Эриксоновская психотерапия очень тесно переплетена с гипнозом. Я хотела бы остановиться на ее структуре и подчеркнуть некоторые отличия от других видов терапии. Цель любой психотерапии, и в первую очередь эриксоновской, состоит в том, чтобы помочь пациенту решить какую-то его проблему, если она не выходит за рамки закона, здоровым, безопасным для него и окружающих способом. И если не упускать из виду эту цель, то гораздо легче удается конструировать интервенции. Достаточно каждый раз спрашивать себя о том, в чем состоит проблема пациента и как ее проще решить. Акцент всегда делается на будущем, на том, что возможно и достижимо в будущем. Потому что жизнь еще нужно прожить. Мы, конечно, в каком-то смысле являемся продуктами своего прошлого, и прошлое влияет на нас по-разному – и хорошо, и не самым лучшим образом. Изменить можно лишь наше восприятие своего прошлого, но не само прошлое. Поэтому очень важно помочь пациенту целиком принять существующую реальность. На своих семинарах и в печатных работах Эриксон уделял много внимания проблеме помощи пациенту в принятии реальности, может быть, гораздо менее привлекательной, чем мечты и фантазии. Все, что входит в мир пациента, может быть использовано для достижения этой столь необходимой для него самого цели. Почти всякая дисфункциональная проблема или какой-то недостаток может быть воспринят как замечательный инструмент для достижения поставленной цели. Дело лишь в точке зрения, в умении увидеть проблему с благоприятной для пациента стороны. Например, мы можем говорить о достаточно большой мотивирующей силе гнева или об использовании чрезмерного самоконтроля как замечательной тактики самоорганизации пациента.

В каком-то смысле работа психотерапевта заключается в том, чтобы уметь повернуть то, что пациент «принес» в кабинет, позитивной стороной. Можно сказать, что я научилась этому у «колен Эриксона».

Сейчас речь пойдет об изменении «знака» дисфункционального поведения таким образом, что оно становится позитивным. Подчеркиваю, что это не избавление от самой дисфункции, но перемещение ее на другую «арену». Приведу пример.

У папы была пациентка, за которой все время ходили маленькие зелененькие человечки, естественно, воображаемые. Она была преподавательницей, но не могла работать, потому что ее все время отвлекали маленькие зелененькие человечки. Папа поговорил с ней и убедил, что маленьким голеньким зеленым человечкам совершенно необходимо безопасное место, где они могли бы укрыться, когда не нужны ей, и выйти в любое время. Конечно, наиболее подходящее место для них – это шкаф в папином офисе. Человечков посадили в ящик шкафа со всеми необходимыми церемониями, и женщина знала, что может забрать их в любой момент или только навещать, что она и делала. «Малыши» оставались там годами, и даже если папа уезжал куда-то, пациентка продолжала приходить и разговаривать с ними. Потом закрывала шкафчик, уходила и жила своей обычной, достаточно функциональной жизнью. Конечно, это не исцеление, о котором вы прочтете в учебнике по психотерапии, но все же более нормальная жизнь, чем до того.

То же самое произошло и с Джо, который завел щенка по совету папы. Безусловно, это не та жизнь, которую мы хотели бы для себя и своих детей. Вы встречаете пациента в том месте, в котором он находится, таким, какой он есть, и стараетесь сделать его жизнь лучше, чем она была до этого. При этом он – не вы, и его жизнь не обязательно должна соответствовать вашим самым высоким меркам.

Вы все, конечно, знаете, что транс – это сфокусированный луч внимания внутри нас самих, проникающий сквозь сознательные заслоны, активизирующий бессознательные ресурсы и исключающий все внешние стимулы. Это определение я всегда использую и его же многократно повторял Эриксон.

Любой человек, который когда-нибудь кормил ребенка с ложки, наводил на него легкий транс. Сначала вы берете ложку и мешаете кашу. Потом вы набираете в ложку кашу и встречаетесь глазами с ребенком. У вас даже подстраивается дыхание. А что вы делаете дальше? Вам нужно положить кашку в рот малышу. Вы открываете свой рот, и ребенок делает то же самое. И вы протягиваете ложку…

Мое полное имя Элизабет Элис Эриксон. Если моя мать или отец вдруг называли меня Бетти Элис Эриксон, я замирала и ждала, что же последует дальше, потому что понимала: у меня неприятности. Я замирала, и взгляд мой застывал. А если я слышала «Элизабет Элис Эриксон», то просто каменела. Это очень легкий транс, потому что в это время нет каких-либо дополнительных стимулов. Я полностью сфокусировала свое внимание и углубилась в себя, продумывая, что же я такое сделала или как они об этом узнали. Все, что я только что описала, для многих из вас не ново. Если в тот момент, когда я произносила «Бетти Элис Эриксон», вы заменили эти слова на свое полное имя, представляя себя в такой ситуации, то вы создали в себе мини-транс. Использование таких мини-трансов, разговорных и естественных, является чрезвычайно важным и достаточно эффективным инструментом работы психотерапевта. Поэтому, если мне удается достичь такого состояния, что вы вспоминаете время, когда вам было лет восемь и ваша мать сказала вам что-то вроде «Бетти Элис Эриксон», то мне удалось создать у вас легкое состояние транса и вы готовы воспринимать следующую информацию. Вы создаете эти небольшие трансы – для себя лично, для терапии, – если нарушаете обычное течение событий.

Мы все пользуемся привычными моделями поведения. Только благодаря этому мы можем разговаривать или делать какие-то другие вещи, ведя машину, моя посуду или жуя резинку. Но если вам удается прервать некую модель поведения – вы намеренно остановились и ждете, что же последует, – то это значит, что вы установили необходимые условия для трансового состояния: зафиксированное внимание и ожидание. Каждый раз, когда ваше внимание зафиксировано и вы чего-то ждете, вы готовы для транса. Если при этом происходит что-то неожиданное, то тем больше вы приоткрываетесь для каких-то реакций внутри вас самих.

Когда вы научаетесь использовать это в своей практике, то терапия становится гораздо эффективней, а пациенты оказываются в более восприимчивом состоянии. Все мы привычно входим в состояние повседневного транса, но в нас заложен гораздо больший потенциал, чем вы можете подумать. Вы наверняка можете вспомнить такую ситуацию: вечером вы раздеваетесь и видите на ноге синяк, но не можете вспомнить, откуда он взялся. Значит, когда в течение дня вы налетели на стол или на что-нибудь еще, ваше бессознательное сказало вам: «Не обращай внимания, пошли скорей дальше!» Если бы я сейчас сжала руку в кулак и сказала: «Сейчас я так вас тресну, что появится синяк еще почище, чем на прошлой неделе!» – и при этом подняла руку, готовясь ударить, то вы почувствовали бы эту боль. Мы все обладаем способностью пребывать в натуралистических трансах, но не все используют ее в своей работе и практике.

Я дам определение бессознательного, как оно понимается в эриксоновской терапии. Обычно оно четко отделено от сознательной части разума и конгруэнтно поддерживает ее деятельность. Когда же бессознательное не вступает в конгруэнтные взаимоотношения с сознательной частью разума, возникают проблемы. Наше бессознательное обладает необходимыми нам умениями и функциями, о которых мы обычно даже не думаем. Бессознательное дает доступ к сознательному, а обратный процесс возможен только через транс. Транс, таким образом, позволяет сознанию использовать потенциал бессознательного.

Доступ к бессознательному дает возможность воспользоваться своими забытыми или утраченным ресурсами. Основа эриксоновской терапии состоит в том, что каждый из вас или ваших пациентов имеет возможность работать со своими проблемами и решить их (конечно, за исключением тяжелых психопатов), и задача терапевта – добраться до этих ресурсов. Чтобы добиться активизации внутренних ресурсов, надо войти в мир вашего пациента и наблюдать, стараться понять, быть внимательным и использовать лексику пациента.

Наше бессознательное заботится о нас и защищает так хорошо, как может, но оно реагирует на окружающее по-детски непосредственно. На следующем примере очень хорошо видно, как наше бессознательное безуспешно пытается защитить нас. Все видели, как маленький ребенок спотыкается о табуретку или стул, а потом подходит к нему и лягает за то, что его «споткнули». А вот мой самый любимый пример. Муж одной женщины завел кого-то на стороне, и жена поймала их с поличным. Женщина сказала: «Раз он так, я его накажу: теперь никогда больше удовольствия от секса не получу!» Страшное наказание, не правда ли? Конечно, на другом уровне, она хотела сказать, что не желает больше быть уязвимой перед мужем, особенно в области секса. Если она неуязвима, то он больше не сможет сделать ей больно.

Сейчас я немного расскажу о концептуализации случаев. Очень трудно объяснить, что такое концептуализация, потому что на нее можно смотреть с разных точек зрения, однако все они имеют нечто общее. Например, одна точка зрения свидетельствует, что после работы с пациентом необходимо создать в сознании картинку, описывающую ситуацию. Изображение можно уменьшить либо увеличить, при этом в середине его будет «Я» – «То, что мне хочется», как у детей: «То место, куда бы мне хотелось попасть, но я не могу», а ближе к краям – «Все это не имеет такого уж большого значения, потому что Солнце все равно взорвется и все погибнет». Между этими двумя точками находится какое-то место, в котором нам комфортно. Только мы не всегда знаем, как туда попадать и как выходить оттуда по желанию.

Когда-то я отправила папе открытку, мне она показалась забавной, а он ее сохранил и много лет показывал студентам. На ней был изображен маленький человечек под звездным небом. Надпись гласила: «Заставляет ли тебя чувствовать себя менее значимым знание о том, что в мире существуют мириады звезд?» Вы открываете открытку и читаете: «Меня – нет!» Когда папа показывал ее студентам, то говорил, что в этом заключена философия жизни.

То, что я делаю, не обязательно должно нравиться моему пациенту. Прежде всего между нами должно появиться и существовать доверие, которое будет основой всей работы. В институте, где я училась, довольное многие преподаватели мне не нравились. Но они были достаточно образованны, профессиональны, уверены в себе, и я уважала их и доверяла им. То же касается воспитания детей и любой терапии, в том числе эриксоновской и семейной, а также лечения. Совершенно не обязательно, чтобы я вам нравилась. Я что-то знаю и потому получаю от вас определенный кредит доверия. Я вас уважаю, надеюсь, вы платите мне тем же, и это создает достаточную основу для отношений между нами.

Ваши пациенты приносят вам массу иррациональных чувств и желаний. Но я должна относиться к этим желаниям и мечтам достаточно уважительно, даже если не могу принять их. В вашем мире у вас собственная точка зрения, которая может не совпадать с реальностью. Я сижу на стуле и не могу летать – это безусловно реальность. Когда терапия удачна, вы обретаете чувство свободы – самое приятное чувство на свете. Теперь у вас появилась свобода распоряжаться собственной судьбой, может быть, не полная, но гораздо большая, чем раньше.

Пациенты имеют право сопротивляться, это изначально предполагается. Вы просите их измениться, это требует сил и серьезной работы – естественно, они начинают сопротивляться. Вы берете часть их жизни, до сих пор выполнявшую какую-то функцию (хотя, может быть, не так уж и хорошо, но другой-то у них нет), и говорите: «Поменяйте-ка эту часть вот на эту!» Конечно, они начинают сопротивляться. Толкования бессознательного Фрейдом и в эриксоновской терапии отличаются друг от друга. Эриксоновская терапия понимает под бессознательным некое хранилище того, что пациент видел, думал, переживал. Кроме того, ваше бессознательное безусловно озабочено вашим состоянием здоровья. Как я уже говорила, бессознательное воспринимает все по-детски, очень конкретно, в черно-белых тонах, не всегда реагирует адекватно, но оно всегда старается сделать это наилучшим для вас образом. Иногда в попытке помочь оно делает то, что нам совершенно противопоказано. Но если вы поймете, что бессознательное хочет по-настоящему помочь вам, то у вас появится возможность сделать его своим союзником.

Если я боюсь отрицания, отказа, того, что меня обманут или обидят, то гораздо безопаснее держать всех на большом расстоянии. Когда я нахожусь на большом расстоянии от вас, вы не близки, не дороги мне, то что бы вы ни сделали, это меня не заденет. Я могу держать вас на расстоянии, не подпускать к себе самыми разными способами: можно сердиться, быть отвратительным, гадким, можно принимать алкоголь или наркотики, можно толстеть, чтобы отталкивать своим видом человека, – как угодно. Это, конечно, тоже вызывает какую-то внутреннюю боль, но я держу ее под контролем, и поэтому она переносима. Вы все, наверное, видели, как маленький ребенок, споткнувшись о камешек, поднимается и пинает камешек за то, что тот его «споткнул».

Бессознательное имеет доступ к тому, что есть в нашем сознании, а вот сознание не может подключиться к тому, что находится в бессознательном, разве что в гипнозе. Поэтому трансы так важны – они позволяют нам получить доступ ко всему тому, что содержится внутри нас.

Когда мы были маленькими, даже наказания носили позитивный характер. В Америке очень распространено наказание, когда ребенку запрещают выходить из комнаты, смотреть телевизор и т.п. В нашей же семье наказания всегда имели характер поручений: мы пропалывали грядки в розарии или как-то помогали по дому. И примерно к середине эта работа начинала нравиться: грядки становились такими чистыми и аккуратными. А когда «наказание» заканчивалось, папа выходил и комментировал то, как сделана работа: «Вот здесь надо еще немножко подчистить, а вот здесь уже все аккуратно и розам будет легко дышать». И в процессе наказания всегда было достаточно времени, чтобы обдумать свое поведение, а результатом можно было гордиться. Я всегда говорю своим пациентам: «Не наказывайте своих детей, отбирая у них что-то, старайтесь лишь добавлять». Наши родители использовали и другие формы наказания: мы переписывали страницы из словаря, учили стихотворения наизусть. Конечно, наказание оставалось наказанием, но вся атмосфера выполнения этих заданий была позитивной. Мы всегда выносили что-то полезное для себя из происшедшего. Эриксон никогда не заставлял нас сделать что-то, он просто удивлялся: «Неужели ты этого еще не сделала?» Он мог разбудить нас посреди ночи, чтобы обсудить, как это получилось, что такое важное поручение еще не выполнено. «Как, ты действительно забыла выбросить мусор?» Я говорила: «О, папа, я сейчас сделаю». А он: «Нет, погоди, это было слишком трудное задание?» Уверяю вас, это не настолько приятная тема, чтобы обсуждать ее в два часа ночи. В результате мы становились самостоятельнее, надежнее, и у нас не было горькой обиды, сопутствующей обычным наказаниям.

Огромная часть эриксоновской терапии может рассматриваться с этой же точки зрения. Терапевт добивался от пациента выполнения необходимых заданий, но так, чтобы у последнего не возникало тяжелого и неприятного ощущения управляющего им «тяжелого кулака».

Иногда про Эриксона говорят, что он прославился своими «двойными связками», смысл которых состоит в том, что любое твое решение и поступок позитивны по отношению к тебе. Приведу два примера. Первый пример наиболее ярко описывает «двойные связки», а второй представляет наиболее типичный вариант работы Эриксона.

Однажды я гостила у брата. И вот рано утром, когда я спала, в гостиной стали играть дети – много маленьких детей пяти, шести, семи лет. И одна маленькая девочка упала, ушибла коленку и расплакалась. Я подумала, что, наверное, придется вставать, но решила немного подождать. В это время я услышала, как восьмилетний ребенок сказал: «Кому больно, кто ушибся, переходите в тот угол гостиной и вам станет не больно». Это великолепный пример закрытой связки. Человеческое общение устроено таким образом, что если мы исполняем половину какого-либо условия, то автоматически соглашаемся на выполнение второй половины. Конечно, девочка могла отказаться переходить в тот угол гостиной, сказать, что ей это не поможет. Но это в каком-то смысле противоречит правилам человеческого общения.

Второй пример описан в литературе. В эриксоновской терапии вы начинаете с наиболее простой проблемы и постепенно забираетесь в глубину. Вы идете все глубже и глубже, встречая наиболее скрытые причины. Папа часто сравнивал терапию с вылупляющимся цыпленком. Сначала он делает в скорлупе первую маленькую трещинку своим клювиком, потом еще и еще, потом открывается скорлупа и цыпленок выходит. Никогда нельзя узнать, на каком клевке распадется скорлупа. И каждый фермер знает, что если переусердствовать, помогая цыпленку избавляться от скорлупы, он может умереть. Поэтому терапевт должен позволить пациенту в максимальной степени оставаться независимым.