Она уже стала для него вроде привычки, что вынуждала снова и снова отодвигаться к своему краю. Хотя Полю Риду отчаянно требовалось место, чтобы удобно располагать тело в форме четверки, он по-прежнему занимал только одну сторону большой двуспальной постели. Туда его загоняла память о ней — о ней, свернувшейся калачиком у стенки, — и как они прижимались друг к другу. Пара вопросительных знаков. И что бы он себе от ночи к ночи ни вдалбливал, там все равно оставалось только ее ее место. Пусть даже теперь одни лишь воспоминания делали его пленником на своей стороне постели. Теперь, мучимый воспоминаниями и неотвязной потребностью во сне, Поль старался как можно реже уединяться на этом лобном месте. Не спал. Не спал, возился с какой-то дребеденью, криво посмеивался над комедиями, наводил в доме чистоту, пока нездоровая, почти хирургическая чистоплотность не вынуждала его бормотать, дурачиться и мысленно вопить всем своим существом, просматривая бесследно проходящие фильмы, внимая ночным видениям, — и время, и существование словно пропадали в какой-то бездонной дыре. Ни цели, ни оправдания. Пока наконец, сломленный непосильной тяжестью бессонных часов, в полном упадке телесных сил, что отчаянно нуждались в восстановлении, Поль не валился на эту столь ненавистную для него постель.
Чтобы спать лишь на одной стороне.
И видеть сны, полные страха и зверства.
А именно таким и был этот сон — проклятый сон с продолжением. Сон, никогда не повторявшийся в деталях, но все об одном и том же — глава за главой одной и той же жуткой истории. Будто Поль купил книжку рассказов ужасов — и все об одном, только сюжет чуть меняется.
Сегодня ночью пришло четырнадцатое. Полю предстало симпатичное интеллигентное лицо, гордо несущее широкую дружелюбную улыбку. Лицо увенчивалось песочным ежиком и рыжеватыми бровями, что придавало несколько самоуверенному выражению оттенок забавной и даже какой-то наивной живости, мгновенно вызывавший симпатию. Поль не сомневался: случись другие обстоятельства, он непременно подружился бы с этим парнем. Именно этим словом — «парень» — он даже здесь пользовался гораздо охотнее, чем, скажем, «молодой человек», «мужчина» или — если уж ближе к делу — «наемный убийца». В любом другом месте, кроме этого мутного кошмара, они дружелюбно похлопали бы друг друга по плечу и обменялись бы чем-нибудь вроде: «Ну что, кореш, как жизнь?» Но этот интеллигентный парень был номером четырнадцатым из нескончаемой серии номеров того самого сна — очередным в бесконечной и неотвязной череде симпатяг, жаждавших прикончить Поля.