Вцепившись руками в спинки соседних коек, Мотя подогнул ноги в коленях и, зависнув над полом, принялся отжиматься. Что-то похрустывало у него при этом в спине, каждый свой жим он сопровождал шумным взрыкивающим выдохом. Артур машинально считал: восемнадцать, девятнадцать… Поскрипывали коечные сочленения, менее звучно вторили им человеческие суставы. Лицо Моти на глазах багровело, натужно кривилось. Так и не дожав двадцатого раза, солдат со стуком припечатал каблуки к половицам, встряхивая кистями, двинулся вдоль казармы.

— Слабибо! Ой, слабибо! — пропел бритоголовый Юркин. Лежа на кровати и подложив руки под голову, он тоже наблюдал за Мотиными упражнениями. — Да уж, скис ты, Мотя. Как последний птенец.

Артур мысленно с ним согласился. Еще полгода назад Мотя без труда выделывал на брусьях такие коленца, что у зрителей начинало кружить головы. А подобных жимов этот атлет запросто мог накидать штук сто или двести. Да что говорить, — артистом был Мотя. И все они были артистами. Особая рота особой армейской части. Бегая на руках, умудрялись играть в футбол, а в тренажерных залах брезговали подходить к весу менее центнера. Но, увы, времена меняются. Как выражался капрал Дюдин, — людишки припухали, обрастая шерстью и заплывая жиром. Например, много ли нужно воли, чтобы раз в пару дней принять душ? Оказывается, немало. Лень, грязь и вонь — три былинных богатыря исподволь овладевали территорией Бункера. Половина казармы валялась по койкам, наблюдая за горсткой «активных», лениво ворочая глазами, находя в себе силы лишь на едкие комментарии. Даже «птенцов» воспитывали в основном лежа. Подзывали к койке, командовали «кругом» и давали сапогом под зад.

Артур яростно потер лоб. Он и сам изменился — увы, не в лучшую сторону. Уж в чем в чем, а в этом он мог себе признаться.

— А что, Жоржик, не посвистеть ли нам? — вопросил некто. — Але! Я к кому обращаюсь?

Кто они были, Лебедь не знал. Подозревал только, что существа эти жили на планете Земля всегда. Забавно, но люди им совсем не мешали, — разве что пробуждали некоторое любопытство. Кое-кто из старожилов шалил, вклиниваясь в сеть интернета, другие колдовали над телами спящих людей, навевая те или иные мысли, порой существенно сокращая жизненные сроки живущих. За некоторыми из представителей рода человеческого автохтоны наблюдали с особым пристрастием, и, увы, Лебедь угодил в число последних. С ним беседовали и над ним подшучивали. Он не сопротивлялся и не роптал. Тем не менее, чуть ли не каждую ночь ему насылали кошмары, из которых Лебедь никак не мог извлечь должного вывода.

На этот раз во сне он увидел стоящего в дверях Артура — мускулистого, неправдоподобно огромного, взирающего на их утлое убежище осуждающим взором. Стародавний приятель поражал бронзовым загаром, напоминая свежеотлитую, пылающую жаром статую, рыцаря, облаченного в неведомые доспехи. И снова Лебедь наблюдал яростное противостояние. Без этого теперь не обходился ни один из его снов. Черноволосый, взлохмаченный Вадим стоял на одном колене и, с остервенелой усталостью передергивал затвор, посылая в сверкающего гостя пулю за пулей. Каменно и равнодушно Артур улыбался. Пули били в его могучую грудь и сплющенными, потерявшими силу комочками падали на пол.

Так уж вышло, что всю его юность Вадик Дымов с Артуром Боковым дрались. Вечные партнеры и соперники просто не могли долго ладить. Вадим был более изворотлив, Артур — более силен. Борьба протекала с переменным успехом, и, вмешиваясь в схватку, Лебедь всякий раз получал свою порцию шишек. Несмотря ни на что, всех троих почему-то именовали друзьями. Впрочем, был еще и четвертый — некий Поль, улыбчивый, громогласный красавчик. В отличие от Лебедя, добрую потасовку он уважал, и если Лебедь старался разнимать приятелей, то он напротив вызывался быть рефери, а порой и откровенно подстрекал противников. Такой уж он был человек — с удовольствием секундировавший на всех школьных дуэлях, с энтузиазмом вызывающийся замещать более слабых или выбывающих из схваток. Странной, должно быть, казалась со стороны их дружба. Квартет забияк, четверо осликов, упрямо тянущих в разные стороны. И все-таки они действительно дружили. То есть — наверное. Потому в точности никто из них не знал, что такое настоящая дружба, с чем ее едят и на каких весах взвешивают.

— Вот, значит, как!.. — Вадим, привидевшийся Лебедю во сне, хладнокровно отбросил винтовку в сторону. — Что ж, посмотрим, как ты отреагируешь на это.

В руках его Лебедь разглядел массивный ствол с пузатым раструбом.

Склон оказался довольно крутым. Артур и сам не понимал — падает он или бежит. Земля проваливалась вниз, и тяжелый пэтчер дробно намолачивал синяки на плечах и шее. Удивительно, но ноги продолжали всякий раз находить в темноте опору, позволяя телу рассекать воздух и уходить дальше и дальше — в незримую глубину оврага. И еще стремительнее — сверху и отовсюду накатывал на бегущего человека пронзительный, разрывающий барабанные перепонки вой.

Достигнув далекого дна, он упал, вжавшись разгоряченным лицом в глинистую, обжегшую холодом почву. Неловко ерзнул, чтобы высвободить прижатую животом руку, и снова замер. Тем временем пронзительный вой утерял тягучую высоту, перейдя в размеренный жестяной грохот. Несколько секунд Артур лицом и грудью чувствовал близкое содрогание земли. Она лежала под ним, напряженная, необъятная, терпеливо снося далекие удары, ощущая крохотное тепло приникшего к ней человека.

Так же быстро, как и возник, устрашающий звук вновь взлетел ввысь, улетая и растворяясь в ночной сырости. Обождав немного, Артур стянул с себя пулемет и тяжело перевалился на спину. Обратив лицо к небу, немедленно увяз взглядом в зависшей над ним черной перевернутой пропасти. Лишь несколько случайных звезд могло лицезреть его здесь — распластанного среди многочисленных земных складок, одновременно вооруженного и беззащитного, бесконечно надеющегося и совершенно одинокого.

Только теперь Артур ясно осознал, что перешел черту опасного круга, оборвал роковую пуповину. Отныне он становился человеком штатским, а стало быть, приобретал свободу! И будь проклята армия с ее сумасшедшими полководцами, с арсеналом, тысячу раз способным уничтожить землю и в принципе это уже сделавшим. Спасибо политикам и многочисленным обладателям эполетов! Неосознанно, но они приставили пистолет к виску планеты, совместными усилиями спустили курок. Не выйди из под контроля атом, возможно, не было бы столь оглушительного числа заболеваний, не было бы мутантов с температурой тела в семьдесят и более градусов, не было бы хроников, заблудившихся во времени, как хрестоматийный персонаж в трех считанных сосенках.

Артур вскинул к черному небу правую руку, стиснул пальцы в кулак. Отныне мышцы, не скованные дисциплиной, тоской и ленью, принадлежали ему одному! Бункер с растревоженным роем охраны, «адский бронепоезд» — все осталось позади. Ничто уже не могло помешать ему двигаться к Воскресенску, а добравшись, влиться в суету горожан, зажить своей собственной жизнью.

Время разрухи имеет свои преимущества. Когда нет ничего, нет и бюрократической волокиты. Ганисян без вопросов принял очередную партию мальцов, а, пересчитав их, только сокрушенно покачал седовласой головой. Как ни крути, прибавлялась лишняя дюжина ртов к его импровизированному интернату.

— Не боись, директор! — Вадим ободряюще кивнул. — Напряжем молодцев из Совета Миссионеров. Будем таранить углеводы со всего города.

— А через месяцок, возможно, белковый комбинат сумеем запустить, — вставил Егор Панчугин. Правая щека у него была раздута, и он придерживал ее рукой. Происходило самое обыкновенное для Панчи дело — болели зубы.

— Что? Действительно есть надежды? — Ганисян прищурился.

Вадим кивнул.

Станция «Липовая» располагалась ближе всех к железнодорожному колечку, опоясавшему Бункер. Обойти ее стороной казалось просто невозможно. По сведениям Щеголя, жителей здесь не водилось, но почти с первых шагов по пыльной деревенской улочке их удостоверили в обратном. Меры предосторожности были приняты, но первый же залп повалил на землю с полдюжины бородачей.

— Что за черт! — юркнув за забор, Щеголь, вожак лесной ватаги, оказался рядом с Артуром. — Как мыслишь, браток, какие это части?

— Ерунда, армией тут не пахнет. Судя по всему, у них обычные охотничьи ружья. — Артур, прислушавшись, кивнул на лежащих посреди улицы. — Обрати внимание, никто не шевелится, — стало быть, стрелки что надо. Но их всего пятеро.

— Почему ты решил, что пятеро? Хотя… — Щеголь посмотрел на убитых, посчитав, сумрачно кивнул. — Похоже, ты прав. Но если у них всего-навсего ружья, им кранты. Я такие вещи не прощаю.

Артур пожал плечами. Он вынужден был пристать к банде, однако по-прежнему не считал себя ее членом. А вернее сказать, они сами его к себе «пристали». До поры до времени он не возражал. Бородачи знали лес, знали повадки лесных чудовищ. С ними было безопаснее шагать — так, по крайней мере, объяснял себе Артур свой временный союз с лесными бродягами.

Разумеется, его преследовали. На иное Артур и не рассчитывал. Потому и повернул в сторону Синих Болот. Не то чтобы ему не верилось в рассказанные ужасы, просто не оставалось другого выхода. По части преследования «дичи» — банда могла дать ему сто очков форы. Имелись и свои опытные следопыты, и свои зубастые «гончие». Болото, заглатывающее людей, давало шанс оторваться. Кроме того, сработало и чисто человеческое любопытство. Есть такая черта у людей — и страшно, и интересно. Оттого и ныряют — кто глубже, лезут — кто выше. Заглянуть в глаза костлявой и увернуться. На равных. Подать руку и суметь вырвать. Может, с тем же чувством засовывает голову в пасть льву матерый дрессировщик. В самом деле, чего он там не видел? Слюнявых десен? Или языка с клыками?… Артуру казалось, что он знает ответ. Азарт! Вот, что толкает в любое жизненное пламя. Блаженное чувство риска…

Какое-то время он двигался с отчетливым ощущением, что за ним идут по пятам. Но стоило земле зачавкать под каблуками, а туману густо застлать пространство, как он понял: преследователи отстали. Разумеется, его посчитали недоумком и самоубийцей. А возможно, Щеголь и те, кто похитрей, рассудили, что он попросту юлит, маневрирует, и проголосовали за легкий перекур. Побегает, мол, и вернется. Если, конечно, вернется… А мы покуда ппереждем на бережку… Именно поэтому возвращаться Артур не собирался. Бездонных болот не бывает. Во всяком случае здесь, вблизи Воскресенска, он о таких никогда не слышал. Значит, со слегой и компасом можно будет пройти.

Организовав привал на первом же островке, Артур привел в порядок весь свой немудреный скарб. Из березки со скрученной от неведомой хвори листвой вырезал двухметровый посох. Дневной марафон унес бездну сил, и, изловив килограммовую лягушку, он закоптил ее на костре, без особого удовольствия поужинал.

Не хватало только воды, и пришлось прибегнуть к довольно дикарской процедуре. Перемешав золу и землю, Артур набил этой смесью связанный в узел рукав гимнастерки и через созданное таким образом подобие фильтра стал пропускать зловонную воду болота. То, что получилось, вскипятил в котелке, аккуратно слил во флягу. Гримасничая при воспоминаниях о старчески дряблом мясе лягушки, попробовал жевать березовую кожуру, но заячьих пристрастий так и не понял.

Как бы то ни было, но то время, которое он провел на острове, ничем странным себя болото не проявило. Вокруг было пусто и глухо. Никакой живности, кроме редких змей и неловко скачущих гигантских лягушек. Даже комаров было отчего-то мало. Возможно, некого было кусать. А без доноров кровососам трудно.

Жизнь несмотря ни на что, продолжалась — и временами довольно бурно. Гражданские чаяния нашли наконец отклик у властей, и муниципалитет с должной помпой, хотя и не без скрипа, организовал нечто вроде собрания представителей от народа. Более дюжины ораторов от различных партий и течений плюс руководители дружин, пожарных команд и прочих служб тесно заполнили зал мэрии. Словом, количество избранников и представителей собралось вполне впечатляющее. Приглашали, разумеется, не всех, но поприсутствовать и высказаться изъявили желание многие. Даже от «бульдогов» заявилась парочка патлатых орлов. Держались «орлы» особняком, с подчеркнутой невозмутимостью. На окружающих поглядывали с гордым небрежением. «Банкиры» тоже кучковались в стороне, отличаясь от большинства вычурностью одежды — то бишь фраками и бабочками, белоснежными и чуть ли даже не кружевными манишками. Медведь Поль в своем замурзанном, видавшем виды мундире — стертыми локтями и выцветшими погонами — смотрелся рядом с собравшимися дико. Его, впрочем, собственный вид нимало не смущал, и, прорвавшись на трибуну одним из первых, он без обиняков высказался в том духе, что для достойного начала неплохо бы чуточку подчистить зал, а в частности «выкинуть вон бульдогов вкупе с банкирами и прочей сволочью.» Указательный палец Поля яростно ткнул в вышеупомянутых товарищей. По залу пронесся разнородный гул. К тем же «банкирам» в большинстве своем относились довольно лояльно, «бульдогов» же откровенно побаивались. Председательствующий позвонил в колокольчик и убедительно призвал собрание воздержаться от резких выпадов. Предложение же импульсивного оратора он попросту проигнорировал.

— Что ж, хорошо! — Поль яростно бухнул кулаком по трибуне. — Пеняйте потом на себя. Предупреждали вас. А из собрания этого так и так ничего не выйдет. Такая вот коллизия!..

В этом он оказался прав. По части «коллизий» Поль вообще никогда не ошибался. Из собрания действительно ничего не вышло. То есть, сначала присутствующие вволю попикировались, затем стали откровенно ругаться, а когда ругаться устали, принялись жаловаться. Бедный Ганисян угодил в число последних, и пламенная его речь потонула в хоре посторонних причитаний и просьб.

— Дети, — натужно повторял он, — это особая статья. Нельзя их мешать с прочим, поймите!.. — голос у него не отличался особой мощью и оттого старику приходилось напрягаться. — Они единственное, что у нас осталось, ради чего, собственно, имеет смысл хоть что-то делать, как-то бороться. Потеряем детей, потеряем все!..

Старику даже не похлопали. Представитель «банкиров», занявший трибуну тотчас после Ганисяна, понравился публике значительно больше. Он говорил складно, убедительно, бархатное его контральто уютно рокотало, достигая ушей каждого из сидящих.

Лебедь сидел в кресле и бесцельно глядел в стену — такую же старую, усохшую, как он сам, давно не беленную, испещренную сотнями трещин-морщинок, в бородавчатых наростах, в неряшливых пятнах. Руки его уже не дрожали, но в груди властвовал все тот же болезненно знакомый холод. Лебедь голодал уже сорок второй день. А ОН обещал явиться к Лебедю на сороковой. Увы, вместо этого звучали прежние голоса, и тень Лебедя совершенно самостоятельно расхаживала по стенам, копируя его ночные маршруты, совершенно не обращая внимания на то, что сам хозяин сидит в полной неподвижности.

— …Лично мне думается, что эта парочка объяснила практически все. Во всяком случае понятие зла у них раскрыто достаточно полно. Кстати, вы-то сами как находите Фридриха?

— Это апологетика вождизма, агрессии и воли? Ну, пожалуй… Во всяком случае его толкование разумного эгоизма впечатляет. Хотя трактовка первоинстинктов несколько прямолинейна, да и подача чересчур амбициозна. Мне, честно говоря, ближе и интереснее работы Зигмунда. Одна теория эволюционных скачков чего стоит! Полагаю, что до него об этом вообще никто не писал. Просто не догадывались.

— Да они и сейчас не догадываются. Выхватили одно-единственное либидо и носятся с ним, как с писаной торбой.

— Согласен. Могу даже кое-что процитировать. Да вот, пожалуйста: «Любая новая идеология, обретшая власть, есть всеобщее бедствие, — заметьте, — бедствие!.. Ибо вызывает войну не только с сознанием общества, но и что самое страшное — с общественным бессознательным!»

Бедный, бедный Лебедь! Даже в эту минуту о нем некогда было по-человечески вспомнить, по-человечески всплакнуть. Дымов принял известие, однако словно и не пропустил в себя. Понял, но отмахнулся, не осознав и не прочувствовав. Так тоже частенько бывает. Пока смотришь издалека, не приближаясь, очень похоже, что пугающих и неприятных обстоятельств вроде и не существует. Главное — не подходить вплотную, не заглядывать в глаза.

Просто-напросто умер кто-то. Возможно, Лебедь, а возможно, и не он. Потому что — как это мог быть Лебедь, если еще вчера они виделись и что-то даже говорили друг другу? Если все детство и вся юность у них прошли в одних дворах и стенах? Словом, Вадим не хотел ничего знать о случившемся. До поры до времени. Если события принимать порционно, они худо-бедно перевариваются, иное дело, когда глотаешь их залпом, мешая в единую гремучую смесь. Именно поэтому он и определил: сначала Артур, потом все остальное.

Загвоздка заключалась в том, что он в самом деле встревожился. И было из-за чего. Артур представлялся ему жаждущим мести воителем. Обманутый мужчина, ослепленный ревностью супруг… Дымов хорошо знал старого друга, чтобы иметь все основания для волнений. Его приятель и в школе славился вспыльчивым характером, и в отличие от Поля, слова у Артура никогда не расходились с делом. Узнав о Пане, он запросто мог наворотить гору глупостей. Вадим не забыл еще собственную вспышку ярости, однако до темперамента Артура ему было далеко. Разумеется, многое зависело от того — кто и как сообщит вернувшемуся солдату о том, что происходило в его отсутствие. Перевоплотиться в шкуру Артура было не столь уж сложно, — все мужчины в чем-то похожи, но ко всему прочему Вадим был еще и братом Елены, и именно эта тяжелая двойственность заставляла его скрежетать зубами.

Пожалуй, впервые Панчуга выдал на своем броневике такую безумную скорость. Возбуждение Вадима передалось и ему. Чтобы не сбить кого-нибудь, время от времени включали сирену. Там, где улицы были присыпаны битым кирпичом, их основательно потрясло, но скорости они не сбавили. Компания «бульдогов», жгущая мебель в одном из дворов, сыпанула в стороны, ругая сумасшедший броневик на чем свет стоит. Будь у них какая-нибудь базука покрупнее, наверняка бы пустили следом ракету. Впрочем, и от ракеты в этом смахивающем на паутину лабиринте броневик сумел бы увернуться.

Тормозя возле дома Елены, они подняли кучу пыли. Выскочив, Дымов махнул Панчугину рукой.

Этого требовало тело, этого жаждала душа. Сон следовало развеять, протрясти в мелком сите и забыть.

Поболтав немного с Фемистоклом, Дымов откопал в ящике пару дюпелей и в полчаса приколотил к стене полку для «нужных» книг. Новая полка — новая жизнь. Полюбовавшись на свой труд, он приблизился к спальне и напряг слух. Молодые чуть слышно ворковали и, похоже, покидать спаленку не торопились. Вадима это вполне устраивало. Глотнув вчерашнего чая и закусив сухарем, он пристегнул под мышку кобуру с револьвером и, набросив куртку, выскочил на улицу. Дурное проходит в работе и в движении. Именно так, кстати, объяснял изуверские дела «бульдогов» Поль. Безделье — страшная штука. К нему не привыкнуть. Даже самому ленивому. Потому как и этому лентяю утро посылает пробуждение. Глаза распахнуты, мозг включен — что-то срочно надо делать. Можно, конечно, перевернуться на другой бок, но это лишь на час, на два. А дальше мускулы начнут ныть, в голове поднимется болезненный зуд. Вот и подымается шпана на дела подлые да незамысловатые. Нет работы, значит, отыщется подлость, — закон сообщающихся сосудов.

Оставив позади полуразрушенный цирк, Вадим задержался у стены, густо заклееной афишками, объявлениями и вырезками из газет.

«…Меняю… Куплю… За килограмм сухарей продам следующий инвентарь…» Он бегло изучал строчки. Ага! Вот и ребятки из бульдожьего племени расписались: «…Вечеринка с музыкой и буйством. Всех миловидных, не старше двадцати милости просим… Праздничный ужин, танцы, подарки и море удовольствий гарантируем!..» Ишь, ты! — не старше двадцати! Даже адрес не постеснялись указать. Впрочем, этому объявлению уже не менее полугода. Давно, верно, оттанцевались. Да и черт с ними!.. Чуть ниже Вадим углядел рекламу ломбардов. Так называемый сегодняшний черный рынок. За серебро, золото можно купить что угодно — от ручного пулемета до банки с черной икрой… Отвернувшись, Вадим поежился под порывом ветра и вновь тронулся по улочке.

Он шагал в каком-то полузабытьи, переваривая мысленный хаос, пытаясь сбить его в некое подобие стройного единства. Ночные видения основательно баламутят душу. Чепуха — а все равно впечатляет. Даже сердце иной раз начинает ныть. Кто знает, может, и Лебедь умер от того же? Правда, Панча говорил, что в руках он сжимал галстук. Но зачем? Для чего? Или куда-то намеревался отправиться?…