Однажды дряхлая гадалка в храме, древнее, чем она сама, сказала мне, что я родился с даром дождя.

Это случилось давно; тогда я не верил предсказательницам, и мир еще не был полон чудес и тайн. Я забыл, как она выглядела, женщина, прочитавшая мою судьбу по лицу и линиям на ладонях. Она сказала, что оказалась в этом мире, чтобы открывать пророчества тем, кому они предназначены, а потом, как и все мы, должна будет уйти.

В ее словах была правда, потому что в дни моей юности постоянно шел дождь. Безоблачное небо и беспощадный зной, конечно, случались, но память осталась только о дожде, льющем через край низких облаков, размывающем пейзаж в китайскую акварель. Иногда дожди шли так часто, что я удивлялся, почему окружающие краски не блекли, не смывались бесследно, оставив мир окрашенным в тона серой плесени.

В день, когда я познакомился с Митико Мураками, мир тоже был сбрызнут мелким дождем. Дождь шел уже целую неделю, и с приходом муссонов должен был усилиться. Основные дороги на Пенанге уже подтопило, море набухло и посерело.

Заехав на черном «Даймлере» в Джорджтаун, я высадил Митико у отеля «Истерн-энд-Ориентал» на Нортэм-роуд. На улицах было уже полно машин, по тротуарам спешила на работу толпа клерков, подбегая по пути к киоскам с едой, чтобы захватить завтрак, порцию наси лемака – сваренного в кокосовом молоке риса с пастой из анчоусов со сладким карри, завернутого в банановый лист и кусок газеты. Я свернул на Бич-стрит, по которой лихо неслись мотоциклисты, проклятие пенангских дорог. Оставив машину привратнику-сикху, я поднялся к себе в кабинет.

Фирма «Хаттон и сыновья» занимала одно и то же здание уже больше века. Ее основал мой прадед, Грэм Хаттон, о котором на Востоке до сих пор ходят легенды. Компания сохранила лишь тень былой славы, но оставалась уважаемой и продолжала приносить прибыль. Во время войны в угол здания из серого камня попала бомба, и оттенок восстановленной кладки отличался от оригинала. Стена до сих пор казалась пятном новой кожи на затянувшейся ране. Садясь за стол, я снова осознал, что компания принадлежала Эндо-сану в той же мере, что и моей семье. Если бы не его влияние, ее бы проглотили японцы. Сколько раз он защищал ее от них? Он никогда мне не рассказывал.

Я принялся читать накопившиеся за выходные отчеты, факсы, электронные письма. Компания продолжала торговать товарами, для торговли которыми была создана, – каучуком, оловом, выращенной в Малайзии сельхозпродукцией. Кроме того, нам принадлежали несколько отелей с хорошей репутацией, недвижимость и три торговых центра в Куала-Лумпуре. Мы управляли рудниками в Австралии и Южной Африке и владели существенной долей акций японских судостроительных заводов. Благодаря знанию японского языка и культуры я стал одним из тех немногих, кто предвидел стремительный рост послевоенной японской экономики и воспользовался этим преимуществом. «Хаттон и сыновья» оставалась частной компанией, чем я очень гордился. Никто не приказывал мне, что делать, и мне не перед кем было отчитываться.

Но при этом моя жизнь подчинялась устоявшемуся распорядку: завтрак дома, любование видами за рулем по дороге на работу, обед где вздумается, потом снова работа до пяти вечера. А потом заплыв в Пенангском плавательном клубе, после чего я пропускал пару стаканчиков и ехал домой.

Я чувствовал себя стариком, и это чувство было не из приятных. Мир проходит мимо, молодежь полна надежд и стремится в будущее. А где остаемся мы? Существует ошибочное представление, будто мы достигаем того, к чему стремимся, в момент, когда превращаемся в стариков, но горькая правда состоит в том, что мы продолжаем стремиться к своим целям, и они остаются так же недосягаемы даже в тот день, когда мы навеки закрываем глаза.

В день моего рождения отец посадил казуарину. Такую традицию заложил мой дед. Долговязый саженец врыли в землю в саду с видом на море, и ему предстояло вырасти в красивое дерево, крепкое и высокое, с плащом из листьев, легким ароматом смягчающих резковатый дух моря. Это было последнее дерево, которое отцу было суждено посадить.

Я был самым младшим ребенком одного из старейших родов Пенанга. Мой прадед, Грэм Хаттон, служил конторским служащим в Ост-Индской компании и в тысяча семьсот восьмидесятом году отправился в Ост-Индию самолично, чтобы сколотить состояние. Он плавал вокруг Островов пряностей

[15]

, скупая перец и эти самые пряности, и как-то ему случилось войти в расположение к капитану Фрэнсису Лайту, который искал подходящий порт. Капитан нашел его на одном из островов в Малаккском проливе, к северо-западу от Малайского полуострова, в удобной близости от Индии. Остров отличался малонаселенностью, густыми лесами, бугрился холмами и был окаймлен длинными пляжами белого песка. Местные называли его по имени высокой арековой пальмы «пинанг» – в изобилии на нем произраставшей.

Немедленно осознав стратегический потенциал острова, капитан Лайт приобрел его у султана Кедаха за шесть тысяч испанских долларов и британский протекторат от потенциальных узурпаторов. Остров получил название «Остров принца Уэльского», но в итоге стал известен как Пенанг.

Начиная с шестнадцатого века Малайский полуостров был частично колонизирован сначала португальцами, потом датчанами и в конце концов британцами. Последние продвинулись дальше всех, распространив свое влияние практически на все малайские государства. Обнаруженные запасы олова и почва и климат, пригодные для высаживания каучуконосов – оба эти ресурса были жизненно необходимы во времена промышленной революции, – стали причиной междоусобных войн, которые британцы разжигали, чтобы взять государства под свой контроль. Колонизаторы свергали султанов, возводили на трон незаконных наследников, платили за концессии звонкой монетой, а когда даже это не помогало, не гнушались поддерживать угодные им клики силой оружия.

Грэм Хаттон был свидетелем, как капитан Лайт приказал набить пушку серебряными монетами и выстрелить в лес: отец рассказывал, что таким способом Лайт заставлял кули расчищать земли от зарослей. Человеческая природа взяла свое, и замысел удался. Остров превратился в оживленный порт, расположенный в полосе смены направления муссонных ветров. Моряки и торговцы останавливались там на пути в Китай, чтобы передохнуть и насладиться неделями тепла в ожидании, пока сменится ветер.

Покупая Пенанг у султана Кедаха, капитан Фрэнсис Лайт мечтал превратить его в оживленный британский порт. Он назвал порт Джорджтаун в честь короля Англии. Ко времени моего рождения первоначальное поселение превратилось в лабиринт улиц, протянувшийся от пристани до края густых девственных джунглей.

Джорджтаун был поделен на секторы в соответствии с расой жителей. Естественно, британцы заняли лучший. Поэтому в районе порта главным было здание форта Корнуолис и армейские бараки. Здания Ост-Индской компании, фирм «Хаттон и сыновья» и «Эмпайр-трейдинг», Чартерного банка и Гонконгского и Шанхайского банков – все располагались в непосредственной близости от Бич-стрит.

Дальше город делился на китайские, индийские и малайские кварталы. У каждого имелись особенности, свои храмы, объединения семейно-родовых общин, гильдии и мечети. Узкие улицы, сплошь с английскими названиями, за редким исключением, по обеим сторонам окаймляли магазины. На первых этажах продавали товары из Китая, Индии, Англии и с островов Малаккского архипелага. Торговцы с семьями жили там всю жизнь; считалось в порядке вещей, когда в одном доме уживалось три поколения; и когда мы с Эндо-саном шли по Кэмпбелл-роуд, до нас доносились детский плач, перебранки стариков со слугами и даже эрху

[24]

, из которой игрок извлекал скорбные звуки.

И еще там были запахи, бесконечные запахи, оставшиеся неизменными до наших дней: ароматы сохнущих на солнце пряностей, румянящихся на жаровнях сладостей, бурлящего в котлах карри, нанизанной на бечевку соленой вяленой рыбы, мускатного ореха, маринованных креветок – все эти запахи кружились в воздухе и смешивались с ароматом моря, сплавляясь в остропряную смесь, которая, проникнув в нас, прочно поселилась в памяти наших душ.

Я показал Эндо-сану Армянскую улицу, где жили и занимались ремеслами эмигранты из Армении.

Самый благодарный способ увидеть место, где живешь, – показать его другу. Я уже давно воспринимал красоту острова Пенанг как само собой разумеющееся, и только став гидом Эндо-сана, снова научился любить дом со страстью, которая меня удивляла и радовала.

После встречи с прорицательницей в Храме змей всякий раз, отправляясь в поход по улицам Джорджтауна, я прилагал все усилия, чтобы, исследуя улицы города, нам не пришлось наткнуться на какой-нибудь храм. Мест для показа было предостаточно, а для того чтобы произвести на Эндо-сана впечатление местной байкой или малоизвестным фактом, я расспрашивал прислугу в Истане и читал книги из отцовской библиотеки, стараясь разузнать про свой дом побольше.

Однажды вечером мы остановились у церкви Святого Георгия, привлеченные пением хора. Мы вошли внутрь и сели на заднюю скамью. Я шепотом сообщил, что в детстве пел в этом хоре.

Он жестом велел мне замолчать и закрыл глаза, отдавшись окружавшим нас голосам, и мне осталось лишь сидеть и слушать традиционные английские гимны – музыку моего детства. Я перестал петь, когда у меня сломался голос, четыре года назад, но привычные мелодии и порядок службы успокаивали.

После, когда мы гуляли по церковному двору, Эндо-сан заметил: