Ночью Ишмаэлю плохо спалось. Тяжелая боль под ребрами слева не давала покоя. Старик, кряхтя, переворачивался с боку на бок, шептал заученные  с детства слова наисладчайшей молитвы, но боль не прекращалась.

         Как манны небесной, ждал он дождя. После дождя ему всегда становилось легче. Он часто вспоминал мудрые слова о том, что сила Бога — в воде. Не потому ли и все чудеса свои он творил на воде? Когда возвращались иудеи из египетского рабства, Бог могучей дланью своей рассек Чермное море, а когда ввел их в Палестину —   темные воды Иордана. «Неужели так вот придется гореть веки вечные?»  — все чаще думал Ишмаэль. Мысли об этом не давали ему покоя ни днем, ни ночью, поскольку дело шло к неминуемому концу жизни.  Чем старше, чем дряхлей становился Ишмаэль, чем беззащитнее он был перед жизненными невзгодами, тем больше он сомневался в милосердии Божием. Никак не мог он поверить в милосердие существа, геенной огненной карающего  людей.

Никакого выхода из этого тупика не давал ему дряхлый старческий ум. Ведь если Бог всемилостив, то все равно он простит, какие бы преступления не совершил бедный грешный человек. А ежели карает, и геенна огненная действительно ждет нас впереди, то о каком милосердии можно говорить?

Одно лишь утешало старого Ишмаэля — то, что он принадлежит к богоизбранному народу. И когда в полутьме древнего храма старцы взывали к Богу картавыми голосами, выставив вверх седые остроконечные бороденки, Ишмаэль еще надеялся на что-то. Но чем старше он становился, чем отчетливее выделялся на сморщенной шее острый кадык, чем глуше билось под ломкими ребрами анемичное сердце, тем дороже казались священные свитки Торы, и мурашки бежали по спине от гортанных возгласов старенького ребе.

За последнее время Ишмаэль много размышлял о своей жизни. Особенно тяжелые мысли приходили по ночам. Старик кряхтел, переворачивался со спины на  впалый живот. Думал о том, что если бы сподобил его Всевышний жить второй раз, не так построил бы он жизнь.