Тюремный «товар» не должен пропадать — таково решение спецслужб. Пожизненно заключенных и смертников, умеющих драться, выводят на ринг в качестве живой боксерской груши для тренировки агентов, ведущих бой на уничтожение противника; бывших уголовников вербуют в команду убийц, которая принимается за устранение «волков» преступного мира.
Пролог
Глухой Бетховен сочинял музыку, обездвиженный Дикуль не оставлял мечты стать самым сильным человеком планеты, слепой Михаил Марголин конструировал стрелковое оружие. Еще одна загадка природы! Больные сплошь и рядом обставляют здоровых! Иначе не создал бы своей знаменитой галиматьи Чезаре Ломброзо о гениальности и помешательстве, проведя меж последними знак тождества. Пытливый итальянец так и не уяснил, что здоровье — это прежде всего довольство и успокоенность, это почти всегда крайне консервативное состояние, не подвигающее на перемены и хлопотные задачи. Какого дьявола было бы мучить себя Юрию Гущо йоговскими асанами, а Полю Брэгу изводить организм голодом, не загляни они краешком глаза в черную пропасть боли и безнадеги! Но заглянули! И написали впоследствии замечательные книги.
Возможно, и он в определенном смысле был болен. Потому что нормальные особи ПОДОБНЫХ вещей не совершают. Они сидят дома и посасывают пиво, пялясь на телеэкраны, шурша свежими газетами, находя в себе мужество ужасаться тем же вещам, что и он, но чуточку иначе…
Молодой человек еще раз трепетно огладил стальной ствол, зачем-то понюхал и, сунув в карман, вышел из подъезда. По западным шкалам калибр, конечно, невзрачный. Куда там до знаменитого «сорок пятого», лихо разгуливающего по всем американским вестернам! Всего-то 5,6 миллиметров или, изъясняясь европейскими стандартами, двадцать второй калибр. Творение того самого слепого Марголина. Изящное, легкое и опасное, несмотря на крохотные пульки. Уж он-то, проведший в подвальных тирах не один десяток часов, неплохо себе представлял убойную силу этих свинцовых гостинцев. Не «Гюрза» и не «Стечкин», но тоже очень даже ничего. Во всяком случае для той разудалой партии, что он задумал, вполне подойдет. Хотя, если разобраться, не пахло там молодеческой удалью. И хладнокровием тоже не пахло. То есть пахло так, что и принюхиваться не хотелось. Потому как скверный запашок у тех, кто хандрит и трусит. Тело его без конца сотрясала дрожь, душу, словно тонкое деревце, стягивали змеиные кольца отчаяния — отчаяния, испытываемого от мысли, что на предстоящее он, должно быть, просто обречен. И не помогла снять напряжение короткая тренировка, устроенная в темнеющем загородном березняке. Тогда он дважды разрядил магазин по намеченным заранее стволам и, напугавшись грохота выстрелов, даже не проверил толком, попал ли должное число раз. Впрочем, должен был попасть. Не зря столько лет числился в когорте подводников. Отчего-то считалось, что спортсмен-подводник обязан выполнять три вещи: быстро плавать, уметь ориентироваться на глубине по компасу, стрелять из подводного ружья. С последним всегда были какие-то проблемы. Из-за мутных озер, из-за нехватки надежной гидропневматики, из-за запретов местных администраций. И оттого тренировались из того же «Марголина», из любимой русскими «Тозовки», садя и садя по далеким кружочкам, вышибая червонцы, что называлось у них «лепить в копейку». Правда, тогда к пистолетам присобачивали деревянные накладки, вовсю работая в мастерских напильниками, нещадно сажая занозы и подгоняя щечки рукояти точнехонько под собственную кисть. И получалось, надо сказать, чертовски удобно. Пистолет впечатывался в ладонь, становился продолжением руки. Наводить и держать мушку превращалось в пустяк, и дело оставалось лишь за нервишками, за верностью глаза. Но что хорошо в тире, в жизни явно не годилось. Он не мог предвидеть всего, а потому с деревянной накладкой расстался чуть раньше, спалив на скором костерке. Голое оружие легче выхватывалось, проще пряталось под одеждой. Да и не так уж это было важно — угодить именно в копеечку. Не на белок он шел охотиться. На людей…
Пальцы сами собой сжались вокруг рукояти. Навстречу шагал милицейский патруль. Молодые румяные хлопцы, не уставшие еще трамбовать тротуары города. Встреча, конечно, случайная, однако он поспешил отвести взгляд в сторону. Потому как знал: плохоньким он был артистом. Могли и прочесть по лицу — куда шел и зачем… По счастью, хлопцам в милицейской форме было не до него. Цоканье их кованых каблуков переместилось за спину, молодой человек позволил себе расслабиться. Ладонь, только что сжимавшая пистолет, успела взмокнуть. Он криво улыбнулся. Киллер хренов!…
Часть 1
Наездники
Глава 1
Два мускулистых негра работали на ринге. То есть, называть подобное работой — чистая несуразица, может быть, даже грех, но, увы, работа подразумевает профессионализм, а профессионалами быть модно. Потому и говорят: «работаю двойное сальто», «работаем магазин». Работа не всегда то же самое, что и труд. От синонима до антонима, как от великого до смешного. Но так или иначе на ринге чаще работают, чем бьются. Вот и эти два парня работали… Широкие трусы, раздутые ноздри, пятна сукровицы на новеньких майках, плечах и лицах. Не очень красиво, но возбуждает. В особенности тех, что вокруг.
Негры работали. Бывший чемпион и нынешний претендент. Это был бой без правил, без пауз на отдых. Истекала пятнадцатая минута, финал был не за горами. Тронувшись в незамысловатую атаку, претендент наткнулся на такой же незамысловатый прямой встречный и сел на пол. Не упал, не завалился, а сел на корточки, словно ребенок, внезапно заметивший на земле что-то интересное. Глаза его наполнились молочной мутью, капа вывалилась изо рта комком непрожеванной пищи. Но странно, его соперник не отошел в угол и не ударил присевшего ногой в висок. Чемпион опустился рядом и, тронув оглушенного за плечо, проговорил:
— Послушай, камрад, может хватит? Мы же люди, в конце концов, не звери.
Зрительские ряды взорвались надрывным улюлюканьем. Кто-то свистел, не умеющие свистеть — кричали и топали ногами. Под рукой не нашлось помидоров, и на ринг полетели недоеденные булочки, пивные жестянки, обгрызенный шоколад.
— Я, кажется, не голоден, — боец с усмешкой поднялся. Зал негодовал, зал готов был разорвать строптивца голыми руками.
Глава 2
От бесконечных баррэ указательный палец совсем онемел. Игра не ладилась. Должно быть, из-за чертовых мыслей о чертовой машине… Леня Логинов отложил гитару, круговыми движениями энергично растер уши. На кой дьявол человеку слух, если нет голоса? Впрочем, наоборот — было бы хуже. Гораздо хуже.
Под потолком дважды моргнул свет. И еще раз. Будто кто-то неведомый оповещал таким образом о неких секретах, наскоро переведенных в нехитрый пунктир морзянки. Машинально Леонид стал отмечать: два длинных, короткий, снова короткий, пауза. Еще пара коротких и уж такой длинный, словно кисть радиста залипла на треклятом ключе.
Леонид раздраженно поглядел на тронутую сальной мутнинкой лампу. Возникло дикое желание протянуть к ней руку, стиснуть до боли в пальцах, раздавить грушевидную капсулу. Он скрипнул зубами. Все верно — схватить и раздавить, чтобы прервать трепет блеклого сияния — вечно желтого, искусственно недозрелого. А еще лучше — ощутить в ладони шишковатый редковолосый череп того неуклюжего радиста и раздавить вместо лампочки. Хруп, и все…
Покосившись на гитару, он вяло поаплодировал самому себе. Встав с дивана, прошелся взад-вперед по комнате. Чепуха! Конечно, все чепуха! Моргающий свет, секреты, радист… Морзянкой здесь и не пахло. Где-то поблизости опять трудилась сварка, и бенгальским фейерверком догорали ворованные электроды. Может быть, ставили решетки на окнах, а может, крепили стальные двери. Сейчас все вокруг укреплялись и баррикадировались. Тотальная феррумизация в ожидании надвигающейся эпохи ржавчины. Из простеньких косостенных квартирок люди переселялись в бронированные сейфы. Дома превращались в подобия банков, а их обитатели — в банкиров, весь капитал которых состоял из собственных вибрирующих душонок.
В который раз Леонид приблизился к окну, рукой отвел штору и нервно прикусил губу. Все та же машина красовалась перед подъездом. Бежевая «Судзуки» с едва просматриваемым сквозь лепнину грязи номером. Лакированная, всхрапывающая выхлопами лошадка, готовая в любую секунду взрыть наледь шипованной резиной.
Глава 3
Он лежал в душе под теплыми струями и зябко вздрагивал. Одежду с него, кажется, стащил сопровождающий. Не из желания помочь, — только для того чтобы точно исполнить приказ. «В душ, а после на ринг…»
Валентин закрыл глаза и увидел руки Виктории, скользящие по его груди. Теплые, ласковые движения, ничего не выпрашивающие, только любящие и отдающие. Морская волна, омывающая грудь. Апатия, мохнатый зверек с темпераментом ленивца и небесной пустотой вместо глаз, жевала его сердце, как жуют подростки мятный каучук. Любимые руки скользили где-то поверх зверька, и грызун косился на них, с ухмылкой сознавая свое превосходство. Валентин ничем не мог помочь этим рукам. Желания умерли, остатки воли, подточенные зубами хищника, напоминали по-весеннему черный, вконец истаявший снег.
Хотел ли он жить? Вероятно, да. Но всякий живущий обязан бороться — с болезнями, продавцами, соседями, государством. Валентин устал от борьбы. Более того — изнемог. Он опускал руки, желая чуда незаслуженного, исцеления без каких бы то ни было потуг. Раз в жизни любой человек заслуживает чуда. Обычно так оно и случается, и не вина провидения, что чаще всего неожиданного подарка не замечают. По недомыслию, по лени, по невнимательности…
Он задрожал. Может быть, от холода, а может, от того, что услышал ее голос. Звучал тот давний запавший в душу рассказ о гороскопе, о звездных взрыкивающих животных, окруживших планету со всех сторон… Значит, он бредит. От боли, от температуры, что заставляла кипеть мозг. Над ним хорошо поработали. Сержант с майором, дружки Шкирята — все они внесли сегодня посильный вклад в дело истребления его организма. Было от чего впасть в печаль. А главное — он не забывал о ринге. Бой по категории «А» означал для верную смерть. Выдумка майора удалась на славу. Валентин сник. Глупо самого себя подготавливать к крематорной печи, да он и не собирался. Последний акт борьбы заключался лишь в том, чтобы на чуток осложнить работу будущего палача. Но Валентин не хотел делать и этого. Путь до эшафота проделают не его ноги, а чужие. Пусть цепляют крючьями и тащат. Хоть в печь, хоть к свежевырытой яме. А он — не баран и никогда им не станет!
Валентин облизнул разбитые губы. Ему не было жаль себя. Совершенно. Наверное, оттого, что себя он давным-давно растерял в камерах, на этапах, в следственных кабинетах и госпитальных палатах. Мокрую тряпку можно высушить, растирая по сухим доскам, — аналогичным образом можно размыть и человека. Хотите арены? Пожалуйста! Но сначала вам придется взвалить свою жертву на плечи и донести до колизея. Бой будет скучным и быстрым. Скучным для вас, быстрым для жертвы. Разобиженный противник с руками, сунутыми в карманы галифе, станет бить Валентина каблуками и мысленно зевать. Пара-тройка зрителей разочарованно ругнутся, но на этом все и кончится.
Глава 4
А было это первый раз так…
То есть, может быть, и не первый, но кто их вспоминает — десятки и сотни полудетских потасовок? Однако именно та стычка вошла в память, образовав слой вечной, никогда не оттаивающей мерзлоты. Возможно, потому, что это было его первое настоящее УНИЖЕНИЕ. Потому что стукнуло Лене Логинову уже шестнадцать, и той, что шагала рядом тоже было не больше, и шел он расфранченный, в новеньких, еще не разношенных туфлях, в лаковой курточке, впервые вместо кроликовой шапки нахлобучив на голову настоящего пыжика. Ни робости перед темными улицами, ничего тревожного он не ощущал, — одно голимое молодое счастье. Именно в этот вечер приключился его первый Поцелуй, который неизвестно кто кому подарил. Наверное, все же она. Дамы в этом смысле отважнее. Леонида же смущала прорва деталей — что говорить при этом, говорить ли вообще, куда смотреть, наклоняться ли к ней или, обняв, притянуть к себе? Словом, он только тужился да соображал, как бы так половчее приникнуть губами, а она взяла и поцеловала его — естественно и просто, заставив враз забыть о всех тактических треволнениях. И был танцевальный галоп под «АББУ», и было пьянящее покачивание под вечно юные битловские голоса. Кто-то в школьном туалете раскупорил бутылку «Вермута», но он на поднесенный стаканчик лишь снисходительно покачал головой. Он был счастлив и без того. Однако, когда начались провожания, а жила она не близко, сумма счастья, очевидно перевалила через край, превысив критическую массу и накликав беду.
Они подвалили сразу с трех сторон — да не двое-трое, а много больше. С перепугу Леонид и пересчитать-то их толком не сумел. Но вот то, что испуг пришел сразу, единым росчерком перечеркнув замечательное настроение, это он запомнил. За что и нарек себя трусом — уже тогда, в те самые шестнадцать лет. Им же нравилось все — и сопливая его неопытность, и девчушка, вполне годная для лапанья, а главное — его пыжиковая шапка. Болезнь такая шла по зимнему городу. Прохожим квасили носы, сшибали шапки. И эти же шапки потом продавали тем же потерпевшим на местной толкучке, дополняя картину круговорота природы еще одним смачным штришком. В общем Леонид испуганно вертел головой, подружка его поджалась. Настроение шпаны угадывалось без всякой дедукции. Они даже не просили закурить. Лапнули за рукав, а когда он неуверенно стал отбрыкиваться, тут же и врезали. И ведь не был он тогда тонкоруким неумехой! Даже участвовал пару раз в областных соревнованиях по боксу, места какие-то занимал. Только вот ринг — не улица, что и доказали ему без всяких математических выкладок. Только раз и толкнул кого-то там. Не ударил, а именно оттолкнул. Потому что побоялся — разозлить, спровоцировать на еще большую агрессию. Только потом уж сумел оценить, что били несильно. Искры из глаз сыпались, но и только. И вот ведь подлость какая! Ударами на удары не отвечал, а вот смягчать оплеухи пытался. И получалось! Потому что отделался разбитой губой и парой легких синяков. Пустячок! Особенно если учесть, что приложилось к его физиономии кулаков двадцать, не меньше. И шапку, конечно, отняли. А он только твердил тогда, как попугай: «За что, мужики? Я ж ничего…» И главный позор — это поведение подруги. Именно она, крича и царапаясь, выдирала его из лап этих орлов. Куртку на ней порвали, потому что не смогли удержать. И тянулся этот ужас, как ему казалось, целую вечность, — его молотили вкруговую, сбивали наземь, подняв, снова молотили. А она продиралась к нему, отбиваясь от двух-трех плотоядных пацанчиков, которые под шумок, гладили ее по всем местам. По счастью, для большего они еще не созрели. И вопреки тому, что показывают в финале всех американских фильмов, ни милицейских сирен с мигалками, ни героев заступников так и не объявилось. Крикнула что-то издалека какая-то тетка, прогуливавшая мопса, ее послали подальше, — на том все и закончилось. За шапкой стащили куртку, хоть и мало чего она стоила после этой потасовки, велели снимать туфли. Последние, впрочем, швырнули обратно. Да и куртку бросили под ближайшим фонарем, видимо, как следует разглядев. И побитой собакой он молча добрел до брошенной куртки, также молча напялил на себя. Что-то его подружка беспрестанно говорила. Слезы ее высохли, она стремилась утешить его, толковала что-то о милиции, о том, что обязательно доведет его до дому. И было от всего этого тошно до не могу. С глазами девушки Леонид старался не встречаться. Она-то списывала все на его болезненное состояние, убеждала сходить в травмпункт, но он-то знал, что тело его в порядке, что тумаки большого урона не нанесли. Какой там, к черту, урон! Даже не сравнить с тем «кайфом», что ощущал он после финальных боев за серебро и золото. Тогда у него и нос был раза в два толще, и губы, что твои пельмени, — ни говорить, ни есть не мог. А сейчас… Сейчас была чепуха. И одновременно думалось, что уж лучше бы убили. Или покалечили. Хотелось провалиться сквозь землю, беззвучно исчезнуть. Или найти вдруг где-нибудь на тротуаре автомат и броситься вдогонку. Хоть как-то бы смыл то отвратительное, что холодным цементом сковало грудь. Однако ни автомата, ни завалящего пугача под ноги ему не попалось. В какой-то момент сообразив, что она его и впрямь провожает, он остановился.
— Иди домой, — пробормотал Леонид. — Пожалуйста!…
Он мог бы и крикнуть на нее, сорваться, как это обычно происходит везде и всюду, но хвала небесам! — хватило выдержки. Наверное, и она что-то поняла. Потому что безмолвно подчинилась. Так и разошлись в разные стороны. Как оказалось, навсегда. Он не простил ей собственный стыд, а она… О чем потом думала она, было неясно. Но только грянула весна, и, спустя месяц, сдав выпускные экзамены, она уехала в столицу, а там, поступив в МГУ, скоропостижно вышла замуж. История проще пареной репы, куда банальнее шекспировских кульбитов. Черным господинчиком Рок просто взял Леонида под руку и повел, — духу и сил, чтобы вырваться, у него не нашлось…
Глава 5
Оператор, моложавый брюнет с синевой на тщательно выбритых щеках, протянул стопку бланков, кивнул на авторучку.
— Пункты с шестнадцатого по тридцать четвертый пропускаются, остальное нужно заполнить.
— Прямо сейчас?
— Именно сейчас. Но прежде всего блиц-тест, — оператор положил поверх бланков желтого цвета карточку. — Сорок два вопроса за три минуты.
— А если не успею?
