13 января 2000 года в Швейцарии, на одной из лыжных трасс близ Сент-Морица, погиб русский турист. История была, конечно, грустная, но совершенно обычная для этих мест. Каждый горнолыжный сезон здесь уносит с собой, как правило, несколько человеческих жизней. На протяжении многих лет эта скорбная статистика остается неизменной. И люди, вновь и вновь приезжая сюда, становясь на лыжи и выходя на маршрут, вроде бы молчаливо соглашаются с тем, что горы и на этот раз, возьмут свою страшную дань. В конце концов, большинство ищет здесь именно этого: одного из самых острых наслаждений доступных человечеству — наслаждения страхом. Особая, и потому доступная во всей своей полноте, лишь избранным, прелесть его, как раз и заключается в том, чтобы снова и снова, по доброй воле и без всякой необходимости сходиться в дерзком поединке с самой смертью и близко смотреть в ее бездонные, завораживающие пустотой вечности глазницы.

Гвидо фон Голденберг, молодой швейцарский барон, наследник солидного состояния, известный плейбой, любимый в своем очень узком и очень закрытом кругу, вдруг, совершенно неожиданно для себя, и впервые за свои сорок, без малого, лет; ощутил полную, граничащую с ужасом растерянность.

Ощущение было настолько непривычным, насколько же неприятным и тревожным. Прислушиваясь к тому, что творилось с ним в эти минуты, Гвидо, решил, что сегодня же вечером свяжется по телефону со своим психоаналитиком и обсудит проблему. Впрочем, он тут же усомнился в правильности такого решения. Выходило очень уж по-американски. Янки и шагу не могут ступить без долгих заумных консультаций со своими психоаналитиками — этот синдром Гвидо наблюдал у некоторых своих клиентов. Потом он имел возможность оценить счета, которые выставляли внимательные и всегда готовые к длительной консультации специалисты. Вспомнив о счетах, он окончательно решил, что не будет ни с кем консультироваться. Тем более, что ощущение было хоть и крайне неприятным, но отнюдь не беспочвенным.

Теперь, когда Егора уже нет на этой земле, и прошло достаточно времени, чтобы я смогла до конца осознать это, мне, как ни цинично это звучит, стало легче.

Легче вообще: жить, дышать, просыпаться по утрам и засыпать, когда приходит ночь, общаться с людьми и делать вид, что у меня все в полном порядке.

И легче думать о нем. А не думать о нем я не могу. И никогда не могла, ни минуты, хотя и притворялась потом, когда после нашего разрыва прошло уже так много времени, что продолжать думать о бывшем возлюбленном, становилось просто неприлично.

Впрочем, мысли мои никого в этой жизни особенно не интересовали, и потому бояться нарушения кем-то придуманных приличий было просто глупо.