Нас сблизила одна страсть — хоккей. Настолько, что в какой–то момент родилась идея написать о нем книгу. Тем более, что одному из нас было о чем рассказать, вспоминая свой долгий и блистательный путь хоккеиста, тренера. Да и другой тоже мог поделиться увиденным и прочитанным в Швеции о тамошнем хоккее, рассказать о встречах и беседах со шведскими мастерами шайбы.

Для одного из нас хоккей стал делом всей жизни, побудил всерьез заняться спортом и в результате привел к созданию одной из интереснейших команд в истории отечественного хоккея — Воскресенского «Химика». Для другого все началось в 1963 году, когда в Стокгольме проходил чемпионат мира и когда впервые репортажи о матчах показывались по советскому телевидению. Тогда родилась великая и легендарная советская сборная, девять лет подряд выигрывавшая чемпионаты мира и Белые Олимпиады и ставшая на долгие годы любимицей нации.

Один из нас запросто общался с великими первопроходцами советского хоккея и называл их просто Борька, Славка, Сашка, Венька, Витька, Володька, которых он гонял по льду на тренировках до седьмого пота, обучая хоккейным премудростям. Среди них блистал лучший футболист и хоккеист России на все времена, гениальный Всеволод Бобров. Другой имел счастье лицезреть этого великого форварда на экранах телевизоров только в роли тренера (кадры кинохроники прежних лет, запечатлевшие прорывы «Бобра», все–таки скуповаты) и читать о нем хвалебные, восторженные статьи в прессе.

Для одного из нас «Тумба» Юханссон, Ульф Стернер, Арне Стремберг, Леннарт Сведберг приходились коллегами — и соратниками, и соперниками, которых он в ходе очных поединков одолевал, когда ведомая им команда приезжала на игры в Швецию. Для другого они были героями его заметок, репортажей, интервью.

Эта книга вместила в себя рассказы о первых шагах отечественного хоккея, о последовавших за годами хоккейного детства и отрочества долгих периодах триумфа советской хоккейной школы во всем мире. В ней также собраны некоторые заметки о шведском хоккее, пользующемся в России неизменным уважением.

Во второй половине апреля 2003 года, где–то за неделю до начала мирового хоккейного первенства в Финляндии, я позвонил Николаю Семёновичу с предложением поехать в Одинцово, на тренировку сборной России.

Расчет мой был прост. Знал я, что легок на подъем старый тренер, не любит сидеть дома в холостяцкой своей квартире на Мосфильмовской, а тут еще и последняя прикидка сборной страны перед двумя матчами с чехами. Предполагал, что поворчит для порядку Эпштейн, а потом согласится.

Так оно и вышло.

— А что там смотреть–то? — хмыкнул Семёныч. — Тоже мне, мастера.

Странная штука — память. У меня уж девятый десяток за середину перевалил, жизнь за кормой большая, сколько событий, лиц, встреч. Конечно, всего не упомнить. Но хранит память события и лица избирательно, а не все подряд. В этом–то за долгие свои годы я убедился сполна. И это, думается, справедливо. Человек не машина. Но перед любым, самым современным компьютером у него есть великое преимущество. У человека есть душа. Переживающая, радующаяся, сострадающая, ликующая. Она–то и откладывает в памяти то, что ей показалось в какой–то момент бытия самым значимым. Задумайся каждый, брось мысленный взгляд назад, к истокам. Получится, что все самое главное в жизни память все–таки сохранила. Особенно из молодости. Когда и сил много, и мозг еще не износился. Компьютер–то, и тот выходит порой из строя.

Из детства своего, кстати, не многое я запомнил. Сейчас вот соображаю, почему так? Думаю, потому, что время было крутое, особых радостей не доставляло. Не было впечатлений, которые могли бы поразить мальчишеское воображение раз и навсегда.

Помню вот как в баню с отцом ходил. Помню речку в нашем Витебске, где я на свет появился. Мой отец Семен Маркович, тоже витебский, мама оттуда же родом. И вот на берегу Западной Двины я сижу. И река передо мной. Вся под солнцем, как чешуя рыбья переливается, лодки плывут, катера, народу много вокруг, пригревает. Словом, жизнь.

Витебск. Какой он был в начале прошлого века? Ну, центр города — еще куда ни шло. А по окраинам домишки одноэтажные, избы. Однако трамвай в городе уже ходил. Запомнились звонки трамвайные. Переливчатые такие. Витебский трамвай, как я уж потом где–то вычитал, был первый в Белоруссии трамвай на электрической тяге и один из первых в России. Родители уехали из Витебска, думается, когда мне было года два с половиной, три. Много позже, когда я уж «Химик» тренировать перестал, зазвучало отовсюду: Витебск, Витебск. Это когда мой родной город стал столицей музыкальных фестивалей.

Каждый из нас во время хоккейного матча наблюдал за действиями хоккейного тренера: вот он что–то втолковывает по ходу игры, наклонясь к хоккеистам, вот что–то записывает в блокнотик, делает какие–то пометочки, а вот что–то указывает из–за бортика игрокам на площадке, бурно жестикулируя. Мне всегда очень хотелось и по сию пору хочется знать содержание этих действий тренера, заглянуть за кулисы хоккейного действа.

Сами же тренеры неохотно говорят на эту тему, считая, что в вопросах профессиональной подготовки мало кто понимает. Тем больше наше желание проникнуть в святая–святых — в хоккейную «кухню».

Сколько раз спрашивал я Эпштейна, какие тактические построения он применял в играх «Химика», по каким схемам играла команда под его водительством. Николай Семёнович в ответ на эти мои вопросы только удивленно вскидывал брови и недоуменно пожимал плечами. Вгоняя иной раз меня в краску: дескать, что за несуразицу ты спрашиваешь. Я настаивал, утверждая, что есть какие–то общие принципы игры, есть и нюансы, особенности, есть и тактика. Недаром же в конце концов в шестидесятых годах на страницах газет велась оживленная полемика между Эпштейном и Тарасовым по поводу принципов игры «Химика». Нападающей стороной тут был азартный и вспыльчивый наставник ЦСКА, упрекавший старшего тренера «Химика» в отступничестве от принципов наступательного советского стиля игры. Та полемика втянула в свой водоворот многих видных специалистов и, берусь утверждать, была весьма полезна нашему отечественному хоккею.

— Ну, Николай Семёнович, — иной раз канючил я, как самый обыкновенный пацан, — ну расскажите же. Что вы, в самом деле…

Какое–то особое чувство испытываешь, листая старые газеты. Вот короткие — не сразу и разглядишь на газетном листе — сообщения февраля–марта 1948 года. А за ними стоят события эпохального масштаба. По хоккейным, конечно, меркам. Речь в них идет о первых матчах советских хоккеистов с асами из Чехословакии. Впрочем, кто нынче возразит, что хоккей — это целая эпоха в жизни человечества? С Владимиром Забродским — ярчайшей хоккейной «звездой» мирового послевоенного хоккея я встретился в Королевском теннисном зале шведской столицы в 2001 году. В свои 78 лет он регулярно выходил на корт для поддержания жизненного тонуса.

— Теннис был в Чехословакии весьма популярен, было много теннисных секций и клубов. И поэтому есть большая логика в том, что на их базе стал развиваться и хоккей, — пояснил мой собеседник, мило улыбаясь. — «ЛТЦ» был сильнейшим клубом не только Чехии, но и Европы, его игроки составляли основу сборной страны, и в том, что Чехословакия дважды (в 1947 и 1949 годах) выигрывала первенство мира, а в 1948 году стала и вице–чемпионом Олимпиады в Санкт — Морице — огромная заслуга нашего клуба.

После этой откровенной и многозначительной ремарки В. Забродский, проживающий с 1965 года в Швеции, куда он, называя вещи своими именами, сбежал во время отдыха, достал из папочки снимок сборной Чехословакии перед игрой в Стокгольме, которую чехи выиграли 3:1, образца 1946 года: Забродский, Троусилек, Жечка, Конопасек, Штибор, Немец, Чтовик, Трояк, Бокна и Модры. Пожалуй, лишь болельщикам с большим стажем что–то говорят эти имена. А между тем голкипер «ЛТЦ» и сборной Чехословакии Богумил Модры был лучшим в свое время вратарем Европы.

Забродский же на олимпийском турнире в Санкт — Морице забросил 27 шайб! В турнире с участием девяти команд. Стало быть, в восьми встречах почти по три с половиной гола за игру. Вот это результативность! Правда, сам Забродский такой цифры не помнит, говорит, что забил где–то 22–23 гола. Пусть даже и так, но и такой результат был бы, несомненно, из разряда выдающихся. К счастью, есть статистические сборники, которые свидетельствуют — 27!