Все обломки кораблекрушения похожи один на другой.

Как мертвые собаки.

Мертвые собаки теряют породу и приметы пола. Имя они тоже теряют. Рассказывая о них после их смерти, вы говорите просто: моя собака любила то, моя собака делала так. С людьми — совсем другое дело.

В тот субботний вечер, когда, пройдя через вествудский лес в туфлях на босу ногу, я вернулась из «Хизер-Хилла» домой, мне показалось, что в саду кто-то стоит с фонарем. Но это была садовая лампа, последняя, у самых ворот, остальные были разбиты, все до одной.

я всегда думал, что самое острое плотское переживание, на которое я способен, это неизвестно чей поцелуй в макушку, такое со мной случилось однажды в школе, когда я заснул в кабинете зоологии, меня там оставили на полтора часа после уроков за дурацкие вопросы про пчел — я спросил мисс финли, почему в улей с пчелами никогда не бьет гром, она сказала, что это суеверие, и стала рассказывать про какой-то нуклеус

а я тогда сказал, что недаром ведь дева мария сравнивала себя с ульем, а сына божьего с пчелой, на что мисс финли заметила, что подобные рассуждения уместны в беседе со святым отцом, а мы говорим о

натуральной жизни природы

тогда я сказал, что

натуральное

дерево иггдрасиль было пропитано медом от корней до кроны, тут мисс финли фыркнула, а я добавил, что именно пчела разбудила хеттского бога телепинуса,

[8]

спящего на поляне у священного города, но мисс финли ничего про это не знала и разозлилась, прямо как могучий телепинус, ужаленный пчелой в окрестностях города лихцина

мой отец тоже злился, когда не знал, что ответить

когда все ушли, я сел за учительский стол, завел учительские часы на половину пятого и стал ждать конца наказания, положив голову на буковую столешницу, нагретую яростью мисс финли

Когда отец женился на Хедде, за домом как раз собирались цвести поздние маки.

Хедда всплеснула руками, когда я ей показала мамину альпийскую горку; ох, я думала, так бывает только в мае!

Младшая весь день просидела на крыльце, нахмурив выпуклый детский лоб, матери явно было не до нее, она обходила дом со связкой отцовских ключей — свои я, разумеется, взять не разрешила. Сжалившись, я научила Младшую играть

в петушка и курочку

— и с этого дня уже не знала покоя.

Она приносила мне бутоны, спрятанные в кулачке, дожидалась, пока я скажу —

белый

! и яростно раздирала покрытое зеленым пушком вместилище, вытряхивая на ладонь сморщенные темноватые лепестки, и подносила к моему лицу — ага, видишь? снова красный!

Тетя Джейн, дорогая, у меня новости!

Во-первых, мистер Р. обещал перевести меня на второй этаж, там двойные окна с жалюзи и нет сквозняков. Больше не надо будет носить с собой шарф и шерстяные носки. Во-вторых, я починила кофейную машину и начинаю день с чашки эспрессо, как зимой, помнишь? — когда ты приезжала, только зерна молоть приходится помельче, иначе она засоряется и ужасно клокочет. Обошлось всего в девятнадцать фунтов.

В-третьих, у меня появился сосед по площадке. В той самой квартире, где жил этот ужасный латинос со своей ужасной семьей, надеюсь, этот будет вести себя потише и не станет стряпать кессадильяс всю ночь напролет. Он уже взялся за благоустройство: поставил звонок вместо двух голых торчащих проволочек и прикрутил на дверь номер 6 — прежний номер латинос, вероятно, прихватил с собой на новую квартиру.

Я видела нового соседа мельком, он довольно высокий, ходит в длинном плаще с поясом, прямо как Хамфри Богарт в "Касабланке", носит очки в тонкой оправе — оправа блестит, как золото, но, будь это золото, зачем бы ему селиться в Южном Ламбете?

они сговорились заранее, в этом нет никаких сомнений: когда я сел за столик в пабе, они беседовали так гладко и оживленно, что я почти сразу понял — это заговор

им до смерти нравится меня подстрекать, этим двоим

сегодня у плотника было нарочито пресное лицо, а у суконщика под седыми усами дрожала верхняя губа, как будто он вот-вот заплачет — у него всегда такой вид, когда он намерен меня объегорить, а может, у меня просто перед глазами все дрожало — я ведь перед

небесным, садом

еще в

якорь

зашел на часок — так дрожало, что даже кошку суконщика, спящую на стуле, я поначалу принял за оставленную кем-то грязную шляпу

она завела двух здоровенных денди-динмонтов, чтобы никто к ней в сад не залез, заявил суконщик, и все это знают! ну, положим, не все, поправил его плотник, и насчет терьеров ты тоже ошибаешься, они появились в девяносто девятом, как сейчас помню: ей принесли двух щенков в чесотке, перемазанных лекарством, и она их выходила

не в этом дело, отмахнулся суконщик, все знают, что она может вылечить, но ведь может и порчу наслать — вот и хозяин лейф говорит, что у него крышу чуть не снесло ураганом, стоило ему с ведьмой из

кленов

поссориться, спроси его самого, ты же тут со всеми знаком

Однажды, поздней осенью, обнаружив забытый стул на веранде — всю ночь шел дождь, — мама велела занести его внутрь, но ведь он уже мокрый, сказала Саша, все равно занеси, сказала мама, но ведь мокрее он уже не станет, верно? сказала Саша, у нее было плохое настроение после глупой голубиной перепалки в школе миссис Мол.

Вещь, которая вымокла один раз, должна высохнуть, чтобы намокнуть еще раз, сказала мама, взглянув на Сашу сузившимися глазами, не то она так намокнет, что сама станет водой, и не найдешь ее потом, ведь очень-очень мокрые вещи сами не замечают, как становятся водой, сначала наполовину, а потом, глядишь, полностью и насовсем.

Вот и я, думала Саша, записывая это в дневник двенадцать лет спустя, так привыкла к Младшей, что сама стала Младшей, я впитала ее полностью, так молекулы дерева, если верить маме, замещаются молекулами воды, во мне так долго шел этот ее валлийский дождь — колючий, терновый, сплошной, не знающий никаких дождевых правил, а просто идущий себе куда глаза глядят — что я уже не вижу границы между графствами, где сухо, и графствами, где мокро, я не вижу границы между ней и собой, почему я тогда не занесла этот чертов стул с веранды, почему?

элдербери, бузина, греческая дудочка, руна fehu — чай из ее цветов очищает кровь, а отвар из коры успокаивает сердце

, так саша написала в тот вечер, когда я разбил ее садовую лампу, она пошла к себе в спальню и написала это, пока я принимал душ, развешивал на стульях мокрую одежду и смотрел из окна на черную рифленую крышу сарая — мне дали комнату без вида на море, это на десять фунтов дешевле

что она думала обо мне, когда ложилась спать, расплетая волосы, глядя из окна на липовые ветви, гнущиеся под мокрым ветром?

с тех пор, как я это прочел — торопливо, прислушиваясь к шагам на лестнице, к шороху гравия — с тех пор, как я это прочел, не могу успокоиться, лондонская квартира кажется мне темной валлийской пещерой, полной сталактитов, я спотыкаюсь о коробки и ящики, из одного ящика я достал альбом берн-джонса и уже полчаса листаю его как полоумный

похоже, он встречал немало женщин, похожих на сашу сонли! взглянуть хотя бы на его босую нищенку, нет — на лохматую худышку, спящую в шиповнике, нет — на андромеду, склонившуюся над колодцем, тьфу, да при чем тут вообще прерафаэлиты! все в кленах видится сквозь

путаницу сада

, вот при чем, во всем опиумная вялость и жестокость к себе, у всех доспехи, увитые ежевикой, темные круги под глазами, тяжелая голова, густые силки волос — вот при чем

пишет ли она обо мне теперь, когда я уехал? я хочу это читать, а больше ничего читать не хочу, про меня никто никогда ничего не писал, я даже не знал, что левый глаз у меня голубовато-серый, как мокрый мох на солнце

Эдна А., о чем ты? Я вовсе на тебя не сержусь. Просто мне в последнее время было не до писем. В «Кленах» опять появился какой-то грибок, от него стены в гостиной пошли желтыми пузырями. Это бы ничего, но он перекинулся на мебель и теперь примеривается к посудной горке.

Ворота пришлось перекрашивать после пожара, обгорела также стена гостиной, а печь дала трещину в том самом месте, где акантовые листья и рог изобилия.

В пансионе пусто уже неделю — из-за дождей и штормовой погоды. К тому же, постояльцы стали предпочитать гостиницы в Вествуде, потому что у нас всю весну были перебои с электричеством. Говорят, что виной тому новый пассажирский терминал, но я думаю, что Старый город понемногу уходит на дно залива.

Девчонка Эвертонов вообще ни на что не годится, мы с ней как резеда и роза — вянем, оказавшись в одной комнате, но я все терпеливо сношу и улыбаюсь, как морская свинка.

Тетя Джейн, говори что хочешь, но я позвонила Луэллину, выяснила его номер у консьержки, когда она пришла со счетом за телефон. Поверишь ли, он расстроился по-настоящему: Табита, сказал он, вы себя не бережете, нет ничего хуже одинокой простуды!

Через полчаса он постучал в мою дверь, хорошо, что я успела припудрить нос и надеть длинный халат, еще я приложила градусник к лампе, чтобы нагнать температуру — мне хотелось, чтобы он за меня испугался, но ничего не вышло, надо подольше держать.

Луэллин принес початую бутылку ролла, прошел в кухню и поставил чайник на огонь. Я так растерялась, тетя Джейн, что ни слова не могла произнести, когда он добавил в бутылку кипятку, усадил меня на диван, завернул халат до колен и крепко-накрепко растер мне ноги горячим ромом.

— Есть ли у вас шерстяные носки? — спросил он, но, посмотрев на меня, махнул рукой и сам пошел в мою спальню. Носков он не нашел, разумеется, постоял немного в задумчивости, потом заглянул в ванную, снял с сушилки два махровых полотенца и обмотал мне ступни.

Пятое июля. Зачем я заплатила двадцать фунтов за ланч в «Красном Льве»? Просто потому, что когда-то читала о нем у Джерома Джерома. Вечно мне хочется объединить чужой завидный текст со своей реальностью.

Я обещала Младшей, что сумею добиться от Дрессера того, что в восточных сказках называют

последними милостями

, но чем ближе мы подбирались к делу, тем больше я сомневалась. Беспокойство грызло меня, кураж меня оставил — здесь, в Хенли, все, что я задумала, выглядело неловким и невразумительным, прямо, как французская игра в шары.

Итак, Дрессер переспит со мной и вынужден будет дать Младшей развод — это раз.

Дрессер переспит со мной, но не испугается шантажа и не даст развод — это два.