Мне пришлось покинуть Гонконг.

В городе творилось что-то невообразимое, и это безумие угнетало меня. Набирал силу уже второй за последние четыре года экономический кризис. Бум приобретательства сошел на нет, цены на фондовой бирже стремительно падали, и маклеры, потерявшие привычный доход, приходили в отчаяние и даже заканчивали жизнь самоубийством, поэтому в городе царили паника и страх. Улицы были заполнены толпами снующих и расталкивающих друг друга локтями людей, пытавшихся укрыться от летнего смога. Они орали в трубки своих мобильных телефонов на кантонском диалекте китайского языка, и эти гортанные звуки напоминали хрипы придушенных индюков. Лидеры партии, отправленные в отставку и покинувшие страну, из-за ее пределов в ужасе смотрели на «звериный оскал капитализма», который сами же и породили.

На рынках гнили фрукты и овощи. Никем не покупаемая рыба билась в воде, налитой в пластиковые раковины для мытья посуды, и, выскакивая из них и падая на раскаленный асфальт, корчилась в предсмертной агонии. Атмосфера была накалена до предела, и трудно было сохранять самообладание. Уличные торговцы разрешали споры, пуская в ход китайские кухонные ножи, которые, являясь в Гонконге излюбленным оружием, уступали только острым локтям, а что касается членов триады, то они, демонстрируя свои татуировки, отрубали мизинцы на руках всех тех, кто их раздражал.

В переулке прямо под окнами моей квартиры соседи, пытаясь поправить состояние дел в это нестабильное время, сжигали на костре оферты в период Праздника блуждающих духов,

[1]

который проходил летом. Доверие к фондовой бирже было потеряно, и мои соседи обратились к предкам. Облако дыма поднималось вверх мимо моих окон, устремляясь ввысь, к миру духов, унося с собой обуглившиеся обрывки денег и бумаг, а вместе с ними сгорали так и не приобретенные спортивные автомобили, кроссовки фирмы «Найк», бигмаки и даже мобильные телефоны «Нокиа 8310» в комплекте с аккумуляторами. Гонконг — это земное воплощение мира материальных ценностей, и духи предков вряд ли здесь могут чем-то помочь, хотя в прошлом году в них еще верили.

В офисе, где я работала, затерявшемся среди антикварных лавок на Голливуд-роуд, жизнь не особенно отличалась от той, которую можно было наблюдать вокруг. Я была редактором одного из еженедельных изданий. Мы хотели, чтобы на страницах нашего журнала этот город неоновых огней, живущий в ритме нон-стоп, выглядел в глазах читателей не таким агрессивным, каким был на самом деле. Мы пытались быть остроумными, неординарными, отличными от других, мы хотели быть лучше всех. Но это не всегда получалось.

— А! Вы любите кататься на велосипеде, — пробормотал охранник в аэропорту, увидев шлем, болтающийся на ремешке на моем багаже.

Он проговорил это почти шепотом, тем самым нарушив неписаное правило охранника: человек в униформе и с дубинкой в руках никогда не должен проявлять дружелюбия на своем посту и смотреть в глаза пассажирам. И тут мне все стало понятно. У этого человека, похоже, существовала и другая форма, отличная от той, которую он носил обычно. Каждое воскресное утро он забывал о рабочей униформе цвета зеленых оливок и о черных тяжелых сапогах. Он откладывал в сторону пистолет в портупее, дававший ему силу и власть над другими. Вместо всего этого он надевал на себя облегающую спортивную форму из ярко-желтой лайкры и спокойно выходил на улицу.

Но вскоре меня постигло разочарование, когда я узнала, что энтузиазм испанцев по поводу велоспорта не распространяется на таксистов аэропорта Мадрид-Барахас. Этих ребят заботила исключительно чистота салона их автомобилей. Главное, чтобы на заднее сиденье всегда был накинут полиэтиленовый чехол, а спортивные достижения Индурайна и весь этот велоспорт их абсолютно не волновали.

— Нет, — произнес таксист, укоризненно и враждебно глядя на мой блестящий зеленый велосипед. Он молча укладывал в свою машину практичные чемоданы на колесиках одной богатой пары, и при этом его колючие усы даже не шелохнулись.

— Нет, — ответил другой таксист. — Вот это, — осуждающе добавил он, — не поместится.