Река Св. Лаврентия в первый раз была исследована от устья до верховья в 1535 году Жаком Картье.

Туземцы называли эту реку

Хохелега,

а упомянутый мореплаватель дал ей имя реки Св. Лаврентия, которое она носит до сих пор.

Эта величественная река, что бы там ни говорили, может, без сомнения, считаться частью огромного бассейна, который начинается маленькой речкой Св. Людовика, впадающей в озеро Верхнее с самой западной стороны, и непрерывно тянется до Атлантического океана, обнимая собой большие озера и небольшие реки с многочисленными водопадами, на пространстве трех тысяч километров или 750-ти миль.

Некоторые географы полагают, но без достаточного основания, что река Св. Лаврентия берет начало в озере Онтарио; как бы то ни было, эта река несколько раз меняет название на всем своем длинном протяжении; от впадения в залив Св. Лаврентия под 46°52′ северной широты и 59°69′ восточной долготы до города Монреаля она называется рекой Св. Лаврентия; от этого места, до озера Онтарио или Фронтенак —

Катарикуи,

или рекой Ирокезов; между Онтарио и Эри — Ниагарой; наконец, между озером Эри, через которое она протекает, и озером Сен-Клер — рекою Пролива.

Открытие Америки, создав широкий горизонт всевозможным вожделениям, которые не находили удовлетворения в Старом Свете, было громовым ударом, пробудившим от лихорадочного сна страсти авантюристов и неудачников, которыми кишела в то время Европа и которые привыкли жить за счет ближнего, добывая себе шпагой лены и поместья.

Инстинкты грабежа и хищения, достигшие широкого развития благодаря постоянным войнам, наполнявшим собой средние века, нашли в этом открытии давно искомый выход и средство удовлетворить себя за счет новых, до той поры неизвестных народов; предполагалось, на основании рассказов путешественников, что эти народы обладают несметными богатствами, всей громадности которых сами не сознают и не знают, что с ними делать.

Умы взволновались, все взгляды обратились на таинственный горизонт, столь неожиданно открывшийся для всех обманутых надежд; и, к великому удивлению Европы, все неудачники цивилизации начали эмигрировать массами; из самых отдаленных стран, точно стаи голодных волков, хлынули люди в это новооткрытое Эльдорадо по ту сторону Атлантики.

Позднее религиозные войны выбросили на северный берег Америки толпу людей, преследуемых на их родине за религиозные убеждения; они явились туда, ища, где лучше, и поселились в этой дикой стране, чтобы на свободе поклоняться Богу, как верует сердце, не страшась постоянных преследований.

Испанцы, португальцы, англичане, голландцы, датчане, почти все народы Европы распределили между собой — худо ли, хорошо ли — новый материк, где и основали колонии, благосостояние которых было более или менее сносно.

Антим Лебо, родом из Молона во Фрайбургском кантоне, капитан швейцарской сотни его христианнейшего величества короля Людовика XV, женился в молодых годах на одной своей дальней родственнице, от которой имел четверых сыновей. Всем им он дал превосходное, солидное воспитание, первый был архитектором, третий священником, четвертый умер в раннем возрасте.

Второй, о котором идет речь в нашем рассказе, был любимцем матери; мать спускала ему с рук решительно все и часто давала возможность спасаться от наказаний, которым хотел его не раз подвергнуть отец.

Капитан Лебо был человек холодный, мрачный, говорил мало, но всегда грубым и решительным тоном; однако детей своих он любил и не жалел никаких средств, когда дело шло об удовлетворении их действительных потребностей; хотя он предназначал своего сына Шарля к адвокатуре, однако, заметив в нем наклонность к военным упражнениям, вручил ему в девятилетнем возрасте рапиру, а через несколько лет стал посылать его в фехтовальные залы и в академии; но владеть швейцарским карабином он хотел учить своего сына сам.

Капитан Лебо в молодости был одним из самых ловких охотников, верность его взгляда и прицела вошла чуть ли не в поговорку.

Но по силе, хладнокровию и ловкости его сын Шарль оставил отца далеко позади.

Уже год и два месяца Шарль Лебо был секретарем у господина Дореля; кригс-комиссар был им очень доволен; он оказывал молодому человеку большое уважение во всех обстоятельствах.

Чопорное общество Квебека приняло молодого человека в свою среду; все его хвалили, для него были открыты двери лучших домов; если бы он не был так робок и — сказать по правде — наивен, то он легко бы мог, как сделали бы многие другие на его месте, изобразить из себя важную фигуру в колонии, тем более что никто не знал о способе его прибытия в Канаду. Известно было, что ему сильно протежирует барон де Водрейль, брат генерал-губернатора, а сам он был так скромен, умен и образован, поведение его было так безупречно, что везде его принимали с большим удовольствием.

Но Шарль Лебо был чистокровный парижанин; он обладал в высокой степени всеми достоинствами и недостатками уроженца большого города. В то время, к которому относится наш рассказ, парижанин был совсем особенное существо, странный фантастический характер которого представлял смесь всевозможных контрастов: легковерия, хвастовства, гордости, тщеславия, презрения и неведения всего, что не относится к городу, наивности, граничившей с глупостью, и к довершению всего крайней насмешливостью или, скорее, балагурством.

Все, что было в Париже или из Парижа, было хорошо и прекрасно, остальное все было вздор; вне Парижа не было спасения, весь мир вращался около этого величайшего солнца, грелся его лучами; парижанин никогда не решался выехать далее Сен-Клу, да вдобавок еще, предпринимая этот дальний вояж, принимал такие предосторожности, словно ехал в Америку. Он не имел никакого понятия о дереве, о зелени; как только он выезжал за заставу, все казалось ему странным и нелогичным; словом, парижанин того времени был настоящим типом беотийца; его можно было уверить в какой угодно нелепости, причем он, несмотря на природную хитрость, и не подозревал, что над ним смеются. В настоящее время характер парижан изменился, но сущность осталась прежняя.

Повторяем, Шарль Лебо был чистокровный парижанин. Со времени своей высадки в Квебеке он пребывал в постоянном удивлении, не понимая ничего, что вокруг него делалось, считая туземцев, которые ему встречались на улицах города, существами, лишенными всех благ и наслаждений в жизни, принадлежащими к низшей расе, умственные способности которой были только инстинктом, более или менее развитым; он считал их несчастными и глубоко жалел их.

Две недели прошло после нападения ирокезов, так дурно для них кончившегося.

М-ль де Прэль почти совершенно оправилась от ужасного потрясения; доктор объявил, что молодая девушка выздоравливает, что никакой опасности нет, что у нее осталась только слабость, которая скоро пройдет благодаря предписанному ей укрепляющему режиму.

Доктор Жильбер, простившись с больною и со всем семейством Меренвиль, возвратился в Квебек, объявив, что ему незачем больше ездить в Бельвю.

Во время болезни молодой девушки Сурикэ, во избежание нового нападения, окружил дом бдительной стражей; двери и окна были приведены в такое состояние, что могли бы устоять против топора и даже огня; для окончательного успокоения дам Сурикэ поместил постоянный караул из охотников и милиционеров в небольшом домике, находящемся на расстоянии пистолетного выстрела от жилища. Охотники наблюдали за окрестностями, между тем как милиционеры делали ночью беспрестанные обходы; кроме того, с дюжину преданных и храбрых слуг спали с оружием в головах и были готовы стрелять при первом поданном знаке. Но ирокезы потерпели такое сильное поражение, что, казалось, забыли даже дорогу в Бельвю: не было обнаружено никакого подозрительного следа.

Сурикэ, вполне успокоенный, простился с г-ном Меренвилем и отправился к главнокомандующему, призывавшему его в Квебек. Напомнив своим друзьям, охотникам и милиционерам о необходимости крайней бдительности, молодой человек сел в свою пирогу и пустил ее по течению.

Около восьми часов вечера Мишель Белюмер вернулся в крепость.

Он только что произвел рекогносцировку с целью убедиться в том, что все проходы свободны.

Целых четыре часа он старательно обыскивал кусты и ничего не нашел, кроме прежних следов, которые шли от крепости; единственные свежие следы английских партизан направлялись точно так же от Канады к Виргинии.

В десять часов лесные охотники и индейские вожди собрались на великий совет.

На следующее утро пирога причалила к берегу в то же время, как накануне, и так же благополучно; высадка на берег производилась таким же образом, как в первый раз, с той только разницей, что дамы провели день не в дупле дерева, а в прелестном гроте, которых так много в этой стране.

Они были очень довольны этим неожиданно открытым помещением, которое в сравнении с предыдущим, казалось дворцом.

Расположившись очень удобно в пещере, дамы целый день не выходили из нее.

Вожди по-прежнему продолжали бдительно охранять занятую местность.

Бесследный опять открыл следы, но они оказались не страшны, напротив, Шарль Лебо был в восторге, узнав, кому они принадлежат.

Наконец луна исчезла за горизонтом.

Небо было покрыто черными, тяжелыми тучами, предвещавшими близкую грозу.

Было так темно, что нельзя было ничего рассмотреть в двух шагах перед собой.

Это была та непроглядная темнота, про которую говорят: ни зги не видно.

И нужно быть краснокожим или пионером, чтобы рискнуть идти в эту ночь по непроходимым девственным лесам.

Фанатические сектанты-пуритане, которые в царствование Карла I и Карла II ушли из Англии в американские пустыни, надеясь там на свободе исповедовать свою строгую религию, точно придерживались священного писания, принесли с собой ужасный древнеиудейский закон: око за око, зуб за зуб; они первые ввели его в этой новой стране, где ни закона, ни общества еще не существовало и каждый должен был сам себя защищать: этот закон как нельзя лучше привился на свежей девственной почве, где он царит и в настоящую минуту во всей своей силе под именем закона Линча, но не в пустынях уже и не среди диких, а в самых больших образованных городах республики, среди бела дня, на глазах всего общества, не встречая ни малейшего протеста.

Это доказывает только, как слаба еще и несовершенна так называемая

цивилизация,

которой гордятся граждане великой республики: нас обмануть нелегко, мы слишком хорошо знаем цену обманчивой внешности.

Совершив хладнокровно и с полным сознанием выполнения своей обязанности закон возмездия над несчастным, который за несколько золотых монет стал соучастником краснокожих в убийстве беззащитных женщин, охотник поехал обратно в лагерь ирокезов.

Какая-то невидимая сила руководила только что совершившимся в лесу; охотник, давно уже знавший все низости Плакучей Ивы, нисколько не искал столкновения с ним, но он сам, точно сознавая, что его последний час настал, поехал за ним и радостно кинулся навстречу, завидев его между деревьями.

Строго выполняя жестокий закон, охотник сумел в одно время быть справедливым и не обагрить своих рук такой грязной кровью; подлость этого негодяя была ему так отвратительна, что он, даже рискуя дать ему, хотя и слабую, возможность избежать заслуженного наказания, оставил его на волю Божию в лесу и был совершенно покоен, сознавая, что исполнил свой долг.

Мишель Белюмер был старый, опытный охотник, который в свое время пользовался громкой репутацией, вполне заслуженной им. Удалившись давно уже в Квебек на отдых, он приехал только ради Шарля Лебо, звавшего на помощь.

Вернувшись в пустыню, он был крайне удивлен, что его имя до сих пор еще не забыто и по-прежнему наводит панический страх на ирокезов.

Белюмер был крайне польщен постом, который предложил ему друг; зная хорошо, какое горячее участие принимает Шарль Лебо в дамах Меренвиль, особенно в Марте, он решил оправдать оказанное ему доверие, призвав всю ловкость и опытность своего военного искусства.

А знание и тактика его в этом отношении были необходимы. Сурикэ оставил ему слишком мало помощников, хотя в случае опасности он и мог рассчитывать на скорую помощь и был уверен, что на десять лье вокруг лагеря не было ни малейшего постороннего следа.

Но Белюмер был слишком опытен и слишком хорошо знал пустыню, чтобы довериться обманчивой тишине и безопасности.