Вот исток современной западной поэзии. Одно из лучших посвящений в мировой литературе («Эзре Паунду, выше, чем я») принадлежит Т. С. Элиоту, Старому Опоссуму, как называли его друзья,— Нобелевскому лауреату и величайшему критику. Два американца, покинувшие родину в начале века.
Первый умирает в Англии, осененный католическим небом;
Другой после мучительных десятилетий в психиатрической клинике находит смерть в бесконечно дорогой его сердцу Италии, обласканный душистым воздухом Средиземноморья. Когда Иосиф Бродский говорит о поэзии как аллюзивном искусстве, он, вероятно, имеет в виду прежде всего Эзру Паунда, чьи интерпретации лирических произведений разных времен и народов укрепили фундамент новой космополитичной культуры.
Ниже мы публикуем несколько стихотворений Эзры Паунда и сокращенный вариант вступительной статьи к его сборнику, написанной Т. С. Элиотом. Сегодня, когда в литературе большей частью происходит разрушение видимого и профанация невидимого, эти художники остаются образцами духовной открытости и безумной искренности, обращенной к поиску вечно ускользающей поэтичной целостности.
Шамшад Абдуллаев
...Как-то, размышляя о верлибре, я заметил, что ни один свободный стих не может быть свободным для человека, задумавшего создать совершенное произведение. Сам термин, появившийся впервые пятьдесят лет назад, имел в свое время вполне определенное значение и указывал на французский александрийский стих; сегодня этот термин подразумевает слишком многое для того, чтобы вообще иметь какой-то смысл. Верлибры Жюля Лафорга, который, не будучи, вероятно, крупнейшим французским поэтом со времен Бодлера, являлся тем не менее крупнейшим новатором в области поэтической техники,— это свободный стих в том же смысле, что и поэзия Шекспира, Вебстера, Тернера: она также сокращает, раздвигает, искажает традиционный размер французского стиха, как и поздняя елизаветинская и якобинская поэзия сокращала, раздвигала и искажала традиционный белый стих. Сегодня этот термин относят к нескольким видам стиха, развившимся в англоязычной поэзии, независимо от Лафорга, Корбьера и Рембо, и практически не взаимодействовавших друг с другом. Точнее, существуют мой собственный тип стиха, стих Паунда и стих последователей Уитмена. Я вовсе не хочу сказать, что в дальнейшем не было взаимовлияний, но сейчас мы говорим об истоках. Мой собственный стих, насколько я могу судить о нем, наиболее близок исходной форме верлибра. По крайней мере, та структура, которую я избрал в 1908—1909 годах, была найдена непосредственно в результате моего изучения творчества Лафорга и елизаветинской драмы. Тогда я не читал еще Уитмена, знакомство с поэзией которого произошло для меня гораздо позже; и я был вынужден впоследствии в известной степени делать над собой усилие, чтобы преодолеть возникавшее неприятие его поэтического языка. Я убежден да это и не нуждается в доказательствах,— что и Паунд ничем не обязан Уитмену.
Ранние произведения Паунда, включенные в сборник, свидетельствуют о том, что первое и наиболее глубокое влияние на его творчество в тот сложный момент, когда его языковой инструментарий еще только формировался оказала поэзия Браунинга и Йейтса.
Почва, на которой произрастала его поэзия,— это девяностые годы, общая атмосфера тех лет и ее ярчайшие акценты Суинберн и Вильям Моррис.
Я склонен подозревать, что и тот, и другой оказали сильнейшее влияние на все, что Паунд написал до момента первой публикации его стихов; это влияние присутствует и в некоторых его более поздних работах главным образом как особый эмоциональный отзвук; возникает чувство, будто тени Доусона, Лайонеля Джонсона и Фионы витают над этими страницами. В плане поэтической техники эти влияния сыграли положительную роль, ибо в сочетании они подталкивали его к восприятию стиха как речи.
В современной поэзии сложилась такая ситуация, когда несопоставимые произведения сравнивают между собой, забывая о действительно близких, и проводят различия там, где их просто нет. Нередко читатель полагает, что ему нравится форма, тогда как на самом деле привлекает содержание, и напротив, убежден, что ему нравится содержание по той причине, что его поразила форма.