Джекоб, прошлой осенью Сенная оказалась одним из центров так называемого «кавказского бунта». Хотя на самом-то деле били именно выходцев с Кавказа. Ну, и как водится, заодно и всех остальных, кто попался под горячую руку. Заодно разграбили все магазины и подожгли стоявший на площади огромный торговый центр.

Тем не менее, несмотря на мрачный вид, площадь была довольно людной. Между обгоревшими каркасами павильонов туда-сюда мелькали разнообразные темные личности. В двух местах молодые парни и девицы, сбившись в кучки, горланили что-то под гитары. Судя по всему, тут торговали наркотиками. Вся эта публика не обращала внимания на стоявший у неработающей станции метро патрульный джип. Двое солдат, топтавшихся возле машины, тоже никак не реагировали на происходящее. Все ведь было тихо.

Вообще, за неделю пребывания ограниченного контингента в городе никаких признаков сопротивления отмечено не было. Если, конечно, не считать пары перестрелок с бандитами, которые не успели убраться с дороги солдат. Но складывалось впечатление, что бесчисленные городские преступные группировки предпочитают, завидя патрули, сидеть тихо и не отсвечивать. Возможно, они полагали, что так дело и пойдет: новая власть станет жить по принципу «мы вам не мешаем, вы нас не трогайте». Они еще не знали, что их ждет в ближайшем будущем. Так или иначе, журналисты, впрочем, как и солдаты, могли передвигаться по городу свободно. Хотя, видимо, не совеем. Не зря же его Речел вызвала… Она вроде вороны — летит на падаль.

Дело было закончено. Арестованных по одному выталкивали в наручниках из подъезда и выстаивали во дворе. Их было человек десять — все больше крупные парни, чей вид рождал предположение, что некоторые люди произошли не от обезьяны, а от быков. В доме, в многокомнатной квартире на втором этаже, которая, видимо, когда-то служила жилищем небедного человека, а потом превратилась в логово одной из питерских банд, остались лежать еще пять трупов. Возле парадной спеназовцы раскладывали для предстоящей телесъемки изъятый у бандитов арсенал — автоматы Калашникова, пистолеты, ножи и несколько единиц странного вида оружия, которое тут называли obrez. Сержант, огромный детина с руками размером с ляжку среднего человека, вразвалку приблизился к Джекобу.

— Слушай, журналист, сам выбирай тех, которые вам для работы сподручней.

Джекоб оглядел уныло топтавшихся парней и указал на двоих, чей вид не просто говорил, а прямо-таки кричал, что их дом — тюрьма. Потом, поколебавшись, ткнул на третьего. Это был наоборот — парень, в глазах которого было нечто человеческое. Последнего ему стало просто жалко — Джекоб-то знал, что будет дальше.

Сержант кивнул — и этих троих потащили в сторону грузовика, а затем без особых церемоний с размаху кинули внутрь. Эти трое были, так сказать, агитационным материалом. Бандитов запечатлеют аккредитованные при армии журналисты — и их рожи пойдут гулять по эфиру — в качестве доказательства, что, во-первых, корпус генерала Адамса активно трудится по наведению порядка. А во-вторых, что все происходит с соблюдением демократии и прочего гуманизма, о которых в Европе и Штатах не дает забыть толпа либеральных горлопанов. Они очень заботятся о правах бандитов и их друзей — видимо их самих никогда не грабили, а их дочерей не насиловали толпой. А Джекоб знал, что вытворяли в Питере вот эти самые им подобные быкообразные рожи. Крупные преступники, которые конечно, гады, но все таки умеют навести порядок в уголовной среде, давным-давно убыли в иные страны. Осталась всякая сволочь — лишенная мозгов, зато полная совершенно первобытной свирепости. Одно слово — бешеные собаки.

Проследив, что наглядный материал надежно упакован, сержант снова кивнул и, усмехнувшись, оглядел оставшихся.

Без особой цели Тони брел по улицам Петербурга. Он находился в увольнении. Но почему-то вместо того, чтобы квасить пиво с сослуживцами, его потянуло пошататься по городским улицам. Благо, район Владимирского проспекта, где располагалась его часть, считался практически безопасным.

Его завораживал этот город, где улицы были похожи на горные ущелья. Казалось бы, большинство домов стояли пустыми. Но Тони не зря вырос на природе — он чувствовал, что там, за этими стенами что-то происходит. Там была какая-то своя жизнь, которой он не понимал.

На площади, возле огромной красивой церкви шло торжище. Стояло несколько телег, запряженных лошадьми, с них торговали каким-то сельскохозяйственными продуктами. Тут же толпились люди, предлагающие пластиковые бутылки с самогоном, консервы — из тех, которые раздавали представители миротворческих сил. Множество людей держали в руках разнообразные побрякушки — большие и малые. Какие-то подсвечники, украшения и все такое прочее. При виде американского солдата именно эти, последние, толпой бросились к нему и стали наперебой предлагать свой товар. Русского Тони, понятное дело, не понимал, но иногда проскакивали и безбожно исковерканные слова «Absolutely cheaply».

[8]

Но вот чем не страдал Тони — так это страстью к сбору трофеев. Он протолкался мимо толпы и двинулся вдаль по улице, во главе которой восседал на постаменте какой-то бородатый тип.

Улица была вымощена камнем, кое-где торчали обломки скамеек.

Тони свернул в переулок — обнаружил там непорядок. Человек пять парней лет по четрынадцать-пятнадцать, нападали на прижавшегося к стенке пожилого человека. Тот, даром, что на вид был типичный ботаник, да еще и в очках — все же довольно удачно не давал им приблизиться. Но, конечно же, участь его была решена. Если бы Тони не ринулся на помощь.

Положение было мерзковатое. Но генерал Адамс, видимо, решил действовать по принципу «show must go on». Четвертого июля над Зимним Дворцом взвился американский флаг. Трибун сооружать не стали, генерал Адамс и почетные гости стояли на грузовиках. Настроение у солдат было кислое. Бодро выглядели лишь представители петербургской общественности. Они свято верили, что Америка всегда и всюду будет впереди и что они за ней — как за каменной стеной.

В параде участвовало всего десять батальонов, которых подготовили через пень-колоду. Те, кто не стоял в оцеплении, сдерживая толпу местных, торчали теперь возле Обводного канала и ждали очереди шлепать через площадь. Но на той стороне было тихо, как в гробу.

Что же касается местного населения, то его явилось довольно много. После парада был обещан концерт, подготовленный силами армейской самодеятельности и, что самое главное — бесплатная раздача виски. Васька, услышав о последнем только хмыкнула:

— Большого ума у вас начальники. Ознаменуете ваш праздник русской народной забавой под названием «пьяный дебош». У нас на таких мероприятиях и пиво-то боялись продавать.

Однако, отдел пропаганды считал иначе. Он полагал, что все пройдет хорошо, если нагнать побольше солдат.

Капитан Шанц, бледный как бумага, лежал на санитарных носилках и едва шевелил шубами. Он был очень плох и, думается, более всего нуждался в священнике. Но капитана мучила какая-то мысль. Каким-то образом он узнал, что Джекоб здесь и попросил его позвать.

— Вот, журналист, видишь… — Едва слышно, но внятно, прошептал он, когда Джекоб над ним склонился, — я ж тебе говорил. Мы их только повалили. А вот они начинают возвращаться. Те самые. Которые нас тогда… А вермахт — он был не вам чета… Все повторяется. И это только начало…

Капитан замолчал и закрыл глаза, как шепнул санитар, долго ему не протянуть.

Джекоб огляделся. Площадь представляла собой жуткое зрелище. Повсюду валялись обломки домиков вперемешку с мертвыми телами. Алели лужи крови, смешиваясь с дождевыми лужами. Вопили раненые и умирающие, искалеченные так, что на них и глядеть-то было жутко. Потерянно бродили уцелевшие. Метались санитары с носилками. А посреди всего этого кошмара стояли его авторы — четыре угловатых гусеничных зеленых железных коробки с торчащими впереди длинными пушками.

Как рассказали те, кому повезло остаться в живых, дело было так. Германская военная часть стояла на большой площадке, которая на карте значилась как Славянская площадь. Сюда же переместили и остатки части Шанца. Правда, без танков. Они после визита трамвая работать решительно отказывались. Все в машинах было на месте, никаких повреждений — но ни один механизм не действовал, хоть ты тресни. А тут, на Слаянской площади и напротив — там где стоял памятник каком-то бородатому типу, расположился саперный батальон бундесвера.

В Смольном все было как всегда. Васька заявила, что хочет спать, а Джекоба беспокоили разные мысли. Когда на него они наваливались, журналист предпочитал шататься — благо коридоры этого здания были достаточно длинны. Он перемещался по ним, пытаясь разобраться в хаосе, который царил в его мозгах. Пошатавшись таким образом, Джекоб оказался возле помещения пресс-центра. Сюда в последнее время мало кто заглядывал. Связи не было, информацией работники армейской пресс-службы делились сквозь зубы — так что делать тут было совсем нечего. Вот и теперь в углу возле компьютера сидела одна Анни — в обществе бутылки «Джонни Уокера» с черной этикеткой. Сосуд был наполовину пуст — и, судя по тому, что на столе не наблюдалось сока или тоника, пропагандистка-феминистка глушила шестидесятиградусное пойло по-русски — в чистом виде. Правда, вроде бы, у русских пить, как они говорят, «в одну харю», считается последним делом. Так поступают только уж совсем горькие пьяницы.

— Привет, Джекоб, ухмыльнулась она, — будешь?

Журналист налили себе.

— Какие новости? — Задал он ненужный вопрос.

— Какие? — Анни горько усмехнулась. — Не покладая сил, выполняем приказ. Втюхиваем солдатам про страшные тайные разработки русских, про фанатичных генералов КГБ, которые не смирились с поражением в «холодной войне» и вынашивали планы реванша…

Странный был сон. Нечто похожее с Джекобом случалось в колледже, когда он с приятелями-снобами баловался хашем. И одновременно — сон напоминал компьютерную игру «на уровне глаз». Эдакая экскурсия в неведомый мир.

Впрочем, почему в неведомый? Джекоб находился на Невском проспекте, возле Дворцовой площади. Только она была какая-то не такая. Дворец был красного цвета — в нем светилось некоторое количество окон. Возле колонны электрический фонарь, отчаянно раскачиваясь на ветру, с трудом разгонял мокрую темноту. Было сыро и холодно. Там, где Невский проспект вливается в площадь, горел костер, вокруг которого жались разнообразно одетые люди с винтовками. Большинство было одето в длиннополые шинели и высокие папахи. Впрочем, попадались штатские — в коротких то ли пальто, то ли в чем-то подобным.

Джекоб торчал у огня, затягиваясь крепчайшим и жутко противным на вкус табаком. Его вкус он различал отчетливо — и мог поклясться, что в реальной жизни такого никогда не курил. Одет он был, можно сказать стильно, словно какой-нибудь байкер — в кожаную тужурку, такие же штаны и высокие хромовые сапоги. Даже фуражка, прикрывавшая башку от сыплющейся с небес мороси — и та была кожаной.

— Эй, самокатчик,

[21]

поделись-ка табачком!

Сквозь толпу протиснулся молодой здоровенный парень. На фоне меланхоличных мокрых фигур он смотрелся орлом — как и положено моряку. Бескозырка лихо заломлена на ухо, клеши были почище, чем у хиппарей шестидесятых. Рожа круглая и наглая. Вооружен матросик был до зубов. Кроме карабина на плече, парень имел еще на поясе: маузер, две ручные гранаты и кинжал. Это если не считать двух пулеметных лент, крест-накрест перекинутых через плечо. Погон на бушлате не имелось, зато на груди красовался здоровенный черный бант

Демократия в разных странах осуществляется по-разному. В Штатах, к примеру, всякие там выборы, и подготовка к ним — это нечто вроде гибрида бизнеса и шоу, которое движется по дорогам, накатанным за десятки избирательных кампаний. В Америке простые граждане — то есть те, кто не имеет непосредственного доступа к демократическому пирогу, делятся на три категории. Одни на выборы не ходят никогда. У других, особенно в глубинке, политические пристрастия передаются вместе с семейной Библией. Третьи увлеченно слушают, кто из кандидатов им больше наврет и покруче обложит противника. За победителя и голосуют.

В странах Востока и Африки, куда демократические ценности приехали на американских танках, перед выборами сторонники наиболее авторитетных банд, простите, партий, объезжают электорат, соревнуясь в числе тех, кого они успеют подкупить и запугать. В общем, побеждает тот абрек, у кого за спиной больше вооруженных кунаков. Как рассказывали коллеги, африканские вожди, которых нужда заставила выучиться без ошибок произносить слова «демократические ценности», являются на участки для голосования, ведя все племя под контролем местного шамана, который следит, чтобы соплеменники ничего не перепутали.

Что же касается России, то Джекоб все более понимал, почему местные жители полагают демократию какой-то особо изощренной формой сексуального извращения. Дело было в том, что поутру внезапно прорезалась связь. Правда, прорезалась она как-то странно. Из американского далека выслушали жалобы генерала Адамса на тяжелую обстановку, на просьбу о присылке подкреплений пробурчали что-то не очень понятное, и что самое главное — в категорической форме велели в срочном порядке проводить выборы местной власти. Будто не было более важных задач. Но в дискуссию вступить никто не успел. Связь снова ушла. Кстати, во время недолгих переговоров там, за океаном не проявляли никакого особого беспокойства, что все многочисленные современные средства коммуникации не работают.

Но, так или иначе, задача была поставлена. И вот теперь общественный совет заседал по поводу подготовки к выборам. По какой-то причине его препроводили из Дома пролитпросвета в Таврический дворец — и по случаю предстоящей кампании в здание подтянулись дополнительные силы местной общественности. И теперь Анни с любопытством психиатра наблюдала за происходящим. По ее мнению, дело-то выеденного яйца не стоило. Никаких политических сил в городе все равно не имелось. Точное количество оставшихся жителей было неизвестно. Что ж тут проще: договориться обо всем заранее, открыть несколько избирательных участков. Народ придет — благо генерал Адамс специально выделил для ведения предвыборной агитации большое количество виски, консервов, и всякой прочей гуманитарной помощи. И все бы были довольны.

Но, как оказалось, подобный путь был не для тех, кто называл себя «русской демократической интеллигенцией». С утра в Таврическом дворце бушевали бешеные споры, то и дело переходящие в драки. Главное идеологическое расхождение, конечно же, было в том, как будут делить предвыборные фонды и посты в новом правительстве. Причем, первое интересовало большинство собравшихся куда больше, чем второе. Самое грустное для демократов заключалось в том, что генерал и его штаб, наученные горьким опытом, решительно доводили все доносы враждующих группировок до мусорной корзины, спихнув все на отдел пропаганды. Мол, сами разбирайтесь, кто из них более выгоден для Соединенных Штатов. А попробуй, разберись. Идейные аргументы у дискутирующих сторон вышли довольно быстро. Все клялись в истинной и глубокой любви к демократическим ценностям — а потом каждый начинал с визгом обличать всех остальных в глубокой непорядочности и вороватости. В воздухе снова летали названия каких-то фондов, чьи гранты ушли совсем не туда. Потом начинались крики о неких украденных акциях предприятий, приватизированных исторических объектов и всем таком прочем. В общем, вначале циничная Анни полагала, что наиболее приемлемыми представителями новой власти будут те, кто меньше всего украдет. Однако, чем дальше, тем яснее становилось для нее особенность местной демократии — кто бы не дорвался до руководящих постов — в любом случае, украдут все, до чего дотянутся. Впрочем, об этой особенности местных друзей Америки Анни предупреждали ее старшие коллеги: в России нормой деловой этики было взять деньги и не выполнить работу, за которую было заплачено. Что блестяще подтвердилось. За то время, пока ограниченный контингент находился в городе, никто из этой шараги не проявил никаких деловых качеств. Все только путались под ногами.