Настоящее издание "Отсутствующей структуры" выходит в свет через двенадцать лет после первого. Слишком долгий срок для книги, написанной под влиянием дискуссий того времени: с тех пор многое изменилось, заметные перемены произошли и в наших взглядах. Слишком долгий срок, если принять во внимание, что вышедшая в 1968 году книга была постепенно заново переписана на добрую половину в связи с подготовкой переводов, которые, естественно, отличались от настоящего издания. К тому же в 1971 году я опубли­ковал исследование "Формы содержания", частично, а местами зна­чительно, переработав настоящий текст, а в 1975 году упорный труд над подготовкой английского (также расширенного) издания "Отсут­ствующей структуры" закончился тем, что я сдал в печать "Трактат по общей семиотике", который, трактуя проблемы, поставленные в этой книге, и не отказываясь от некоторых выводов, все же представ­ляет собой совершенно новую работу.

Итак, читатель вправе спросить, с какой стати книга переиздается без каких-либо изменений, если автор сам считает ее в значительной мере устаревшей.

Я мог бы на это ответить, что у книготорговцев и у публики она еще пользуется спросом, и в этой серии уже переизданы другие мои старые книги, такие как "Открытое произведение" и "Устрашенные и сплоченные". Кроме того, в данной серии (collana economica), как правило, переиздаются книги, служащие справочными изданиями и напоминающие о спорах минувших лет.

Но можно ответить и по-другому: в книге есть разделы, которыми, несмотря на имеющиеся в них ошибочные оценки, я и по сей день доволен, прежде всего в том смысле, что мне удалось разглядеть, что нас ждет. В частности, именно раздел Г, в котором обсуждаются философские основания структурализма, относится к тем частям, ко­торые сегодня я бы написал по-другому, и тем не менее как раз в нем, как мне кажется, я подметил кое-какие тенденции, впоследствии получившие развитие, как-то: распад структурализма как онтологии, рождение неоницшеанства, его смычка с марксизмом, явление постла-кановского маньеризма, новых философов, отрекающихся от столь характерных для структуралистского дискурса просветительских ил­люзий, я уж не говорю об общем "откате от структурализма", потому что мне это выражение не нравится, оно неопределенное, двусмыслен­ное и часто столь же неадекватное, сколь и выражение "кризис разу­ма", — однако о многом из того, на что сегодня навешиваются эти ярлыки, шла речь на этих страницах: я хочу сказать, они о многом предупреждали. Возможно, мои установки были неверными, что меня не радует, но я оказался прав, и это меня радует еще меньше. Впрочем, эти два неудовольствия все же доставляют мне некоторое удовлетво­рение.

Но пойдем по порядку. Между 1962 и 1965 годами, когда я подго­тавливал к публикации французское издание "Открытого произведе­ния" (см. введение к последнему изданию книги в этой же серии), мое отношение к проблемам коммуникации претерпело значительные из­менения: если вначале я опирался на теорию информации и англосак­сонские исследования по семантике, то позже мне сделались ближе структурная лингвистика и русский формализм. В 1964 году Барт опубликовал в 4 номере "Коммюникасьон" свои "Начала семиоло­гии". Мне кажется уместным напомнить здесь о том, чем стал для всех нас, интересующихся семиотикой, этот короткий, намеренно непри­тязательный и, в сущности, компилятивный текст, — ведь он подтолк­нул нас к выработке собственных представлений о знаковых системах и коммуникативных процессах, между тем как сам Барт все более отдалялся от чистой теории. Но не будь этой книги Барта, удалось бы сделать значительно меньше.

2.1.Саморазрушение структуры

Предположим, что мы выявили структуру некоего языка, обозна­чим ее sa. Затем — структуру родственных отношений в селении, в котором говорят на этом языке. Назовем эту структуру родства sb. Наконец, предположим, что нам удалось выявить структуру, регули­рующую пространственную организацию селения. Назовем ее sc. Оче­видно, что это поверхностные структуры и в них можно обнаружить некое сходство в той мере, в какой они являются реализациями более глубинной структуры, назовем ее Sx.

Так вот, вопрос заключается в следующем: если я обнаружу какое-то новое явление, которое поддается описанию в тех же терминах sа, sь, sc, то мне не останется иного выхода, кроме как установить наличие четвер­той поверхностной структуры sd, для которой глубинная структура Sx предстанет совокупностью правил ее трансформации в sa, sb и sc. Если же, напротив, передо мной новый феномен, описываемый в терминах модели sd, гомологичной возможным моделям sa, sb и sg , то последние будут приводимы уже не к Sx, но к новой модели Sy. В свою очередь Sx и Sy также можно рассматривать как манифестации самой глубинной структуры Sn, как это показано на нижеследующем рисунке.

Вполне очевидно, что мы получили только ядро некоего более обширного разветвления, благодаря которому всякий раз, когда в этом возникнет ОПЕРАТИВНАЯ НЕОБХОДИМОСТЬ, мы смо­жем нисходить к более глубинным структурам. Но ясно, что этот метод основывается на двух фундаментальных принципах: a) структура Sn, описываемая как последняя, наиболее глубинная в этом ряду, является таковой только как рубеж, которого достигло познание, новое исследование может лишить ее статуса глубинной, статуса пос­леднего кода, преображая в одну из стольких промежуточных поверх­ностных структур; б) отступление от кода к метакоду возможно толь­ко при обнаружении новых феноменов, вынуждающих к перестройке объясняющих моделей, при отсутствии таковых феноменов у меня нет оснований для формулировки новых метакодов, разве что я этим займусь как некоей логической гимнастикой. Формулирование новых метакодов на уровне "emic" без материала "etic", оправдывающего это занятие, это всего лишь упражнение в абстрактной комбинатор­ной логике, которая производит инструментарий для объяснения ре­альности, но необязательно ее объясняет.

И все же именно с этим последним пунктом онтологический струк­турализм никак не соглашается Для него всякое абстрактное упраж­нение в комбинаторной логике поставляет "истинные" модели реаль­ности. Почему? Потому что он гипостазирует в качестве философской истины то, что было всего лишь осторожной оперативной гипотезой, с которой все и начиналось: мыслительные операции воспроизводят реальные отношения, а законы мышления изоморфны законам при­роды.

I. Знаковые системы

I.1.

Семиология рассматривает все явления культуры как знаковые системы, предполагая, что они таковыми и являются, будучи, таким образом, также феноменами коммуникации Тем самым она отвечает потребностям самых разнообразных современных научных дисцип­лин, как раз и пытающихся свести явления самого разного порядка к факту коммуникации Психология изучает восприятие как факт коммуникации, генетика устанавливает коды наследственной инфор­мации, нейрофизиология описывает процесс передачи сигналов с пе­риферии нервных окончаний к коре головного мозга, при этом все эти дисциплины неизбежно обращаются к математической теории ин­формации, которая и была создана для того, чтобы объяснить процесс передачи сигнала на уровне машины на основе общих положений физико-математических дисциплин По мере своего развития такие

1 См "Communications" № 4 Presentation Roland Barthes Elementi di semiologia Torino 1966 (Ролан Барт Начала семиологии ) В том, что семиология изучает только явления культуры, можно усомниться хотя бы потому, что существуют такие ее ответвления, как зоосемиотика, изучающая коммуникативные процессы в животном мире Однако, по-видимому также и эти исследования, скажем, изучение языка пчел, направлены на выявление систем конвенций, хотя бы и инстинктивного характера, и, стало быть, форм социальной регламентации животного поведения

33

I. Значение "значения". Денотация и коннотация

I.1.

Предположим, что адресат сообщения, информирующего об уровне воды в водохранилище, не механизм, а человек. Зная код, он отдает себе отчет в том, что последовательность ABC означает нулевую отметку, тогда как прочие сигналы указывают на то, что вода находится на любом другом уровне от наименее до наиболее опасного

Итак, вообразим себе, что человек получает сигнал ABC. В этом случае ему становится ясно, что вода достигла нулевой отметки (опас­ность), но этим дело не кончается. Например, человек может встре­вожиться. Эта тревога родилась не сама по себе, в какой-то мере она связана с содержанием сообщения. И в самом деле, последователь­ность ABC, феномен чисто физического порядка, сообщает не только то, что предусмотрено кодом (вода достигла нулевой отметки), или денотативное значение, но несет дополнительное значение — конно­тацию, сигнализируя об опасности. С машиной такого не бывает: соответствующим образом настроенный механизм, получив сообще­ние ABC, реагирует согласно заложенной программе, ему доступна информация, но значение ему недоступно. Механическое устройство не знает, что стоит за последовательностью сигналов ABC, оно не понимает ни что такое нулевая отметка, ни что такое опасность. Машина получает запрограммированное количество бит информа­ции, необходимое для надежной передачи сообщения по каналу связи, и адекватно реагирует.

Когда мы имеем дело с машиной, мы не выходим за рамки кибер­нетики, а кибернетику интересуют только сигналы Но если в комму­никации участвует человек, то мы должны говорить не о мире сигнала, но о мире смысла. С этого момента речь должна идти уже о процессе означивания, ведь в этом случае сигнал — это не просто ряд дискрет­ных единиц, рассчитываемых в битах информации, но, скорее, знача­щая форма, которую адресат-человек должен наполнить значением.

I. Неоднозначное и авторефлексивное сообщение

I.1.

В крочеанской доктрине есть положение, чрезвычайно харак­терное для всей эстетики выражения, которая вместо исследования природы поэтического текста занимается красочным описанием впе­чатлений от него. Это учение о космичности искусства. Согласно этому учению, в каждом поэтическом образе оживает жизнь в ее целостности. Частица живет жизнью целого, а целое свидетельствует о себе в частице: "всякое подлинное произведение искусства содержит в себе целый мир, мир является в конкретной форме, и конкретная форма являет собой целый мир. В каждом слове поэта, в каждом творении его воображения — все судьбы людские, все надежды, чая­ния, скорби, радости, все величие и ничтожество человека; вся драма сущего со всеми ее горестями и упованиями в непрестанном становле­нии"53.

Впрочем, следует отметить, что каким бы невнятным и недостаточ­ным ни было это определение воздействия искусства, оно все же в чем-то созвучно тем переживаниям, которые у нас возникают при встрече с произведением искусства. И хорошо бы разобраться, не способна ли семиотика с ее точным описанием коммуникативного процесса лучше разъяснить, что при этом происходит.

I.2.

Итак, эстетическая функция сообщения состоит в том, чтобы открывать нам что-то неведомое и неиспытанное, и она это и дела­ет, перераспределяя информацию между уровнями сообщения, за­ставляя их вступать в самые разные и неожиданные отношения, формируя тем самым новый идиолект, являющийся структурной основой данного конкретного произведения именно потому, что он пересматривает код, глубинные коды и выявляет их непредусмот­ренные возможности.

Эстетическая функция, как мы видели, есть продукт сложных вза­имодействий информации и избыточности, при этом именно избыточ­ность рельефно оттеняет информацию. Эстетическое сообщение про­тивопоставляется референтивному, относительно избыточному, стре­мящемуся, насколько это возможно, избежать двусмысленности, уст­ранить связанную с неопределенностью информативную напряжен­ность, которая неизбежно побуждала бы адресата принимать слиш­ком деятельное участие в акте интерпретации. Однако в большинстве случаев в наших сообщениях преобладает эмотивная функция, делаю­щая их побудительными*.

I. Античная риторика и риторика современная

I.1.

В течение веков побудительный дискурс был предметом вни­мания различных риторик

I. Идеология и код

I.1.

В одном из недавних примеров мы убедились в том, что упот­ребление слова "отечество" вместо "страна" может изменить всю систему эмоциональных реакций адресата. Эта проблема имеет отно­шение к тому, что говорится в пункте 3 параграфа А.2. VII 2, в котором мы пытались понять, что заставляет адресата при декодировке сооб­щения предпочитать одни лексикоды другим.

Итак, возвращаясь к исходной коммуникативной модели (схема 2), поверх линии, соединяющей отправителя с сообщением — носителем значений (линия, под которой располагается универсум кодов и лек­сикодов, назовем его миром риторики, так как он представляет собой совокупность кодифицированных коммуникативных приемов), мы должны вообразить некую целостность, располагающуюся вне семи­ологического универсума Назовем ее "идеологией"97.

Термин "идеология" понимают по-разному. Идеологию понима­ют то как ложное сознание, которое маскирует реальные отношения между вещами, то как сознательный выбор философской, политичес­кой, эстетической и т. д. позиции. Что же касается нас, нам бы хоте­лось придать термину "идеология", в паре с "риторикой", более ши­рокое значение, мы будем понимать под идеологией все то, с чем так или иначе знаком адресат и та социальная группа, которой он принад­лежит, системы его психологических ожиданий, все его интеллекту­альные навыки, жизненный опыт, нравственные принципы (мы бы охотно сказали, всю его культуру, имея в виду антропологический смысл термина, если бы такое понимание культуры не включало также и риторические системы).

I. Обоснование подхода

I.1.

Никто не сомневается в том, что визуальные факты суть тоже феномены коммуникаций, сомнительно другое: имеют ли они языко­вый характер.

Тот, кто не без основания оспаривает языковый характер визуаль­ных феноменов, обыкновенно идет еще дальше, вообще отрицая их знаковую природу, как будто знаки являются исключительным досто­янием словесной коммуникации, которой — и только ею — и должна заниматься лингвистика Третий путь, достаточно противоречивый, хотя и практикуемый чаще других, состоит в том, что визуальные феномены не считают знаками и, тем не менее, описывают их в терми­нах лингвистики.

Но если семиология самостоятельная дисциплина, то это так пото­му, что ей удается подвести единое основание под различные формы коммуникации, разрабатывая собственный категориальный аппарат, в который входят такие понятия, как "код", "сообщение", включаю­щие, но не исчерпывающиеся тем, что у лингвистов называется языком и речью. Мы уже убедились в том, что семиология действительно пользуется плодами лингвистики, которая является наиболее тща­тельно разработанным ее ответвлением Но, осуществляя семиотичес­кие изыскания, никоим образом не следует упускать из виду, что далеко не все коммуникативные феномены можно объяснить с помощью лингвистических категорий

1.

Небезопасная склонность объявлять "необъяснимым" все то, что не поддается моментальному объяснению общепринятым спосо­бом, привела к забавной ситуации, некоторые системы коммуникации не признаются языком на том основании, что у них нет двойного членения, конституирующего словесный язык (см. A 1.III.1) Факт су­ществования более слабых, чем словесный язык, кодов убедил неко­торых, что это не коды, а факт существования целых блоков означае­мых, например, тех, что соответствуют иконическим изображениям, побудил принять два противоположных решения с одной стороны, отказать им как не поддающимся анализу в принадлежности знакам, с другой, попытаться во что бы то ни стало отыскать в них тот же тип членения, что и в словесном языке Одну из таких ловушек, в высшей степени коварную и хитроумную, представляют собой заметки Клода Леви-Строса об абстрактной и фигуративной живописи

Известно, что в языке выделяются единицы первого членения, наделенные значением (монемы), которые в сочетании друг с другом образуют синтагмы, и что эти элементы первого ряда затем членятся на составляющие их элементы второго ряда. Это фонемы, и их меньше, чем монем В языке бесчисленное, а лучше сказать, неисчислимое количество монем, в то время как число составляющих их фонем весьма ограничено 25.

Разумеется, в языке означивание совершается как взаимодействие единиц этих двух уровней, но никто еще не доказал, что любой про­цесс означивания всегда именно таков.

Однако Леви-Строс утверждает, что о языке можно говорить толь­ко тогда, когда условия двойного членения соблюдены.

I. Фигуры, знаки, семы

I.1.

Ошибается тот, кто думает:

1) что в основе всякого коммуникативного акта лежит "язык", сходный с кодом словесного языка: 2) что каждому языку свойственно двойное членение с жестко фиксированными единицами обоих уров­ней. И больше смысла допустить другое, а именно: 1) что в основе всякого комммуникативного акта лежит код; 2) что не каждому коду свойственно двойное членение с жестко фиксированными единицами (уровней не всегда два, и они не всегда фиксированные).

Занимавшийся этими вопросами Луис Прието указывает, что вто­рое членение — это уровень таких элементов, которые непосредствен­но не соотносятся с означаемым элементом первого членения, обладая исключительно дифференциальным значением (позиционным и оппо­зиционным); он называет их фигурами, ибо распрощавшись с моделью словесного языка, он не вправе называть их фонемами; по той же причине элементы первого членения (монемы) он переименовывает в знаки денотативные и коннотативные

I. Кинематографический код

I.1.

Именно коммуникация в кино представляет нам наилучшую возможность проверить справедливость выдвинутых в предыдущей главе гипотез и предположений. Особенно требуют подтверждения следующие положения:

1) неязыковой коммуникативный код необязательно строится по модели кода языкового, из-за чего оказываются ущербными многие концепции "языка кино";

2) код строится как система смыслоразличительных признаков, взятых на определенном уровне коммуникативных конвенций макро-или микроскопическом; наиболее мелкие членения смыслоразличи­тельных признаков необязательно связаны с данным кодом, они могут осуществляться на основе иного более фундаментального кода.

I. Соображения общего порядка

Когда мы обсуждали проблемы кино и нефигуративного искусст­ва, речь шла о семиотике иконического знака и анализе его компонен­тов (кодах восприятия, фигурах, о выявлении конфигурации на мик­рофизическом уровне и т. д.) Напротив, при рассмотрении вопросов рекламной коммуникации в фокусе оказываются иные проблемы: с одной стороны, перед нами разворачиваются сложные конфигура­ции сем, представляющие интерес как иконограммы, с другой, откры­вается возможность выработать определения для еще ненаписанной риторики визуальных образов. Иными словами, мы должны заняться иконографическими кодами, кодами вкуса и ощущений, риторичес­кими кодами и, стало быть, риторико-визуальными фигурами, пред­посылками и аргументами, стилистическими кодами бессознательно­го (см. таблица Б.3.III.5.) В этом смысле разделы, посвященные кино, нефигуративному искусству и рекламе, охватывают весь спектр визу­альных кодов, хотя сюда можно было бы поместить много всего другого от исследований религиозной живописи до комикса, от скульптуры до карикатуры и т. д., областей, еще ждущих обстоятель­ного семиологического анализа. Впрочем, точно так же ждет своего исследования и реклама, о которой в рамках данной работы говорит­ся только в общих чертах и достаточно гипотетически.

В частности, предварительный анализ позволяет нам вновь обра­титься к темам общетеоретического характера, которых мы касались в А.4, и А. 5, а конкретно, к теме взаимоотношений риторики и идеоло­гии. Таким образом, мы постараемся рассмотреть некоторые примеры рекламы, преследуя двойную цель, с одной стороны, составить при­близительный перечень рекламных кодов, с другой, показать, как семиотическое исследование, включая в рассмотрение то "иное" по отношению к миру знаков, которое есть мир идеологий, преодолевает Пресловутую "формалистичность" и способствует самому широкому обсуждению, оставаясь при этом корректным семиотическим дискур­сом, проблем современного общества во всей их сложности.

По поводу взаимоотношений риторики с идеологией следует заме­тить, что, действительно, при переходе от общих вопросов к рассмот­рению рекламного сообщения становится ясно, что некоторые наши

176

I. Семиология и архитектура

I.1.

Если семиология является наукой не только о знаковых систе­мах как таковых, но изучает все феномены культуры, как если бы они были системами знаков, основываясь на предположении, что и на самом деле все явления культуры суть системы знаков и что, стало быть, культура есть по преимуществу коммуникация, то одной из областей, в которых семиология более всего востребована временем и жизнью, является архитектура.

Следует сказать, что впредь мы будем употреблять термин "архи­тектура" для обозначения архитектуры в собственном смысле слова, дизайна и планирования градостроительства. Оставим пока откры­тым вопрос о том, могут ли выработанные нами определения быть приложимы к любому типу проектирования и модификации реального трехмерного пространства с целью его приспособления к той или иной функции совместной жизни (определение, охватывающее моделирова­ние одежды как одного из способов социальной идентификации и адаптации в обществе; кулинарное планирование не в смысле приго­товления пищи, но как организацию определенных контекстов, соци­ально значимых и наделенных символическими коннотациями, таких как меню праздничных столов и т. п.; но напротив, не распространяю­щееся на трехмерные объекты, созданные не для потребления, но в

203

I. Характеристики архитектурного знака

I.1.

Раз установлено, что архитектуру можно рассматривать как систему знаков, в первую очередь следует охарактеризовать эти знаки.

Сказанное в предыдущих главах располагает к тому, чтобы про­должать использовать те семиологические схемы, которых мы до сих пор придерживались, однако имело бы смысл проверить, насколько к феномену архитектуры приложимы другие типы семиологических схем. Например, пожелав использовать применительно к архитектуре категории семантики Ричардса, мы столкнемся с труднопреодолимы­ми препятствиями. Если к примеру рассматривать дверь в качестве символа, которому в вершине известного треугольника будет соответ­ствовать референция "возможность войти", мы окажемся в затрудне­нии с определением референта, той предполагаемой физической ре­альности, с которой должен соотноситься символ. Разве что придется сказать, что дверь соотносится сама с собой, обозначая реальность дверь, или же соотносится с собственной функцией, и в таком случае треугольник перестает быть треугольником, лишившись одной из сторон из-за совпадения референции и референта. В этом плане было бы затруднительно определить, к чему отсылает символ "триумфаль­ная арка", несомненно означающий возможность прохода, но в то же самое время явно соозначающий "победу", "триумф", "торжество". Ведь тогда мы получим напластование референций на референт, к тому же совпадающий то ли со знаком, то ли с референцией

I.2.

I. Первичные и вторичные функции

В дальнейшем нам представляется все более затруднительным го­ворить о функциях применительно к денотациям utihtas и "символи­ческим" коннотациям во всех остальных случаях, как будто эти пос­ледние не такие же полновесные функции; поэтому мы будем говорить о первичной — денотируемой — функции и о комплексе вторичных — коннотируемых — функций. При этом подразумевается (и это выте­кает из сказанного выше), что выражения "первичная" и "вторичная" лишены оценочного значения, речь идет не о том, какая из функций важнее, но о том, как они соотносятся внутри семиотического меха­низма в том смысле, что вторичные функции опираются на денотацию первичных (так, коннотация "фальшивое пение" в связи со словом "петух" возможна только на основе первичной денотации).

I.1.

Приведем один исторический пример, зафиксированный не­когда документально, который поможет нам лучше понять взаимо­связь первичных и вторичных функций. Историки архитектуры дол­гое время спорили о коде, лежащем в основе готики, и в частности, о структурном значении стрельчатого свода и остроконечной арки. Были выдвинуты три главных гипотезы: 1) стрельчатый свод выпол­няет функцию несущей конструкции, и на этом архитектурном прин­ципе, благодаря создаваемому им чуду равновесия, держится строй­ное и высокое здание собора; 2) у стрельчатого свода нет функции несущей конструкции, хотя такое впечатление и складывается, функ­цию несущей конструкции, скорее, выполняют стены; 3) стрельчатый свод исполнял функцию несущей конструкции в процессе строитель­ства, служа чем-то вроде временного перекрытия, в дальнейшем эту функцию брали на себя стены и другие элементы конструкции, а стрельчатый неф теоретически мог быть упразднен 9.

Какое бы объяснение ни оказалось правильным, никто не подвер­гал сомнению тот факт, что стрельчатый свод означает несущую функцию, редуцированную исключительно к системе сдержек и про­тивовесов. Полемика касается прежде всего референта этой денота-

I. Что такое код в архитектуре

I.1.

Архитектурный знак с его денотатом и коннотациями, архитек­турные коды и возможности их исторического "прочтения", поведе­ние архитектора в связи с разнообразием прочтений и превратностя­ми коммуникации, имеющее целью проектирование способных к трансформации первичных функций и открытых вторичных, естест­венно, открытых непредсказуемым кодам .. Все вышеперечисленное предполагает, что нам уже известно, что такое код в архитектуре. Все было ясно, пока мы говорили о словесной коммуникации: суще­ствует язык-код и определенные коннотативные лексикоды. Когда мы заговорили о визуальных кодах, нам пришлось разграничить уровни кодификации от иконического до иконологического, но для этого понадобилось внести целый ряд уточнений в понятие кода и тех типов коммуникации, которые он предусматривает. Мы также пришли к фундаментальному выводу о том, что элементами артикуляции того или иного кода могут быть синтагмы кода более аналитического или же синтагмы того или иного кода суть не что иное, как элементы первого или второго членения кода более синтетического

Говоря об архитектурных кодах, все это следует иметь в виду, потому что иначе мы можем приписать архитектурному коду артику­ляции, свойственные более аналитическим кодам.

I.2.

I. Риторика в архитектуре

I.1.

Если архитектура представляет собой систему риторических правил, призванную выдавать потребителю те решения, которых он от нее ожидает, пусть слегка приправленные новизной и неожидан­ностью, то чем тогда архитектура отличается от других видов массо­вой коммуникации? Мысль о том, что архитектура является одной из форм массовой коммуникации, распространена достаточно широ­ко 22. Деятельность, обращенная к разным общественным группам с целью удовлетворения их потребностей и с намерением убедить их жить так, а не иначе, может быть определена как массовая коммуника­ция даже и в самом расхожем обыденном смысле слова без привлече­ния соответствующей социологической проблематики.

I.2.

Но даже если привлечь эту самую проблематику, все равно архитектура предстанет наделенной теми же характеристиками, что и массовая коммуникация 23 . Попробуем указать на некоторые из них.